Поминки - Зупанчич Бено

— Леопарду нельзя идти домой, — говорил я. — Отец и мать его прокляли. Когда он однажды зашел навестить их, они потащили его поближе к окну посмотреть, нет ли у него на руках следов пролитой им крови. С тех пор он с ними не виделся. Хороший парень, прекрасный чертежник. Смелый, временами даже больше, чем нужно. Как ты думаешь, не будет смешно, если он сейчас женится?

— Иногда мне кажется, — сказала она, не двигаясь и не обратив внимания на сказанное о Леопарде, — что все это неправда. Я радуюсь про себя и думаю: а что вообще правда? И даже в мечтах мне начинает казаться, что все потеряно. Молодость пролетела незаметно. А сейчас? Пойти в активистки? В сестры милосердия? Уцепиться за тоненькую нитку надежды, что когда-нибудь будет лучше?

Я взглянул на часы и встал.

— Я пойду. Марии все нет.

— Вот-вот придет. Не останется же она в больнице!

— Я зайду попозже. Ну пока, Анна!

Она пожала плечами. Привычным движением, с отсутствующим видом поправила платье на коленях и ответила:

— Пока.

— Если будешь грустить — состаришься. — Я попытался улыбнуться. — Приходи к нам санитаркой.

— Ты куда это — домой? Туда, к ним?

— Ну да, домой.

— Ни за что не ходи! — Она смотрела на меня с испугом.

— Ты что, боишься за меня?

— Боюсь, — сказала она, глубоко дыша. — Я никому не желаю плохого. Не ходи, ради бога, будь умницей!

— Уехать, даже не попрощавшись с ними?

— Иди!

Она проводила меня до двери. Я молча подал ей руку. Ей хотелось меня отговорить, но у меня, видно, было такое лицо, что она не смела ничего сказать. В квартире Тртника было тихо и темно. Сначала я хотел бросить в ящик записку, но передумал. На обратном пути я подожду Марию в саду. Выйдя в сад, я оглянулся на окна Анны — она погасила свет в кухне и отдернула занавеску. Зачем она следит за мной? Ей сейчас тяжело, подумал я, но такие моменты бывают у каждого. Она скоро оправится. Я прошел в угол сада, достал из тайника револьвер и ручную гранату, припрятанные еще со времени капитуляции Югославии. Положил их в карман и оглянулся на родной дом. Так, наверно, в давние времена смотрели осаждающие на крепость, которую им предстояло штурмовать.

Родное гнездо опутывает нас тысячью нитей, никогда неведомых нам самим. Остановившись у двери дома, я почувствовал, как у меня прыгает сердце. Я втянул ноздрями знакомый запах из кухни. На ужин варили макароны.

В передней было, как всегда, темно, кухонная дверь чуть прикрыта. Через щель в коридор падал луч света. Я прислушался и услышал голос матери:

— Макароны никуда не годятся. Когда-то у нас были белые…

Подгнившая доска скрипнула под моей ногой. Дверь открылась, и в коридор выглянула Филомена.

— Кто там?

— Почему ты не запираешь дверь? — спросил отец.

Я шагнул вперед. Филомена стремительно отступила.

— Это я, — сказал я, ступая в полосу света.

Филомена отошла к столу у окна, где они с Антоном перебирали фасоль. Отец сидел у плиты и читал газету. Он снял очки и смотрел на меня тупо, без удивления. Мать стояла рядом и мешала макароны в кастрюльке. На полотенце, висевшем на стене за ее спиной, были все те же выгоревшие красные буквы: «Муж охотно бывает дома, если жена хорошая хозяйка». Антон только взглянул на меня и продолжал перебирать фасоль. Я прикрыл за собой дверь и сел на ближайший стул.

— Ты еще жив? — хрипло спросил отец. — Мы думали, ты уже пал жертвой своего легкомыслия.

— Крапиву мороз не берет, — быстро, не оборачиваясь, сказал Антон.

— Наверно, ты принес нам денег, — сказала мать. — Пора бы уже тебе нам помогать. Мы тебя учили, чтобы ты нас в старости…

Филомена прыгающими пальцами перебирала фасоль, не сводя с меня глаз.

— Учили, — прервала она мать. — Наверно, это в школе его научили убивать…

— Мелкую — в сторону, слышишь?! — заорал на нее Антон.

