Мулен Руж - Ла Мюр Пьер

– Поскорее поправляйся, мальчик мой. И не забудь, осенью мы снова едем на охоту в Лурю. – Он неловко положил на кровать томик в кожаном переплете. – Вот, принес тебе книжку о соколиной охоте. Думаю, понравится. В общем, полистаешь на досуге.

Посетил его и отец настоятель. Он мило улыбался Анри, подарил ему медаль и от лица всей школы пожелал скорейшего выздоровления.

И конечно же, Морис, его кровный брат. Он приходил в сопровождении матери.

– Ты ведь не забудешь о Канаде, ведь не забудешь же? – жарко прошептал он, когда они остались одни.

Анри слабо покачал головой. Они пожали друг другу руки и повторили священную клятву, изо всех сил сдерживая слезы. Когда клятва была произнесена, Анри с трудом приподнялся на локте и плюнул на пол, ибо, как известно, это делает клятву нерушимой. Морис обещал писать каждую неделю. Когда за ним пришла мать, мальчик разревелся в голос, ухватившись обеими руками за спинку кровати. Мадам Жуаян насилу выволокла сына из комнаты.

Огромный отель «Амели-ле-Бен» пустовал. Кровать Анри стояла у окна, за которым белели далекие, скованные вечными льдами и снегами вершины Пиренеев. Здесь, на курорте, царила неописуемая скука, словно каждый пациент, уезжая, оставлял после себя частицу тоски и боли. Как только к Анри начали понемногу возвращаться силы, он стал спускаться с матерью к обеду в просторную гостиную, где среди позолоты и плюша немногочисленные пациенты друг перед другом изо всех сил пытались выглядеть здоровее, чем на самом деле. После обеда некоторые даже устраивали подобие танцев. Все они были больны, серьезно больны, иначе вряд ли кто-то из них оказался бы здесь в самый разгар праздников. Немного потанцевав, мужчины и женщины неверной походкой разбредались по своим столикам, а оркестр продолжал играть, и казалось, что по залу кружатся незримые призраки.

Теперь Анри осматривали новые доктора. Как и парижские коллеги, они отпускали разные шуточки, трепали его по щечке, измеряли температуру, хотя вид у них при этом был весьма и весьма озадаченный. Затем они выходили в другую комнату и о чем-то подолгу говорили с матерью, после чего ее лицо становилось более бледным и осунувшимся, чем обычно.

Затем он внезапно выздоровел.

Ему стало очень хорошо. Он чувствовал себя на все сто. Лихорадка исчезла, будто ее и не было. Боль в голове и шум в ушах тоже. Таинственное выздоровление оказалось таким же загадочным, как и сама болезнь. И снова приходили доктора. Только теперь они многозначительно улыбались. Уж они-то с самого начала знали, что целебные воды Амели его вылечат! Это же чудотворные воды, мадам!

Графиня решила, что ласковое солнце Ривьеры пойдет сыну на пользу и ускорит выздоровление. Они строили планы на будущее, планируя вернуться в Париж после Пасхи.

– Я буду много заниматься и обязательно догоню класс, – решительно пообещал Анри.

И написал длинное обстоятельное письмо Морису.

Они приехали в Ниццу вскоре после карнавала. Городские мостовые и тротуары все усыпало конфетти, а с деревьев на авеню де ла Гар свисали длинные ленты разноцветного серпантина. Зимний сезон был в разгаре, и город почтили присутствием по крайней мере трое русских великих князей, а также парочка чопорных английских лордов и несколько американских миллиардеров, путешествовавших более или менее инкогнито. В саду гранд-отеля «Симье» буйно цвели мимозы, и комната Анри была наполнена их терпким ароматом.

Было очень здорово выбежать босиком в соседнюю комнату, запрыгнуть к матери в постель и радостно сообщить, что больше у него ничего не болит, что ему очень хочется есть, а день с утра такой теплый и погожий – как раз для прогулки в экипаже по Английской набережной.

А лучше всего было завтракать на лоджии их апартаментов. Мать неизменно выходила в белом шелковом пеньюаре и снова выглядела молодой и счастливой. На выложенном красной плиткой полу играли солнечные блики, в ветвях деревьев весело щебетали птицы. А видневшийся за раскидистыми листьями пальм, искрящийся на солнце залив Анже был похож на синий ковер, по которому рассыпали пригоршню сверкающих бриллиантов.

