Искательница бед и приключений (СИ) - Корсарова Варвара

Например: если в день отправления светит солнце, прохожие улыбаются, поезд не задерживается, а ты не спотыкаешься на пороге, то и путь тебя ждет удачный.

Нас же, судя по всему, ждали всевозможные несчастья, и лучше бы нам вообще не покидать дома.

Потому что, казалось, против нас ополчился весь мир. Словно все древние боги разом прокляли Иверса, когда он вздумал отправиться в экспедицию, чтобы разнюхать их секреты!

С утра зарядил проливной дождь. Но это еще полбеды. За завтраком выяснилось, что отправление парохода по какой-то причине перенесли на два часа раньше, а из агентства до нас не могли дозвониться, чтобы предупредить, – телефонная линия в доме Молинаро до сих пор работала с перебоями.

Когда мы узнали эту новость, началась суета. Благо, основной багаж отправили загодя, и мы ухитрились собраться без проволочек.

Но тут исчезли наши паспорта.

Иверс рвал и метал, рылся в сумках и осыпал меня упреками почем зря. Ну, положим, не зря, потому что именно я отвечала за документы. Однако точно помнила, что положила их в конверт, а конверт оставила на краю стола в кабинете и не могла взять в толк, куда он подевался!

Пока мы бегали по дому и рылись в стопках бумаг, – даже в саркофаг заглянули! – Ганимед насмешливо взирал на нас из-под стола, устроившись на полу в позе буханки.

Я чудом заметила край конверта, торчавший из-под мохнатого пуза. Ганимед обожал спать на бумагах, поэтому исхитрился смахнуть конверт на пол, чтобы устроить себе лежанку.

Думала, что Иверс отвесит Ганимеду пинка, но профессор осторожно взял кота на руки, пощекотал за ухом и ласково прорычал:

– Подлец хвостатый!

После чего аккуратно посадил кота на диван, а мне сухо бросил:

– Извините. Мне не стоило на вас набрасываться. Вашей вины не было. Но впредь будьте внимательнее.

На этом передряги не закончились. Когда мы выходили на улицу, чтобы поспешно сесть в таксомотор, Озия споткнулся о Ганимеда, упал и расквасил нос. Хуже приметы не придумаешь!

Иверс без лишних слов убрал кота с пути, сунул Озии платок и загнал в ожидающий автомобиль.

Который, едва отъехав от дома, умудрился пробить колесо.

В итоге до порта мы добрались за полчаса до отбытия, а я узнала от Иверса с дюжину новых затейливых ругательств.

Здесь нас ждал сюрприз. Иверс купил места на пароходе высшего класса. «Либерталия» напоминала огромный плавучий город и совсем не походила на ту ржавую калошу, что привезла меня в Сен-Лютерну восемь лет назад.

«Либерталия» стояла на рейде недалеко от устья, и при виде ее гигантских колес и труб перехватывало дыхание. Ну и громадина!

Кругом кипела портовая жизнь. Звенели цепи, тарахтели моторы лебедок, орали грузчики, смеялись пассажиры, волны бились о парапет. Пахло углем и бензином, духами и водорослями.

У меня закружилась голова, а сердце вдруг радостно трепыхнулось. Я расправила плечи и глотнула свежий ветер полной грудью.

– Хватит ворон ловить, Грез! – прервал мое оцепенение сердитый голос Иверса. – Нужно проверить, доставили ли багаж на борт в целости.

Пока я озиралась да соображала, он сам кинулся к портовому служащему и принялся его допрашивать. А потом и вовсе рванул к грузовому катеру, чтобы помочь рабочим перекинуть контейнеры с провиантом, оружием и инструментами.

Энергии Иверса хватило бы, чтобы и армию мертвецов на ноги поднять! Он успевал подбадривать грузчиков солеными словечками, распекать агентов и забрасывать на тележки тяжелые ящики.

Профессор скинул пиджак, закатал рукава рубашки и играючи поднимал волосатыми ручищами здоровенные тюки.

Я невольно засмотрелась на него. На его загорелых предплечьях и шее вздулись жилы, волосы и борода потемнели от пота, мокрая рубашка прилипла к спине, обрисовывая рельеф мышц.

От него буквально дым валил, даже мне стало жарко, а дыхание участилось, словно это я только что пробежала по трапу с ящиком на плечах.

