Николай Лейкин
Караси и щуки. Юмористические рассказы
© «Центрполиграф», 2024
Устрицы
В день Алексея – человека Божьего, 17 марта, мелкий торговец Алексей Вавилыч Терентетников был именинник. Сходив поутру к ранней обедне, он зашел в гастрономическую лавку и вернулся оттуда с целой корзинкой покупок. Жена, дети и приказчики ждали его, чтоб поздравить с ангелом.
– С ангелом, Алексей Вавилыч, честь имеем вас поздравить! С ангелом тебя! С ангелом, папаша! – заговорили все вдруг на разные голоса и по чинам подходили к имениннику.
– Спасибо, спасибо вам, – отвечал именинник, ставя корзинку на стол, на котором уже кипел самовар, и расцеловался со всеми. – Ну, садитесь, так гости будете. Вот сейчас чай пить станем, – обратился он к приказчикам.
Все сели к столу. Жена Терентетникова разливала чай.
– Что это такое принес? – спросила она мужа, кивая на корзинку.
– А тут закуски разные, особенные.
– Еще? Да ведь уж вчерась ты, кажись, все купил?
– То само собой, а это само собой. Встретился за обедней с одним лицом и просил его к себе сегодня на пирог; ну вот прикупил особых закусок, на аристократический вкус.
– Верно, Антиподиста Тарасыча встретил?
Терентетников иронически улыбнулся.
– Гм! Да нешто Антиподист Тарасыч – лицо? – сказал он. – Разбогатевший купец и больше ничего. А я настоящее лицо пригласил.
– Ну, все-таки и Антиподист Тарасыч нониче себя на аристократической ноге держит.
– На аристократической ноге он себя держать может, а все-таки он не лицо, да и аристократических закусок есть не будет. Вкус у него такой же, как и у нас. Давно ли еще он щи-то лаптем хлебал! А ты уж сейчас: «лицо»! До лица-то ему, как кулику до Петрова дня, далеко.
– А разве у аристократов, папенька, вкус особенный? – спросил сын, мальчик-подросточек.
– Конечно же, особенный. На паюсную икру, на кильку да на селедку они не очень льстятся; для них нужны устрица, кривая камбала, олений язык. Вот я эту категорию и купил. Спрашивал козла маринованного, да не было в лавке. А знаю, что все аристократы козла с удовольствием едят.
– Кто же у тебя будет-то? Что за лицо такое? – допытывалась жена.
– Лицо настоящее. Одно слово – особа. Наш приютский генерал Валерьян Иваныч Никодимцев будет – вот кто, – пояснил Терентетников. – Пожалуйста, Пелагея Николаевна, ты насчет пирога-то постарайся, не ударь в грязь лицом. Да вот тут и устрицы, и олений язык – все это надо как в аристократических домах…
– Пирог – уж это мое дело, а до устриц я и не дотронусь. Боюсь я их. Возись с ними сам, как хочешь.
– Есть их тебя никто и не заставляет. Я их и сам отроду не едал, да и есть не стану, а только поставь их на стол как следовает.
– И дотронуться боюсь. Что это за пища такая, которая пищит и которую живьем надо есть!
– А разве устрицы пищат? Покажите, папенька, как они пищат, – упрашивали дети.
– Да говорят, что пищат, а пока я их нес сюда, по дороге никакого писку не было, да вот и теперь из корзинки не слыхать никакого пищания.
– Смотри, не навязали ли тебе дохлых? Накормишь дохлятиной-то генерала, так он тебе покажет.
– А в самом деле, надо посмотреть.
Терентетников развязал корзинку.
– Вот это олений язык. Вот это кривая камбала, – вынимал он закуски. – А вот и устрицы на дне. Нет, не пищат. Постой-ка, я их пошевелю… Совсем не пищат. Что же это значит? Уж и в самом деле, не дохлых ли…
В корзинку заглянул и старший приказчик.
– Пищат они тогда только, когда их открывают и кушают. Всякий скот, какой бы он ни был, само собой, свою погибель чувствует и пищит перед смертью. А здесь зачем же они пищать будут, коли их не трогают? Они даже и не открыты у вас.
– А чем их открывают? Вот мы сейчас бы послушали, пищат ли они?
– Пес их знает, чем. Признаться сказать, не трафилось видеть, как их открывают. Гвоздем, я полагаю, можно.
