Караси и щуки. Юмористические рассказы - Лейкин Николай Александрович

Вечер. На лавке сидит полухмельной купец в широком пальто и в шляпе котелком и, растопырив руки, старается поймать за косу либо за сарафан пробегающих мимо него женщин. Лицо купца красно, и на нем еле растет жиденькая бороденка. Ноги в ярко начищенных сапогах бутылками выставлены вперед. Купец как сел, так и не поднимается с места. При каждом его взмахивании руками горничные взвизгивают и произносят:

– Послушайте! Нешто учливые кавалеры так делают? Где вы таку модель выискали?

– Мы-то? А в герольштейнских землях при Апельсинском царстве, – отвечает купец. – Постой, Анна Палагевна! Уж поймаю я тебя, востроглазую! Ты глаз-то чем навела?..

– Руки коротки. Да вовсе я и не Анна, а Акулина.

– А коли Акулина Авдотьевна, то еще лучше. Держи ее, долгокосую! – хлопает купец в ладоши.

– Ну, вот ей-ей, самоваром ожгу!

– А жги. Коли уж сердце ожгла, на тело наплевать. Акулина, душечка, радость, жизнь моя… Акулина Варваровна! Во фрунт! Вот тебе двугривенный и слушай мою команду.

– Нечего вас слушать, коли вы озорничаете! Нешто это учливость – за косу!

– Как ты могишь такие слова, коли я тебе самоварный заказ хочу сделать!

– Самовар я вам подам, а хвататься здесь не велено.

– Цыц, не смей! А прежде стой и слушай. Мне нужен самовар с особенным приплодом. Ну, становись во фрунт и получай двугривенный себе на помаду.

– Ах ты господи! Ну, давайте сюда двугривенный. Какой вам такой самовар особенный? – несколько сдается горничная.

– А ты подойди поближе, а я тебе на ушко… Не могу же я с тобой за версту разговаривать.

– Да ведь вы руками охальничаете, а здесь публика. У нас на ухо никто не говорит, а все приказывают вслух. Говорите так; я вас слушаю. Какой такой самовар вам?

– Ну, держи подол и лови двугривенный, – соглашается купец и кидает ей деньги. – Теперь во фрунт и слушай команду. Коса привязная? – задает он вопрос.

– Нет, своя, прирожденная.

– А коли прирожденная, то дай подергать. Да чего ты, дура, боишься? Я тихонько.

– Где ж это видано, чтоб девицы за косу позволяли себя трогать!

– Да ведь я за деньги, а не даром. Я тебе за это двугривенный дал на помаду. И что тебе стоит дать попробовать, коли у тебя коса настоящая? Вот я сейчас был в здешнем арапском буфете, так там мне арап в лучшем виде дал себе ухо лимоном потереть. Потер я, вижу, что лимон не берет черную краску, ну, значит, арап настоящий, а не крашеный. Вот теперь у меня душа и спокойна.

– Нечего бобы-то разводить. Говорите толком, что вам надо. Меня публика ждет.

– И я публика. Ну, Варвара Прасковьевна, отвечай: чем бровь навела? Самоварной сажей, что ли? Дай бровь, а я платочком потру. Чистый платок, не бойся.

– Да ну вас совсем!

И горничная скрывается за перегородку избы.

– Матрена Акулиновна! – снова кричит купец. – Что ж ты нейдешь, коли тебя гость кличет?

Из-за перегородки выскакивает другая горничная и спрашивает купца, что ему нужно.

– Ты нешто Матрена Акулиновна? Ну да ладно. И ты хороша. Вишь, сдобья-то сколько нагуляла! Нигде не заколупнешь. Во фрунт и слушай команду! Лови двугривенный.

– Вы заказывайте, что вам нужно, а мы и подадим, – перебивает его горничная.

– Русских песен мне порцию надо. За каждую песню рубль плачу.

– Здесь нам песен петь не дозволяется, да мы их и не умеем петь.

– Как же это так? А еще деревенские! Ах вы, шкуры! Подай назад двугривенный.

– Дареного назад не берут. Вы не пяченый купец. Да говорите толком, что вам надо.

– Какой губернии, какого уезда, как зовут? – задает вопросы купец.

– Новгородской губернии, а зовут Марьей. Вам самовар, что ли?

– Самовар само собой, а прежде всего какой ты веры?

– Такой же, как и вы. Православная. Здесь будете чай пить или на балконе?

– Вдова, девица или замужняя? Да подойди сюда, чего ты боишься-то?

– Я и отсюда могу отвечать. Видите, что косу распустила, так значит, девица.

– А может быть, ты и врешь. Представь документы. Где документы?

– Послушайте, шли бы вы на балкон. А я бы вам туда самовар подала. Вас там маленько воздушком пообдуло бы – вы и угомонились бы…

– Ну те в болото и с самоваром-то! А дай ты мне бутылку молока от бешеной коровы.

– У нашей колонистихи бешеных коров нет, а все смирные.