Абеле Молинаро меланхолично стоял рядом, время от времени выкрикивая:

– Осторожно, Иверс! Канат! Не оступитесь!

Других провожающих не было. Из-за переноса рейса невеста Иверса не успела к отбытию, но профессор как будто этому не особо огорчился. А я уж и подавно не переживала: наблюдать их прощальные объятия и поцелуи настроения не было.

Ночь накануне я провела бессонную, гадая, что принесет мне возвращение на родину. Родителей о приезде я не предупредила.

Письмами мы обменивались нечасто. Тон родительских посланий был ласков, но чувствовалась в нем обида. Когда мы виделись в последний раз два года назад – родители ненадолго приехали в Сен-Лютерну – встреча вышла несуразной. Мать рассказывала новости, расспрашивала, как живу, а отец все больше отмалчивался и отводил глаза.

А я стеснялась родителей. Стыдилась яркий афарских нарядов матери, ее акцента, развязных манер отца. Я не знала, о чем с ними говорить, и вздохнула с облегчением, когда они уехали.

Не забывала я и о врагах, что остались в Хефате. Однажды, когда я писала матери, осторожно расспросила ее о Муллиме. И узнала, что Муллима давно не видели; возможно, он завербовался наемником или сидит в тюрьме.

Надеюсь, его еще не выпустили.

– Отправляемся! – проорал Иверс и махнул рукой, показывая на катер-челнок, который должен был доставить нас на борт.

– Удачи, Джемма, – Абеле крепко сжал мою руку и потряс. – Не держи зла. Ты еще будешь благодарить меня за то, что я отправил тебя в эту поездку, – он лукаво улыбнулся.

– Если я из нее вернусь, – сухо ответила я, потому что все еще сердилась на своего патрона.

– Считай это отпуском, – он подмигнул. – Но бдительности не теряй. Впрочем, я в тебя верю, и в Габриэля тоже.

Разговор продолжить не получилось, потому что Иверс без церемоний схватил меня за руку и потащил по сходням.

– Почему все женщины такие нерасторопные и тянут до последней минуты! – бушевал он.

– Почему мужчины повсюду находят грязь? – парировала я. – С чего вам вздумалось таскать мешки? Посмотрите, в кого вы превратились!

Иверс потерял свой лоск, его рубашка стала черной от пыли, а на руке краснела свежая ссадина.

Он лишь фыркнул и отвернулся, а я вдруг поняла причину его бурной деятельности – профессор тоже был возбужден, и, пожалуй, нервничал не меньше моего.

На палубе кипело столпотворение. Часть пассажиров, не желая пропустить момент отплытия, устремилась к бортам. Другая часть направилась в каюты или бары, чтобы отпраздновать начало путешествия. Поэтому потоки людей сталкивались, закручивались в водовороты, кое-где даже вспыхнули перебранки.

Иверс бесцеремонно перехватил за шиворот замотанного стюарда и потребовал проводить нас в каюты.

Стюард вспыхнул от негодования подобным обращением, но, оценив габариты и решительный настрой Иверса, смирился.

Мы поспешили за ним вниз по трапу, и дальше – по тускло освещенному коридору, обитому зеленым бархатом.

Пол приятно пружинил под ногами, а я прислушивалась к своему организму, ожидая первых признаков морской болезни.

Ненавижу это состояние! Чувствуешь себя заплесневелой тряпкой, которую выворачивает и сжимает чья-то безжалостная рука.

Стюард галантно отобрал у меня саквояж, в который я упаковала все необходимое на два дня.

Озия сам тащил свой тяжелый чемодан, а также бережно прижимал к груди несессер-аптечку. Несчастный аспирант страдал десятком аллергий на самые неожиданные вещи, и поэтому не расставался с медикаментами. Я глянула на Озию с сочувствием, впервые ощущая с ним некую общность, хотя здоровье у меня в целом отменное.

Иверс и вовсе обошелся потрепанным походным мешком. Элегантный стюард поглядывал на эту жалкую вещь с презрением.

– Ваши каюты. Если что-то понадобится – позвоните горничной, – сообщил стюард и, получив свободу и купюру за услуги, унесся прочь со всех ног.

Каюта Иверса располагалась слева от моей, каюта Озии – напротив.

– Надеюсь, здесь толстые стены и ваш храп не будет мешать, – не удержалась я от ехидного замечания. Я настолько привыкла пикироваться с Иверсом, что просто не могла начать разговор иным образом.