Поминки - Зупанчич Бено

— Вообще говоря, Сверчок, я бы тоже охотно ушел из города. Пройдет не так уж много времени, и мы все уйдем, по очереди. А пока нам ничего не остается, как потерпеть. Если человек принял решение, размышлять нечего.

— Как вы вооружены? — спросил Тигр.

— У меня беретта, — сказал я.

— А у меня беретта, — сказал Сверчок, — и шестимиллиметровый дамский пистолетик, который мне одолжил Люлек. Попугать сгодится.

— Вот дьявол, — изумился Мефистофель, — где вы достали беретты?

— На Вечной, — съязвил Сверчок. — Там их дают даром.

— Пора, — сказал Тигр.

Мы не спеша шли по улице. Часы на здании почтамта показывали четыре. Резкий юго-восточный ветер рвал облака, время от времени между ними проглядывало белесое солнце. Асфальт был чисто вымыт дождем. Я увидел наше отражение в зеркальной витрине, и мне показалось, что вид у нас очень естественный — прогуливаются два гимназиста, которые не торопятся домой. Сверчок был в синей кепке, в стоптанных башмаках, в измятых брюках. Я знал, что он спит где-то на складе у своего отца и что отец в вечном страхе за него. Народу на улице было мало: одни шли к парку, другие просто прогуливались по Блейвейсовой. Перед Народным домом остановились болтая два зеленых Наполеона.

— Смотри, — зашептал вдруг Сверчок, — за нами следят.

Я почувствовал, как вся кровь отлила у меня от лица. Я хотел сказать, что надо бежать, но передумал. Сверчок лихорадочно зашептал:

— Не беги, пока не договоримся. Здесь они нас не остановят. Трое в штатском, я узнал их рожи. Пошли на ту сторону… Черт побери, они идут за нами. Не спеши. Пойдем до конца по Блейвейсовой, завернем за угол, я скомандую, и мы откроем по ним огонь. Они бросятся бежать. Постарайся попасть. Целься пониже, в грудь. Потом через улицу. Ты — вперед, через железнодорожный переезд, в парк. Беги вдоль рельсов, у второго или третьего перехода сворачивай в город, там легче скрыться. Я стану за колонной, буду прикрывать тебя, потом побегу вслед за тобой. Если со мной что случится, передай привет Марии… Теперь внимание, они все идут… Кончится тротуар, оборачивайся — стреляй один раз, я буду два, не забудь снять предохранитель. Когда я скажу «сейчас», обернись и отскочи чуть в сторону, им труднее будет целиться. Смотри не потеряй портфель, черт возьми, тогда все пропало… Как я скажу «сейчас» — обернись, отскочи, стреляй…

Я подумал, что ему не уйти от этой колонны. Его будут обстреливать из Народного дома, там всегда полно солдат. Раньше я не верил, что человек может решиться на заведомо безвыходную ситуацию. Сейчас… сейчас… сейчас! Я обернулся, отпрыгнул в сторону и выстрелил. Те трое тоже выстрелили. Трое в шляпах с узкими полями. У одного тонкие черные усики. Я целился в него, он был ближе ко мне. Я видел, как с него слетела шляпа, потом он тяжело упал на тротуар.

— Беги же! — Голос Сверчка донесся откуда-то издалека.

