– Съешь тост, – отчетливо произнесла она, пододвигая к нему тарелку.
Молчание затянулось.
– Спасибо, мама, – в конце концов сказал он, с усилием жуя горячий, намазанный маслом тост, словно он был деревянный.
Люси охватило глубокое волнение, и вместе с тем она ощутила облегчение – под маской внешнего спокойствия клокотал вулкан. Она с сочувствием посмотрела на его склоненную голову. Да, она вспылила. Она не собиралась вот так подавлять его, победа стала для нее мучением. Но это все для его же блага. Только для его блага и, возможно, для ее. Да – для их окончательного совместного блага.
Глава 25
Она чувствовала, что отношения у них наладились, и, пытаясь некоторым образом упрочить свою позицию, изо всех сил старалась доказать свою значимость для сына. Теперь он готовился к выпускному экзамену по специальности, а она на собственный лад настраивалась на мощный финальный рывок. Это было трудно. Тем летом экономическая ситуация неуклонно ухудшалась. В последнее время выросли цены на продукты, однако жалованье Люси не увеличилось. Повышение цен было небольшим – как говаривала мисс Твиди, полпенни там, полпенни здесь, – однако для Люси эти жалкие полпенни стали символом существования, за который нужно бороться, который следует охранять с мучительным напряжением. А ведь к этому времени ее положение должно было улучшиться. Когда-то она с оптимизмом открывала дверь в контору «Хендерсон энд Шоу», однако давно уже смирилась с собственной ограниченностью. Она не была умной – и в самом деле, не один раз к ней применялось определение «глупая». И Люси поняла, что никогда, а сейчас меньше всего, не сможет она поменять свою нынешнюю унизительную работу на другую. Эта работа должна сослужить свою службу, а потом Люси бросит ее. И пусть у нее нет блестящих способностей, зато она упорная и настойчивая и, хотя ее преследуют напасти, дух борьбы неустанно в ней укрепляется.
Видеть, как она идет по Флауэрс-стрит душным летним вечером, когда воздух неподвижно висит между унылыми домами, было все равно что наблюдать, как дух одолевает пределы измученной плоти. Люси шагает, бывало, медленно; изношенный, выцветший костюм прилипает к телу от жары, ветхая, с зеленоватым оттенком шляпа надвинута на лоб. Люси держится прямо, но одно плечо, отягощенное сумкой с дневными покупками, опущено. Бледные губы, большие отсутствующие глаза, лицо тоже бледное, худое, отчего скулы кажутся более высокими и острыми. И над ней витает тот своеобразный дух обособленности.
Не обращая внимания на окружающих, она спокойно обходит играющих детей, ей нет дела до женщин, которые, прекратив на время болтовню, провожают ее взглядами. Они, эти обывательницы, придумали ей особое прозвище, но она не придает этому значения, совершенно равнодушная к их мнению о своей персоне.
Хотя Люси не считала себя мученицей, на самом деле ее как будто подвергали гонениям – и этим преследователем была она сама. Ее путь к цели был каторжным; она приносила себя в жертву любви. Одержимость Люси доставляла ей немало страданий. Она действительно страдала, понимая, что ее несокрушимость – это самовнушение, а терпения может не хватить. Часто она просыпалась ночью в душной комнате, вся в холодном поту от кошмаров. Ей снилось, что Питер провалил экзамены, или его настигла болезнь, или у нее пропал кошелек – и, еще не стряхнув с себя сон, она с невыразимым ужасом пыталась схватить пустоту. Жуткая банальность. Тем не менее больше всего она боялась потерпеть неудачу из-за денежного ущерба. Не важно, что ее бюджет был рассчитан до пенса, но спящий мозг напряженно и мучительно подсчитывал и подсчитывал, выискивая лучший способ расходования скудного жалованья. Иногда она просыпалась совершенно изможденная, словно ее тело попало под безжалостный град монет.
