Письмо на берегу - Каретникова Екатерина

Мама не ответила, даже голову не повернула. И вот тут Алину пронзило и обожгло. Наверное, это был не просто страх, это был почти настоящий ужас. На уровне подсознания. Родители переставали говорить с детьми только в самых страшных ужастиках, если в них вселялась нечистая сила – и всё. Всё! Но в жизни-то, в реальной жизни кто мог вселиться в маму?

Болезнь, ответил Алине внутренний голос. В маму могла вселиться болезнь. Она столько недель к ней подбиралась, и если бы Алина с папой были чуть внимательней, они давно бы заметили, что с мамой что-то не так. Но они предпочитали думать, что мама просто устала. Что ей нужно немного отдохнуть, и всё пройдёт само собой. Мама не отдохнула. И ничего не прошло. Оно, наоборот, разрослось и усилилось так, что поглотило маму почти целиком.

С пятого раза Алине удалось получить от мамы короткий ответ. Да, заболела. Нет, вряд ли температура. Да, такого с ней никогда раньше не было. И да, похоже, без врача не обойтись.

Алина бросилась звонить в районную поликлинику, не слишком понимая, что будет говорить диспетчеру. Когда у человека высокая температура, это всем понятно и вызывает только сочувствие. А когда вот такое, как у мамы, неизвестно что? Может быть, и никакой врач к ним не придёт?

Но диспетчер как-то сразу всё поняла и сообщила, что терапевт придёт обязательно.

И они дождались терапевта. Алина сидела на кухне, бессмысленно переставляя чашки и заваривая чай. Как будто кто-то собирался его пить!

Мама вроде бы согласилась, но, отхлебнув чая и откусив крохотный кусочек печенья, сказала, что сыта. Алина налила себе в чашку побольше заварки, добавила кипятка и обожгла язык и губы при первом же глотке.

Терапевт влетела в квартиру, как всегда бодрая и стремительная. Правда, раньше она всегда улыбалась и спрашивала Алину о её школьных делах, а иногда что-нибудь рассказывала про свою дочку.

В этот раз улыбок не было. И вопросов про Алинину жизнь – тоже.

Доктор быстро натянула бахилы и прошла в комнату, где мама по-прежнему сидела на кровати. Алину попросили выйти, но она только обрадовалась этому. Ей было страшно слушать врача, но ещё страшнее смотреть на маму, которая сейчас больше всего напоминала наполовину ожившую куклу. Наполовину – потому что вроде бы могла и разговаривать, и шевелиться, но делала это очень скупо и неуклюже.

Доктор выбежала из маминой комнаты минут через двадцать. Наверное. Алина заметила время, но потом отвлеклась на тупое созерцание собственных тапок и забыла, что там показывали часы.

– А взрослых никого? – спросила она.

От этого вопроса Алине стало совсем уж тошно. Она даже слегка пошатнулась, и пришлось упереться локтем в дверной косяк.

– Папа на работе.

Голос показался хриплым и чужим.

– Позвони. Пусть отпросится, приедет. Не каждый день такое.

– А что это? – еле выдавливая из себя слова, спросила Алина.

– Ну, – слегка замялась доктор, – я – не специалист. Тут нужен психиатр, чтобы точно сказать. Я вот предварительно написала: невроз навязчивых состояний.

Алина задохнулась. Психиатр. Мамочки, психиатр! Самый жуткий из всех врачей. Про психиатров никто толком ничего не знает. Их боятся до ужаса. Про них рассказывают анекдоты. И снова боятся.

И вот сейчас психиатр должен будет приехать к ним? Домой?

Последний вопрос Алина задала вслух. Она изо всех сил старалась убрать из голоса дрожь, но это получилось плохо.

– Ну что ты, – покачала головой терапевт. – Приезжают на дом, когда есть опасность.

– Какая опасность?

– Ну когда стены ломают или в окно выбрасываются.

От этих слов, прозвучавших спокойно и даже обыденно, у Алины похолодела спина. Вернее, не вся спина, а две тонкие полосочки кожи вдоль позвоночника.

– А… И такое бывает? – глупо спросила она.

– И не такое бывает, – успокоила терапевт и переключилась. – Позвони отцу, пусть приедет. И отвезите маму к доктору. Я адрес там написала. Вас примут, только документы возьмите.

– Сегодня?