Я сдвинул с места одеревеневшие ноги, словно выдирая самого себя из промерзшей земли. Я стал невероятно громоздким и словно сонным. «Ничего не понимаю!» — с трудом шевельнулась мысль. Я увидел, как Сверчок присел на корточки за колонной, положив руки на края широкого постамента. Я увидел прохожих, бросившихся врассыпную, как горстка перепуганных кур. Не потерять бы портфель! — повторил я озабоченно наказ Сверчка и сжал ручку, ставшую вдруг потной и скользкой. Поблизости никого не было. Люди бежали к почтамту. Бежали по Блейвейсовой к музею. Бежали к Дому рабочих. Бежали испуганно, не оборачиваясь. Мне вдруг пришло в голову бросить портфель в кусты у железной дороги и вернуться на помощь Сверчку. Но кусты были голые — красноватые прутья на сверкающем снегу, в них ничего не спрятать. Рельсы сверкали, как две струны, вонзившиеся в глаза. Я зажмурился. Нельзя, сказал я себе, нельзя. Я увидел Сверчка, который на миг оглянулся и крикнул: «Беги же!» И я кинулся бежать изо всех сил. На бегу я сунул руку под рубашку — там что-то зачесалось. Когда я ее вытащил, она была в крови. Я не поверил своим глазам. Я поднес ее к губам и лизнул. Ощутил солоноватый вкус крови и с удивлением сказал себе, что все это мне снится. Наверное, я поцарапался. Я еще крепче сжал ручку портфеля, как будто в нем была моя жизнь, жизнь многих людей.