Мать смотрела в кастрюлю, а я то переводил взгляд с одного на другого, то смотрел на всех вместе. И вдруг мне показалось, что я что-то перепутал. Да я же здесь не дома, сказал я про себя. Это какое-то нелепое недоразумение. Я никогда тут не был дома. Мать была в черном переднике, в котором она выглядела непривычно — полнее, чем на самом деле. Я с удивлением подумал, что не чувствую к ней ни любви, ни ненависти. Ничего… Но к отцу все же…

— Зачем ты пришел? — спросил он. — Ты что, не знаешь, что можешь нас погубить?

— Прежде всего себя, — заметил Антон.

— Я пришел попрощаться с вами, — с трудом выдавил я из себя. — Не ссориться.

— Хотел бы я посмотреть, — повернулся ко мне Антон, — как ты выйдешь из города?

— Не беспокойся.

— Ну иди, — сказал отец. — Забудь про нас, как будто нас нет. Так будет лучше для тебя и для нас.

— Но мы тебя не забудем, — сказала ядовито Филомена. Она сидела бледная, взвинченная, и я боялся, как бы она не начала кричать.

— Верно, — ответил я. — Мы друг другу ничего не должны.

— Не должны? А за Карло? Зверюга!

— Да, — сказал я спокойно, — Карло, разумеется, был ангел. Мы и послали его к ангелам, как ему положено.

— Тише, — остановил нас отец. — Ну иди. Не вноси ненависти в наш дом. Нам ее и так хватает.

Мать уперлась обеими руками в плиту и сдавленно сказала:

— Уходи же. Тебе лучше уйти.

— Такой паренек, — хихикнул Антон. — Будет солдат хоть куда. В первый же день наложишь в штаны. А стрелять можно и в спину, сзади, и из-за угла… Ну-ну… увидишь сам…

— Ты-то вот действительно обделался в первый же день, — возразил я. — Не успело еще начаться, а ты уже был дома за печкой.

Он вспыхнул:

— Сопляк, ты мне еще проповеди будешь читать!

— А что? Сопляки вроде меня вынуждены были взяться за оружие, когда такие мужчины, как ты, наложили в штаны.

Он стукнул по столу и встал, весь побагровев:

— Ты!.. Желторотый!

Отец вскочил, растопырив трясущиеся пальцы:

— Ради всего святого… тихо… Он услышит… Там наверху… Марти…

Я поднялся, держа правую руку в кармане.

— Пусть слышит, — сказал я, — какое мне дело! Этот трусливый болван, этот дезертир — он еще будет меня обзывать… Я хотел просто попрощаться с вами…

От волнения я не мог говорить. Повернувшись, я вышел в коридор. Филомена едва слышно вскрикнула. Я захлопнул за собой парадную дверь и, выйдя в сад, на секунду остановился, чтобы успокоиться. Я дрожал. Вдруг я услышал, как Антон бежит по коридору. Я отступил в тень и приготовил гранату. Дверь стремительно распахнулась, и на пороге показалась фигура Антона. В руках он держал какой-то продолговатый предмет — топор или полено. Он всматривался в темноту.

— Где ты? — зарычал он. — Сукин сын!

Сам не знаю как, я сорвал предохранитель с гранаты и швырнул ее. Она упала на ступеньку перед дверью. Антон отскочил за косяк, а я кинулся за дом. Раздался взрыв, наверху с треском распахнулось окно. Слышно было, как на балкон посыпались стекла. Я остановился и приложил руку к губам, только теперь поняв, что я натворил. Я вдруг почувствовал слабость. Еле-еле дополз до забора соседнего дома — идти к Тртникам мне не хотелось.

Кто-то кричал во весь голос. Я перелез через забор. Мне пришло в голову, что вряд ли это крик раненого. В окне у Анны метнулась тень. Не думая об опасности, я бросился на траву и заплакал. Я задыхался от стыда и от сознания, что не имел права этого делать. Послышался топот солдатских сапог, улицей проезжал грузовик. Солдаты, вопя, остановили его, а потом ринулись в сад. Из чердачного окна к ним взывал Витторио Марти.

Солдаты начали шарить по саду — к счастью, без фонаря. Несколько раз они подходили к самому забору. Мне и в голову не пришло отползти. Правда, я хотел приподняться и заглянуть через забор, но не смог. Вскоре из нашего дома послышались крики и шум, хриплый голос Витторио Марти. В окнах то зажигали, то гасили свет. Опершись на локти, я отполз от забора на такое расстояние, что за деревьями мне видна была улица. Прошла целая вечность, прежде чем гам в доме утих. Я видел, как их гнали к грузовику: впереди отец, за ним Филомена и мать, следом Антон.