– Не нужно тянуть, – объяснила терапевт и быстро-быстро надела пальто, словно боялась, что Алина спросит её ещё о чём-нибудь, а она не сможет ответить.

Отец приехал через два часа, и они все втроём вышли на улицу. Алина помогала маме одеться, но мама и сама, наверное, смогла бы. Просто очень медленно, и не факт, что не забыла бы, например, переобуться из тапок в сапоги или взять перчатки.

Хоть перчатки Алина и сама забыла. И всю дорогу от дома до автобуса сжимала замёрзшие руки в кулаки и втягивала в рукава.

А потом в очереди к врачу толстая тётка в берете начала приставать к маме с вопросами, а мама не отвечала. Словно не слышала или не понимала. За пять минут до этого папа вышел на улицу. Он сказал, что покурить. Алина даже не удивилась и не напомнила, что курить он бросил год назад. Ей было не до папы. Она ждала и умирала от страха – что скажет врач? Почему-то ей казалось, что от этого диагноза разрушится вся их жизнь. Или, наоборот, не разрушится, а появится надежда, что всё обойдётся.

– Что же вы молчите? – не выдержала наконец тётка в берете. – Совсем больная, что ли?

Конец фразы она почти провизжала, и подбородок у неё мелко затрясся. Алина подумала, что тётка тоже вряд ли здоровая, раз так вот трясётся и визжит. Ей бы сказать, чтобы не трогала маму. Но как? Как?! У Алины язык не повернётся сделать замечание незнакомому взрослому человеку. Никогда не поворачивался. А особенно теперь, когда она боялась лишний раз пошевелиться, лишний раз открыть рот, чтобы не зареветь. От страха, от волнения, от обиды непонятно на кого. Но, может, тётка уже сказала всё, что хотела, и больше не будет? Может, Алине и не придётся ни о чём с ней разговаривать?

– Это ж безобразие! – выпалила тётка на повышенных тонах, когда Алина уже почти поверила, что обойдётся без продолжения. – Сидишь тут за справкой для работы, а вокруг больные! А может, они опасные!

Люди из очереди начали поглядывать с интересом. Им было скучно пялиться в стены и в телефоны, а тут назревало нечто зрелищное. По крайней мере, Алина сразу же подумала именно об этом.

– Конечно опасные! – окрылённая успехом, продолжила тётка. – Молчат-молчат, а потом как с ножом бросятся! Я вон по радио слышала…

Кто-то хихикнул. Кто-то делано закашлялся. Два парня у самой двери посмотрели на Алину со скользкой издёвкой и заржали в голос.

Мама вдруг встала и, ни слова ни говоря, пошла к выходу.

– Мама! – закричала Алина. – Мама, ты куда?

Мама не ответила и не обернулась. Алина побежала за ней. За спиной смех дробился и множился.

Алина подумала, что так рушится мир. Её, мамин, папин. Тот, без которого Алина не жила ни дня с самого рождения. Тот, в котором она чувствовала себя спокойно и уверенно. Только что был – и вдруг раскололся на кривые неправильные части. Сначала крупные, а потом всё более мелкие, похожие на крошево и пыль. И их не собрать и не соединить никакой силой.

Это было даже не больно. Больно бывает, когда ещё что-то чувствуешь. Это было черно и безнадёжно, как безвоздушное пространство. Как будто тебя выталкивают в него из родной комнаты, без скафандра, в домашнем халате и тапочках. А ты даже не сопротивляешься. Ты зачем-то хватаешь крохотного зайца, с которым спишь с четырёх лет, с того самого дня, как его тебе подарили, и смартфон. Самое нужное в любой ситуации, каждая девчонка подтвердит. Хватаешь, а дальше уже – ни мира, ни света, ни воздуха. Ни тебя.

Дальше думать про это Алине не дали. Отец перехватил маму на выходе, посмотрел на ржущих парней так, что они подавились смехом и больше не издавали ни звука. Тётку в берете пригласили в соседний кабинет. А маму тоже пригласили – в тот, в который они занимали очередь.

И всё как-то устроилось.

Маму положили в больницу. Там довольно скоро ей стало лучше. По крайней мере, она опять отвечала на вопросы, волновалась за Алину (как она дома без неё?) и даже пыталась что-то читать.

Но ощущение рушащегося мира Алина запомнила. Даже, может быть, навсегда.