Девушка вильнула подолом сарафана и скрылась за перегородкой.

– Акулина Савишна! Вчерашна давишна! – кричал купец. – Ольга Аграфеновна, самовар! Что ж это за музыка такая, что не слушают моей команды!

– Сейчас вам подадут самовар! – послышалось из-за перегородки.

– А может быть, мне и еще что-нибудь, кроме самовара, надо? Во фрунт! Мадам колонистиха! Вите шикензи сюда одну прислужающую! Олечка! Ольга Катериновна!

Выбегает еще горничная.

– Держи подол и лови двугривенный! Вот так… Чем щеки-то подрумянила? У! Шустрая!

– Ничем не подрумянила. Своя краска природная.

– А коли природная, то дай платочком тронуть. Платок чистый. Ну, что тебе стоит?

– Вам что к самовару-то подать? Сливок?

– Сливок, но не от колонистихи, а от арапа. Поди сходи к арапу и спроси у него графинчик сливок от бешеной коровы. Он знает, какие это сливки, и отпустит.

– Это коньяку, что ли?

– Во-во! Догадалась. Ай да умница! Ну протяни сюда руку, я тебе дам второй двугривенный. Да чего ты боишься-то? Не трону, ей-ей, не трону. Вот те ель боком! Лопни глаза у пня.

– А вы побожитесь по-настоящему, тогда я поверю.

– Да ведь у вас здесь Бога нет в избе. Был бы образ, так побожился бы и по-настоящему.

– Сейчас я вам принесу сливок от бешеной коровы, – сказала девушка и хотела бежать.

– Постой! – остановил ее купец. – Девица, вдова или замужняя?

– Девица.

– А за арапа замуж хочешь? Говори, не стыдись, тысячу рублев в приданое дам и сам благословлять буду.

– Миллион давайте, так не возьму за такое дело.

– Да ты миллиона-то и сосчитать не умеешь. Держи подол и обирай сайки с квасом. Вот тебе двугривенный.

Купец бросил в подол горничной двугривенный. Та выскочила из избы. Из-за перегородки вышла колонистиха.

– Здесь, господин, скандал делать нельзя, – сказала она.

Купец подбоченился.

– А ты из каких таких, мадам, выискалась? – спросил он.

– Я здешняя. Здесь все солидны люди бывают и с фамилий…

– Во фрунт! Держи передник! Лови двугривенный! Из какой земли, какой веры, как зовут?

– Я немка и здесь молоко продаю.

– А это, верно, все твои дочери в сарафанах-то да с косами прыгают?

– Девушки у нас русские, а я немка, так как же это может быть?

– Ничего не обозначает. У Макарья на ярмарке я видел щуку в бадье, и в той же бадье плавала ее единоутробная щучья дочь утка. Так в балагане и показывали. Отчего, мадам, у тебя дочери неласковые и купца потешить не хотят?

– Да ведь вы косы хотите дергать и юбки рвать, а это скандал.

– Брысь после этих слов… Не хочу с чухонкой разговаривать. Присылай сюда самоварницу-сарафанницу. Фекла Матреновна! Ульяна Татьяновна! Сюда! Держи передник…

В это время в избу входит другой купец, в фуражке набок.

– Парамону Сергеевичу! Какими судьбами? Или в млекопитающие записался? – возглашает он.

– Сам ты млекопитающаяся рыба! Садись, так гость будешь. Сейчас нам самовар сестрицы подадут и графинчик сливок от бешеной коровы, – отвечал полупьяный краснолицый купец.

– Да ведь ты в «Ливадию» поехал?

– И был в «Ливадии». В «Ливадии» пил, а сюда приехал выпивку лаком покрывать. Матрена Фекловна! Самовар! Живо! Держи подол, лови!..

В это время в избу вернулась горничная и поставила перед купцом графинчик с коньяком.

– Во фрунт! Держи… – начал он, но поперхнулся и закашлялся.

Самовар

Трусцой бежит извозчичья лошаденка и тянет сани чуть не по голым камням. Снегу выпало мало, да и тот разъезжен. Дорога отвратительная.

– Не дает Бог снежку, да и что ты хочешь! И угодить барину хочется, и лошадь-то жаль по такой дороге гнать, потому она хоть и скот, а тоже чувствует, – обращается извозчик к седоку. – Эй, самовар! Поберегись! Чего рот-то разинул! – кричит он на переходящего через улицу мастерового мальчика в тиковом халате, без шапки, с замазанным лицом и с самоваром в руках. – Самовар в починку несет… Верно, кухарка уронила и кран повредила. А вот теперь господа плати за починку. Беда нынче с кухарками-то для господ! Хоть иная и простая деревенская баба, а тоже всякое у ней воображение на уме… Начнет наливать в самовар воду – о солдате думает, начнет трубу наставлять – солдат на уме. Долго ли до греха? Уронит самовар, и выйдет хозяину изъян, а себе неприятность, – рассуждал извозчик и прибавил: – А хорошая это, сударь, вещь – самовар!