Сверчок, подняв руки, обхватил постамент и спрятал голову за колонну. Полицейские оттащили своего раненого в сторону. Карабинеры у входа в Народный дом прислонились к стене рядом с галереей, подняли винтовки и стали стрелять залпами. Сверчок подумал, что мог бы сейчас убежать, но тогда поймают меня с портфелем. Он слышал, как пули поднимают фонтанчики песка и впиваются в камень колонны. Подбежали солдаты и залегли за оградой Народного дома у Блейвейсовой улицы; пригнувшись, они перепрыгивали через ограду и прятались за церковь. Ее купола под полосатым небом казались черными. Полицейские вернулись на середину Александровой улицы, там их было не достать пистолетными выстрелами. Кто-то кричал во все горло. Крик этот показался Сверчку монотонным, как голос молящегося под сводами пустой церкви. Он берег патроны и зорко оглядывался. Время от времени он высовывался из-за колонны, стрелял и снова прятал голову. Солнце нет-нет бросало на песок свои бледно-желтые цехины. Теперь он уже далеко… Сверчок посмотрел на часы. В правой руке он сжимал беретту, в левой — дамский пистолетик с белой костяной рукояткой. «Они попытаются меня окружить. Эх, если бы у меня был парабеллум! Я бы выпрямился и, отстреливаясь, отступил в парк. Вот было бы здорово. Надо следить, чтобы не зашли со спины. Если я встану и побегу, они изрешетят меня. Памятник Трубару мешает…» Боевой азарт захлестнул его горячей волной, отогнал мысль, остро сверлившую мозг, и нагнал белую пену намеренной беззаботности. Солдаты пристрелялись. Пули свистели совсем рядом. Те, что попадали в колонну, откалывали по кусочку белого камня и сплющивались. Иногда казалось, что кто-то единым ударом рассекает стаканы. «Нет, через улицу уже не перебежать. Окружают. По всему городу подняли тревогу. Никуда не уйти. Главное — чтобы Нико убежал. Чтобы спас портфель. И чтобы Тигр… бр-бр-бр… нет, я не должен бояться ни Тигра, ни смерти». Что-то шевелится в кустах около церкви. Надо целиться спокойно и точно. Так… Мундир закачался и рухнул, как мешок. С другой стороны был виден перекресток у почты. Мостовая опустела, но на тротуарах было черно от людей. И в этот момент гробовой тишины загрохотал трамвай — зеленый люблянский трамвай. У здания Оперы стоял, совсем один, мальчик в коротких штанишках, в длинных чулках и меховой шапке, он, не отрываясь, смотрел на него. Аддио, парень! Ему показалось, что он прощается с кем-то из товарищей. «Хорошо им с винтовками, всего-то пятьдесят метров, — сказал он про себя. — Не могу больше сидеть на корточках, чуть отступлю и встану на колени». Ноги сделали свое дело. Бедные ноги. Ему вдруг стало их жаль, будто это были не его ноги. Наверное, вот уже почти четверть часа, как убежал Нико. «Если счастье ему улыбнулось, времени должно хватить. Если нет, напрасно я отстреливаюсь и вообще все зря». Вот не везет. Надо наклониться как можно ниже и наблюдать из-за края постамента. Нет, нельзя. Пули с силой забили по колонне. Ему пришлось поднять голову. «Попало в плечо», — с удивлением отметил он. Черт возьми. Слишком высоко поднялся. Руки он держал наверху, опираясь пистолетами о мрамор. Кто-то заорал. «Идут в атаку, герои», Он чувствовал, как по груди течет кровь и стекает ниже пояса, теплая, щекочущая. Ничего, не так уж и больно. Солдаты шаг за шагом продвигались вперед. При каждом шаге они по команде стреляли. «Идиоты, я их подпущу поближе». Он хотел поднять правую руку и почувствовал, что она стала чужой, одеревенела. Положил пистолеты на землю, левой рукой достал из кармана патроны, зарядил. «Видела бы сейчас меня Мария!» — мелькнула неясная мысль. Ее образ в эту минуту почему-то стал неразличимым, далеким, хотя мысль о ней была совершенно спокойной. «Странно, — подумал он, — или всегда так перед смертью?» Он пригнулся почти к самой земле, быстро выглянул и выстрелил в солдата, который оказался ближе всего к колонне. Он услышал грохот винтовки, выпавшей из рук солдата. «Bella matribus detestata…»^[23] Такая надпись была на каком-то памятнике… Он попытался вспомнить. В это время обожгло живот. Ах, дьявол, с другой стороны. Как будто проглотил стакан водки. «Меня окружают. Я говорю сам с собой, как старик. Хоть бы уж Нико спасся. За несколько минут пройдут сорок лет жизни, которые я думал еще прожить». Он поднял обе руки и стал стрелять, бешено, стиснув зубы, с ненавистью, раньше ему незнакомой, и в то же время какой-то краешек сознания сообщал ему, что его тянет книзу, сильно, непреодолимо, будто влечет к центру земли. Земное притяжение. Галилео Галилей. Ага, еще и в грудь. Он выругался, сплюнул и мгновение смотрел отсутствующим взглядом на пятно крови на белом мраморе колонны. Приблизившиеся было солдаты прыжками отступали назад. Он перевел взгляд к почтамту. Как он недосягаемо далеко. Никогда уже не стоять ему перед ним, глядя на беспокойные стрелки электрических часов. На мостовую упали робкие лучи солнца. Мокрый асфальт вспыхивал и гас, когда набегали облака, гонимые ветром. «Что делать, ведь я не считал выстрелов», — подумал он. Нажал на оба спусковых крючка сразу. Револьверы были пусты. Тут его словно схватило железной рукой. Он выпрямился, стоя на коленях, и вдруг его швырнуло назад, навзничь, все так же с револьверами в руках. Посмотрел вверх: колонна, невероятно высокая, ослепительная. Никогда он не мог отличить дорического стиля от ионического. Почувствовал, как в рот хлынула кровь. Закрыл глаза. Прошли столетия, пока он с трудом смог их открыть. Он увидел их: они бежали к нему. Ему почудилось, что они надвигаются откуда-то из неведомой дали с невиданной скоростью. Пятеро или шестеро. Вот они уже здесь и смотрят на него, целясь из винтовок. А он не может пошевельнуться. Хотя левая рука еще жива. Он прикрыл глаза, искаженное гримасой лицо приближалось. Взгляд выпученных глаз впился в него. Сверчок из последних сил вытянул левую руку и ударил его пистолетом в зубы. Мгновение спустя он снова открыл глаза. Увидел дуло пистолета, наведенного на него очень высоким офицером в тирольской шляпе. В голову целится. Он подумал, что отец будет плакать, когда узнает.