Костюм был сшит из грубой серой в крапинку ткани, которую Люси выбрала скорее из соображений защиты от холода и прочности в носке, чем за какую-то поразительную расцветку. Питеру по вкусу пришлась бы более интересная клетка, но Уорд, симпатизируя сыну, полностью согласился с матерью. Он говорил, что неблагоразумно, когда джентльмена узнают по костюму, что серый цвет, хотя и спокойный, хорошо смотрится, что он, без сомнения, изысканный и что самое главное здесь – крой. Крой – это всё. Глядя на Питера, Уорд со знанием дела уверял его в своей искушенности в этом таинственном, на первый взгляд незаметном, но таком важном ремесле.
Костюм вышел на славу! Пиджак с умеренно широкими плечами, красиво облегающий фигуру, подчеркнутая талия, небольшие прямоугольные лацканы, аккуратные параллельные стрелки на брюках – в целом это был триумф элегантности и портновского гения. Более того, пока шла работа над костюмом, Питер и портной подружились. После каждой примерки они «перемещались» – по выражению Уорда и его приглашению – в кафе и за чашкой кофе обсуждали свое блестящее будущее. Питер усаживался у окна и следил за движением трамваев по улице, завороженный неугомонным потоком городской жизни. Он чувствовал, что грядущее сулит ему удивительные открытия.
Сидя за чашкой кофе, он предвкушал всю прелесть своего дальнейшего существования. Приятно сознавать, что тебя ждет учеба в университете, а приятнее всего – знать, что ты достигнешь успеха. Таков был восхитительный лейтмотив его грез.
Питер бережно обращался с этим сшитым на заказ костюмом: каждый раз, приходя домой после занятий, переодевался в старую одежду, аккуратно вешал пиджак на спинку стула, а брюки, благоговейно расправив, на ночь клал под матрас. И Питер был вознагражден неминуемым судом времени и обстоятельств. Когда пришел очередной транш по гранту и была внесена плата за обучение, небольшая в этот семестр, излишек вполне естественно было потратить на дополнения к базовой вещи в гардеробе. На Флауэрс-стрит в дом пятьдесят три в картонных коробках, завернутые в тонкую оберточную бумагу, прибыли обновки: еще один костюм – в клетку – и элегантное весеннее пальто. Питер превратился в хорошо одетого молодого человека, предмет восхищения матери, Бесси Финч, миссис Коллинз и изредка объект насмешливого освистывания, когда он попадался на глаза парням, собиравшимся на углу близ венецианского кафе «У Демарио». Впрочем, это только доказывало его превосходство. Как-то миссис Коллинз, оторвавшись от уборки и вглядываясь в ослепительное видение, спускающееся по лестнице, сказала Люси:
– Ну просто граф. – Она потеребила мех, сдавивший ей шею. – И в голову не придет, что он станет курить или таскаться с девчонками, как прочие.
Люси приняла справедливый комплимент, с самодовольным видом проигнорировав нелепые подозрения. Она не тревожилась, она знала своего сына – его постоянство, чистоту души, преданность матери. Другие сыновья, вероятно, могут оступаться и валяться в канаве, но Питер – ее сын, и одного этого неоспоримого факта вполне достаточно.
