Предатель (ЛП) - Райан Энтони

И потому, признаюсь, меня в некотором роде удивила готовность простых людей Шейвинской Марки снова собраться под знаменем Помазанной Леди. Когда мы начинали марш на Атильтор, я мельком заметил в собирающейся толпе пару знакомых лиц пылких приверженцев, которые ходили ещё в первый поход Эвадины на священный город. Тогда им не довелось сражаться, и, видимо, теперь они жаждали битвы. Я видел их суровые решительные лица: одни со шрамами от прошлой службы. Другие — бесхитростные овцы — таращили глаза и разевали рты, охваченные пылом и волнением от встречи с историей. Я знал, что эти, скорее всего, улетучатся при первой стычке, но всё же их численность производила впечатление.

Горький опыт, полученный на Жертвенном Марше, заставил меня собрать у Лорайн все припасы, какие только возможно, и это потребовало дополнительных обещаний оплаты сверх уже заключённой сделки. А ещё по моему настоянию Эвадина приказала ветеранам прошлых походов возглавить отряды адептов и проверять, что снаряжения и еды у них хватит, чтобы хотя бы разбить лагерь и поесть вечером. Помимо этого, количество миль в день не должно было превышать десяти — проще простого для обученных солдат, но не для толпы керлов. Также, как и на мрачном пути в Долину, нехватка нормального вооружения стала главным недостатком нашего растущего войска. Те, кто раньше откликнулись на зов Помазанной Леди, знали, что стоит захватить топор или секач, но большинство и вовсе не собиралось вооружаться. В этом вопросе Лорайн оказалась несговорчивой, главным образом из-за отсутствия запасов, а не из-за бережливого упрямства.

— Элвин, мои склады заполнены зерном, а не клинками, — сказала она мне на третий день после отъезда из замка Амбрис. Герцогиня решила проехаться со своей Избранной ротой по крайней мере часть пути в качестве знака герцогского одобрения дела Помазанной Леди. — Я сказала, что позволю своим керлам идти с твоей мученицей. Но не обещала, что буду их вооружать.

Эвадина, не желая вести почти безоружное войско в Атильтор, согласилась на моё предложение вырубить в лесу семифутовые пики. На эту работу требовалось три дня, которые растянулись до пяти из-за постоянно прибывающих новых рекрутов. Пики получились грубыми — их просто очистили от веток и заострили один конец, — но всё равно это было намного лучше, чем ничего. И Эвадина, хоть и нетерпеливо, но согласилась на очередную четырёхдневную задержку марша, пока мы с Уилхемом изо всех сил старались привить хоть какое-то подобие дисциплины этому воинству оборванцев. Как и ожидалось, из-за ограничений военной жизни многие сбежали обратно на фермы и в деревни, но большинство осталось и претерпевало ежедневную муштру. Когда мы возобновили поход, по дороге на восток уже змеилась неопрятная, но в основном сплочённая колонна, напоминавшая чудовищную многоножку тем, как от края до края она ощетинилась пиками.

Приток в наши ряды начал снижаться, когда мы добрались до границ Альбериса. Люди всё ещё приходили, но уже не сотнями, а дюжинами, и они приносили вести о тех, кто предпочёл примкнуть к Атильтору, а не к Леди. От этих рассказов мне стало ясно, что воскрешение Эвадины никогда не пользовалось таким всеобщим одобрением среди верующих, как я думал. Многие настолько погрязли в ортодоксальности Ковенанта, что сомневались в её мученичестве, хотя до этого критического момента мудро скрывали подобные чувства. Ещё более удивительной оказалась глубина и масштабы этого раскола в приверженности доктрине.

— Потерял его из-за своего брата, — сообщил мне один удивительно весёлый человек, когда я спросил его об окровавленной повязке на правом глазу. — Он говорил всякое про Леди. Называл её… — он замолчал, нервно оглядываясь на проходивших мимо рекрутов с пиками. — Прозвищами, которые лучше вслух не говорить, — продолжал, кашлянув, одноглазый. — Я не мог такого вынести, и мы начали драться. Потерял глаз. Он потерял жизнь, и я назову это честной сделкой. По крайней мере, теперь я твёрдой рукой буду пахать его поля. Он был ужасным пьяницей и еретиком, понимаете?