– Петенька! Принеси гвоздь. Да принеси какой-нибудь побольше, – приказал отец сыну.
Явился гвоздь.
– Ну-ка, ты, Гаврила… У тебя силы-то побольше… – обратился Терентетников к приказчику.
– Нет уж, вы сами, Алексей Вавилыч… Я и в руки-то никогда такой нечисти не брал, – отказался приказчик. – Ведь это все равно что лягуха.
– Да чего ты боишься-то? Ведь она не кусается.
– Кусаться не кусается, а так защемить палец может, что потом и не выдернешь.
– Эх, трусы! Давай сюда полотенце, давай гвоздь.
Терентетников взял устрицу в полотенце и начал ковырять ее гвоздем.
– Петенька! Отойди к сторонке. Не стой близко! – кричала мать. – А то еще, чего боже избави…
– Я, маменька, только хочу посмотреть, с рогами она или без рог…
– Отойди, тебе говорят!
– Ну что ты кричишь на всю комнату! Ну что она ему сделает! Я вот и в руках держу, да и то ничего. Ведь отворяют же ее как-нибудь люди, и никакого она им вреда…
– То люди привычные. Привычные люди и на медведя без вреда ходят.
– Вишь, подлая, как крепко закупорилась! – ковырял устрицу Терентетников, но тщетно, устрица не поддавалась, как ни запускал он гвоздь. – Недозрелых он мне каких-нибудь дал, что ли? Нет, не могу!
Терентетников бросил и устрицу, и гвоздь.
– Вот тоже, купил хороших закусок! – попрекала его жена. – Тьфу! Пойди, вымой руки-то, не пей так чай. Ну что за охота погаными руками за хлеб хвататься!
– Я в полотенце держал, а руками не хватался.
– Отчего вы в лавке не попросили откупорить их? – спросил приказчик.
– Да думал, чтоб они у меня дорогой не повыскакали из корзинки.
– Никогда не выскакнут. Эта тварь за свое поганство проклята от Бога и обязана на себе свой дом таскать. Она к своей раковине прикреплена.
– Ну, думал, чтоб не подохли без скорлупы… однако, ведь открыть-то их все-таки надо же. Как их будет ужо генерал-то есть?
– Сам откроет. У господ на этот счет сноровка огромная. Господа их как-то лимоном… Лимона подпустит – сейчас она рот откроет и запищит. Ну, тут и глотай. Дожидаться уж некогда, а то и язык и губы притиснет.
– Дай-ка сюда лимон, Пелагея Николаевна.
Пожали лимона, но устрицы все-таки не открывались.
– Ну, что тут делать с ними, окаянными! – недоумевал Терентетников. – А надо посмотреть, живые они или нет. Ну, как я их на стол генералу подам, ежели они дохлые? Попробовать разве их в ступке пестом истолочь? Запищат – ну, значит, живые.
– Зачем же в ступке, Алексей Вавилыч? В ступке можно сразу убить эту тварь, и тогда никакого пищания не услышите. А лучше я их поленом на лестнице, на каменной ступеньке… – вызвался младший приказчик, молодой парень.
– А и то дело. На-ка… Чего ты боишься-то? Бери в руки. Потом вымоешь.
– Нет, уж давайте лучше в полу сюртука…
Приказчик побежал на лестницу. Ребятишки побежали за ним.
– Ну, заварил ты кашу с этими устрицами! – сказала Терентетникову жена.
– И не говори! – отвечал тот, махнув рукой. – Уж и сам не рад. И дернуло меня!..
Послышались с лестницы удары. Через минуту торжествующий приказчик вернулся.
– Вдребезги разбил-с. Вот, пожалуйте. Уж я дубасил, дубасил… – сказал он.
– А пищание было?
– Не токмо что пищание, а даже и мычание, и как бы стон. Вот и Петенька слышал.
– Молодец, Иван! Ну так вот что: разбей ты мне их все… Авось в три-то часа времени они и не подохнут. А то где же генералу самому с ними возиться!
– С превеликим удовольствием, – отвечал приказчик. – Я их теперь обухом от топора…
Через час блюдо, нагруженное осколками устричных раковин вперемешку с раздробленными устрицами и грязью, стояло на столе и ждало генерала.