Он еще не стал президентом студенческого союза, но его успехи, как и поведение, были отличными, и она с горячим интересом отмечала это. По сути дела, он сделался источником, из которого она черпала постоянное и все возрастающее вдохновение, глубоким и тайным колодезем ее счастья. Долгими совместными вечерами сын снисходил до беседы с ней, случались и драгоценные мгновения полного, безграничного доверия с его стороны. Она как завороженная следила за зоологическими приключениями мертвой морской собаки и вялой амебы, принимала участие в химических опытах с нитратом серебра и хлоридами, в замешательстве слушала о ботанических чудесах камбия и – из области физики – о неведомом доселе законе гравитации. Ее горящие глаза, устремленные на его шевелящиеся губы, словно преодолевали законы оптики, которые он ей снисходительно объяснял. Его успехи представали перед ней в сияющих декорациях. Она видит его за микроскопом – рядом предметные стекла и красящие вещества – со скальпелем, осторожно нацеленным на мертвого lumbricus, дождевого червя (неужели Питер когда-то насмешливо называл его червяком и использовал как наживку?). Она ощущает тепло, быстро расходящееся от голубого пламени горелки Бунзена, к ее ноздрям поднимается возбуждающий аромат бензина, смешанного с канадским бальзамом. Она слышит голос профессора, смех его товарищей-студентов, неспешные шаги, отдающиеся эхом под сводами крытой галереи внизу. Она проживала его жизнь не только в те минуты, когда он рассказывал ей по вечерам о своих великих свершениях, но и в течение своего рабочего дня. Иногда, с облегчением покинув чью-то запущенную клетушку или неожиданно заметив прелесть косого солнечного луча, пробивающегося сквозь убожество заднего двора, она вдруг ощущала душевный подъем при мысли о сыне, работающем в том огромном здании классических пропорций, что возвышалось на холме. Даже плывущий над городом бой университетских часов, коснувшись ее слуха, приближал ее к сыну, связывал их воедино любовью и общей целью.
Вечерами, по его просьбе, особенно перед экзаменами, она, бывало, выслушивала его ответы, борясь с произношением какого-нибудь мертвого языка или формулой химического уравнения. Его добродушное подтрунивание над ее попытками уследить за перечислением таких заумных вещей, как номенклатура схизомицетов, вызывало у нее добрую улыбку, а когда дело доходило до беспозвоночных и она перевирала названия, придумывая неологизмы, они оба смеялись до колик. Вскоре, однако, он приступил к занятиям, рядом с которыми эти ранние штудии казались детской забавой. Теперь Люси, конечно, отставала безнадежно, и сын отказывался от ее помощи. Он таинственно, даже предостерегающе, качал головой, и она чувствовала, что вторглась в запретную область. Тем не менее в моменты откровений он пугал ее жуткими подробностями анатомички или приводил в ужас, рассказав анекдот об ужимках децеребрированной [920] обезьяны. Временами, когда ему приходилось спускаться в подвалы прозекторской, он терял аппетит, не проявляя склонности к продукции мистера Тата, особенно если мясо было не прожаренным. Но этот этап скоро миновал, и Питер обрел способность твердо, с мужественной улыбкой направлять свой сверкающий нож на неподвижные объекты. Признавая за ним присущую студентам-медикам толстокожесть, Люси не могла примириться с подобным отношением к несчастным, закончившим свой земной путь на мраморном столе. Для нее такой трагический конец выражал жизненную катастрофу, достойную всяческого сочувствия. Однажды ей даже привиделся ночной кошмар, наполненный ужасами покойницкой. Умереть в нищете и безвестности, вытянуться на этом мрачном одре… Она содрогнулась.
Но она понимала, что сын никогда не сможет заниматься своим делом, не надев на себя защитную маску безразличия. Более того, его успехи в регулярных экзаменах по специальности подготавливали почву для великой и славной цели.
Да, он делал успехи. При мысли об этом ее сердце наполнялось радостью. Случай с конкурсом на стипендию вызвал у нее некоторые опасения, но теперь это было предано забвению вместе с другими недостойными мыслями. Мальчик усердно занимался, честно сдавал экзамены – пусть не на «отлично» и без эффектных наград, но твердо и уверенно. Она считала это признаком стабильного, уравновешенного ума и ценила больше блеска, присущего гению.
Казалось, только вчера она смотрела из окна, как он идет – чуть скованным шагом из-за непривычной новой одежды – на первую университетскую лекцию, а теперь он сдал второй экзамен по специальности, постигнув премудрости анатомии и физиологии.
– Вот я и преодолел pons asinorum [921], – с довольным вздохом произнес он. – Теперь будет легче.
– Этот мост никак не строился для тебя, Питер, – спокойно возразила она.
– Очевидно, нет, – задумчиво согласился он, потом рассмеялся. – У нас есть два или три вечных студента, которые все еще пытаются пройти по этому мосту, мама. Застряли на годы. Думаешь, я шучу? Один мужчина женат, и у него уже двое детей.