Другие рассказывали о давних соседях, которые превратились в злейших врагов, и о том, как распадались семьи, как сыновья воевали с отцами, или сёстры с братьями, и всё ради Воскресшей мученицы. С самого начала марша я усердно распространял историю убийства светящего Дюрейля и предполагаемого захвата Совета коварным интриганом Арнабусом. Я чувствовал даже какую-то извращённую гордость за эти едкие послания, в которых наделил Арнабуса и ужасного капитана Соркина всевозможными противоестественными пагубными чертами.

«Знайте же, что этот лжесвященник и его капитан служат не Серафилям, а Малицитам», сообщал один из моих самых резких пассажей. «Да будет вам известно, что практикуют они самые мерзкие ритуалы. И попадают в их лапы дети, чья кровь льётся в колдовских обрядах, утоляя жажду Малицитов».

Разумеется, обман и раньше был мне не чужд, но даже я считал эти памфлеты апогеем искусства лжеца. Арнабус определённо обладал неестественными способностями, и в результате я питал к нему немалую злобу. Его вторжение в мои сны под личиной призрака Эрчела оставило у меня стойкое чувство насилия, за которое я намеревался добиться полной расплаты. Но, несмотря на явное злонравие священника, я не чувствовал по-настоящему, что его действия исходят из приверженности Малицитам — хотя это никак не мешало мне притворяться, будто на самом деле это так.

Тот факт, что мои лицемерные памфлеты нашли так много ярых последователей, вызывает сейчас во мне как стыд, так и профессиональное удовлетворение. Эйн и ещё несколько писарей из нашего числа усердно изготавливали копии. Их, в свою очередь, передавали разведчикам и любым рекрутам с лошадьми, которые развозили их по городам и деревням на два дня пути окрест. Там мои искусные враки зачитывалась всем, кто готов был слушать, а затем памфлеты совали в руки грамотным. Я не сомневался, что, по мере пересказа, истории будут разрастаться, обретая более зловещие подробности, чем я мог выдумать, и так оно и оказалось. К тому времени, как мы добрались до реки Сильтерн, в наших рядах уже находились такие, кто готов был поклясться мучениками, что слуги восходящего-еретика принесли в жертву Малицитам их сына или дочь прямо на их глазах. Тревогу вызывало то, что большинство, похоже, верило, что всё это происходило на самом деле, хотя осторожный опрос их знакомых выявлял, что они, по большей части, бездетны.

— Не бывает плохой лжи, — усмехнулась как-то утром Лорайн, вспомнив очередной перл из мудрости Декина. — Пока она полезна. — Мы как раз наблюдали, как Эвадина терпеливо выслушивала один особенно ужасный рассказ от рыдающего коленопреклонённого человека в лохмотьях, с тёмными от грязи ногами после нескольких дней похода.

— Она разрезали её от горла до живота, миледи! — завывал парень, а потом бросился к ногам Помазанной Леди. — Пили её кровь, хохотали и плясали! О, моя бедная милая Иллса…

— В начале он говорил, что её звали Эльма, — отворачиваясь, заметила Лорайн, и даже не сочла нужным сдерживать отвращение на лице. — Удивительную магию вы сплетаете, лорд Писарь.

— Слова обладают силой, — согласился я, пожав плечами. — Особенно когда записываешь их. А что касается лжи, так я давно понял: всучить её можно только публике, которая сама рада обманываться.

— По-твоему, она это знает? — Лорайн многозначительно посмотрела на Эвадину, которая успокаивающе положила руку на голову рыдающего отца. — Или для неё ложь и правда уже совсем смешались?

Она говорила неосторожно громко, отчего я предупредительно нахмурился.

— В конечном счёте правда всегда победит, миледи герцогиня, — сказал я. — Я уверен, как только всё разрешится, она снова займёт почётное место в этом мире. Под властью восходящей-королевы в учении Ковенанта восторжествует Завещание мученицы Сильды Дойселль, а лучшего руководства к истине и справедливости никогда и не было.

Отвращение на лице Лорайн сменилось на миг сомнением, а потом, когда она подошла ко мне поближе — мрачным пониманием.