В десять приходил недавно нанятый учитель. Он был неплохим человеком, но всегда казался очень голодным. Однажды они пригласили его на завтрак, и тот с жадностью набросился на еду и умял все до последней крошки. Казалось, дай ему волю, так он проглотит тарелку!

Еще одной забавой стали дневные прогулки в экипаже по Английской набережной. Мимо них проносились изящные пролетки, ландо и двуколки, в которых восседали, то и дело пощелкивая кнутиками, нарядные дамы. Их лакеи сидели тут же, невозмутимо сложив руки на груди, словно деревянные истуканы в высоких цилиндрах. Все это было замечательной темой для уличных акварельных рисунков.

Но лихорадка возвратилась. Вместе с ней вернулся и прежний шум в ушах. Все это случилось внезапно, ни с того ни с сего… И больше он уже не врывался по утрам в комнату матери, не было больше ни завтраков на лоджии, ни прогулок по набережной…

Пришел новый доктор. В отличие от предыдущих он не шутил, напротив, казался чем-то очень расстроенным. Он тоже приводил коллегу для консультации. Они долго совещались вполголоса, авторитетно кивали и солидно поглаживали окладистые бороды. Вынесенный ими вердикт звучал как «ярко выраженная органическая слабость; крайняя степень анемии, осложненная лихорадкой. Разумеется, это совсем не опасно, но все-таки понаблюдать не мешало бы». Они снова посоветовали лечение водами. На этот раз выбор пал на курорт Бареже.

Делать нечего, Анри с матерью отправились в Бареже, где все повторилось заново. Вскоре по приезде ему стало немного лучше, он даже смог прогуливаться в саду отеля, а также в сопровождении матери посещал общественный сад, где каждый день выступал городской оркестр. А затем ему снова стало хуже, странная болезнь возвратилась безо всякого предупреждения. Теперь он уже не вставал с кровати… Нечего было даже думать о том, чтобы наверстать пропущенные уроки в «Фонтанэ», не говоря уже о том, чтобы сесть за парту с одноклассниками.

– Госпожа графиня, воды Пломбье творят чудеса! – объявили доктора. – Да, госпожа графиня, вам непременно нужно отвезти мальчика туда!

И они отправились на воды Пломбье. Потом настал черед воды Эвиан. А еще несколько месяцев спустя – Гийон. А потом снова Ницца. А после Ниццы опять Амели-ле-Бен. Кто-то из врачей посоветовал Ломалу-ле-Бен, и там они тоже побывали. Потом последовал второй визит на воды Гийон… второй визит на воды Бареже… третий визит в Амели. В надежде на чудесное исцеление мать и сын побывали на всех известных и малоизвестных курортах. И везде странная болезнь проявлялась одинаково: короткий период кажущегося выздоровления и последующее затяжное обострение.

Теперь Анри большую часть времени проводил в кровати.

Жизнь потеряла всякий смысл, превратившись в тщетную погоню за потерянным здоровьем. Бесконечные переезды, череда сменяющих друг друга гостиничных номеров, похожих как две капли воды, лица услужливых хозяев гостиниц и озадаченных врачей.

Долгие месяцы сменяли друг друга. Так прошел целый год. Потом еще один.

Подобно судну, исчезающему за горизонтом, «Фонтанэ» тихо ушла в прошлое. Бульвар Малезарб, парадная лестница, застеленная красным ковром, парк Монсо, игры в индейцев, первый и последний «вечер с танцами» тоже остались в прошлом, превратившись в призрачные воспоминания. Единственной реальностью теперь была кровать, лихорадка, градусник, сменяющие друг друга доктора, столик у кровати, заставленный многочисленными аптечными бутылочками и пузырьками, и непрекращающийся шум в ушах. И конечно же, мама! Бедная, бледная мамочка, ее усталые глаза. Она всегда была рядом, сидела у кровати, улыбалась, тревожно смотрела на него, молилась…

На протяжении целого года или даже больше Морис, как и обещал, писал ему каждую неделю. Он оставался приверженцем канадской затеи, а потому каждое письмо было подписано не иначе как: «Твой товарищ-следопыт и кровный брат на всю жизнь!» Но потом постепенно письма стали приходить все реже и реже. И в конце концов закончились вовсе. Да и о чем было еще писать-то?