Суть ее жизни сводилась к следующему – отказывать себе во всем во имя окончательного величайшего удовлетворения. Никакая жертва для достижения этой цели не была чрезмерной. Одежда, отдых – она забывала обо всем, пытаясь забыть и о пище. Ее рацион стал неизменным, как незыблема была воля. Он был скудным – отнюдь не ее любимая курица со спаржей, – но на нем можно было прожить, и подтверждением тому являлись жители Уайт-стрит. В то время в большем Люси и не нуждалась. Она не испытывала физического недомогания, если не считать кратковременных приступов головокружения от малокалорийной диеты. Но все это начинало серьезно сказываться на состоянии ее зубов, хотя она сама не понимала причину. Когда-то у нее были крепкие и ровные зубы, белые – по словам Фрэнка, как свежее молоко. Поначалу на Флауэрс-стрит Люси продолжала тщательно заботиться о своих зубах, утром и вечером чистила их мелом, пропитанным камфарой, однако зубные щетки, в особенности дешевые, настолько быстро теряли свои щетинки, что вскоре она перестала их покупать и стала пользоваться клочком сложенного полотна. Потом, постоянно думая об экономии – Питер покупал себе зубную пасту, – Люси отказалась от мела в пользу соли, поскольку знала, что крупная соль прекрасно очищает.
Теперь, как результат этих ограничений, ее зубы начали быстро разрушаться. В самом деле, в последнее время она страдала от мучительных приступов зубной боли – два зуба в нижней челюсти никуда не годились. Люси не знала, что ей делать. Она твердо решила не беспокоить Питера и ничего ему не говорить – он был полностью погружен в подготовку к экзаменам.
Непрерывная ноющая боль изводила Люси еще и потому, что сейчас ей было совершенно некогда заниматься собой – она была поглощена заботами о сыне, который завершал обучение в университете. Эта боль докучала ей, тогда как она всей душой рвалась в последний бой. Она старалась изо всех сил: день напролет носилась по служебным делам, потом бежала домой, и перед Питером на столе, как по волшебству, появлялась еда. Боясь помешать сыну, Люси часами сидела неподвижно в своем любимом кресле-качалке. Она уносила вязанье в соседнюю комнату, чтобы Питера не отвлекал стук спиц. Она решительно спускалась по лестнице, чтобы уговорить миссис Мейтланд пока ограничиться лидийским ладом в упражнениях дочери. Она все предусматривала, ничего не упускала, воистину поднимаясь, несмотря на трудности, до больших высот.
Но что делать с зубной болью – этой нелепой помехой перед лицом возвышенного? Именно в то время, когда Люси хотела проявить себя с лучшей стороны, совершить последний рывок во время экзаменов, эта боль парализовала ее.
Накануне экзамена, спеша на еженедельный обход Уайт-стрит, Люси на минутку остановилась поболтать с миссис Коллинз, и тут посреди фразы на нее накатил приступ ужасной боли. Она сразу же схватилась за щеку, лицо напряглось.
– Что, лицевая невралгия? – посочувствовала Марта.
Она любовно нянчилась с отпрыском своего заблудшего сына. Ребенок был временно отдан на ее попечение «шлюхой» – в настоящий момент та пребывала в родильном доме Роттенроу, дабы явить миру новое доказательство своей плодовитости.
– Да зуб болит, – медленно произнесла Люси, когда боль притупилась.
– Почему бы вам не собраться с духом и не выдернуть его? – откликнулась миссис Коллинз, ласково похлопывая младенца по голому задику и заманчиво помахивая перед его глазами фарфоровой собачкой. – Моему Бенни в прошлом году вырвали один зуб в клинике, и он больше горя с ним не знал. Потратил изрядно денег на четверть пинты виски, чтобы заглушить боль, пошел и выдернул за так.
– Правда? – пораженная этой мыслью, протянула Люси.
Зубная клиника – можно воспользоваться ею бесплатно!
По сути дела, она страшилась не боли, а стоимости удаления зуба. Но почему-то ее гордость противилась: чтобы она, Люси Мур, унизила себя посещением бесплатного учреждения? Это недопустимо.
Однако зубная боль не отступала, и после пяти часов того же дня Люси задержалась на Янг-стрит у кабинета хирурга, американского дантиста. Раньше она часто проходила мимо и обратила внимание, что берут здесь недорого. Помедлив, она все же вошла. Она намеревалась лишь спросить, но дантист – образец обходительности, ибо он был совершенно неквалифицированным – засуетился вокруг нее. Это был крупный широкоплечий мужчина в костюме из синего сержа [924], показывающий в улыбке золотые зубы. Не слушая возражений Люси, он усадил ее в кресло из красного плюша.
