Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест

– Как ты, малыш? Как самочувствие? Я принес тебе это… – Он достал бутылку коньяка. Вестовой подставил ему стул, и Ринальди сел. – …и хорошие новости. Тебя наградят. Тебе хотят дать medaglia d’argento [14], хотя, вероятно, ограничатся бронзой.

– За что?

– За твое тяжелое ранение. Говорят, если выяснится, что ты совершил подвиг, то дадут серебро. А иначе – бронзу. Расскажи все подробно. Ты совершил какой-нибудь подвиг?

– Нет, – сказал я. – Нас накрыло, когда мы ели сыр.

– Не паясничай. Ты наверняка совершил что-нибудь героическое либо до того, либо после. Ну же, припоминай.

– Ничего я не совершал.

– Может, ты вытащил кого-нибудь на себе? Гордини говорит, ты перенес на плечах несколько человек, но старший врач первого поста утверждает, что это невозможно. А подписать представление к награде должен он.

– Никого не выносил. Я не мог даже пошевелиться.

– Это неважно, – сказал Ринальди и снял перчатки. – Думаю, мы добьемся для тебя серебра. Может, ты требовал, чтобы сначала оказали помощь другим?

– Не то чтобы настойчиво.

– Неважно. Ведь как тебя ранило? Не ты ли героически просил отправить тебя на передовую? Кроме того, операция прошла успешно.

– Значит, реку удалось форсировать?

– Еще как удалось. Взяли чуть ли не тысячу пленных. Так пишут в сводке. Ты не читал?

– Нет.

– Я принесу, взглянешь. Это был блестящий coup de main [15].

– Ну а как дела в целом?

– Прекрасно. У всех все прекрасно. Все тобой гордятся. Расскажи подробно, как все было. Я убежден, что тебе дадут серебро. Ну же, рассказывай. Я весь внимание. – Он помолчал, задумавшись. – Тебе, может, еще и английскую медаль дадут. Там же был англичанин. Схожу к нему, спрошу, рекомендует ли он представить тебя к награде. Он наверняка замолвит за тебя словечко… Болит сильно? Надо выпить. Вестовой, принеси штопор. Ты бы видел, как я удалил три метра тонкой кишки – просто блеск. Прямо материал для «Ланцета». Ты переведешь, и я пошлю. С каждым днем я становлюсь только лучше. Бедный мой малыш, как ты себя чувствуешь? Ты такой бравый и спокойный, что я даже забыл о твоем ранении. Где же чертов штопор?

Он шлепнул перчатками о край койки.

– Вот штопор, signor tenente, – сказал вестовой.

– Открой бутылку. И стакан принеси. Вот, выпей, малыш. Как твоя голова? Я изучил твою карту. Трещины нет. Тот врач на первом посту просто коновал. Я бы так подлатал, ты бы даже от боли ни разу не вскрикнул. Я никому не делаю больно. У меня техника такая. Каждый день я учусь работать лучше и аккуратнее. Прости, малыш, что-то я все говорю и говорю. Мне горестно видеть тебя в таком состоянии. Вот, выпей. Хороший коньяк. Пятнадцать лир бутылка. Должен быть хорошим. Пять звездочек. От тебя я сразу пойду к тому англичанину, и он выбьет тебе английскую медаль.

– Их так просто не раздают.

– Ты скромничаешь. Я отправлю к нему связного, он умеет договариваться с англичанами.

– Ты не видел мисс Баркли?

– Я приведу ее к тебе. Сейчас же пойду и приведу.

– Останься, – сказал я. – Расскажи про Горицию. Как девочки?

– Нет больше девочек. Их не сменяли уже две недели. Я больше туда не хожу. Бардак какой-то. Это уже не девочки, а старые боевые товарищи.

– Что, совсем не ходишь?

– Так, заглядываю узнать, нет ли чего нового. Мимоходом. Все расспрашивают про тебя. Бардак, их держат тут так долго, что они превращаются в подруг.

– Может, девочки больше не рвутся на фронт?

– Еще как рвутся. Девочек завались. Просто организация ни к черту. Придерживают их для тыловых крыс.

– Бедняга Ринальди, – сказал я. – Кругом война, а он один-одинешенек, и даже девочек новых нет.

Ринальди плеснул себе коньяку.

– Выпей, малыш. Уверен, тебе не повредит.

Я выпил коньяк, и по моим внутренностям разлилось тепло. Ринальди налил еще стакан. Он немного успокоился.

– За твои героические ранения. – Он поднял стакан. – И за серебряную медаль. Скажи, малыш, тебя не бесит вот так вот лежать сутки напролет в духоте?

– Иногда.

– Не представляю, как можно так лежать. Я бы свихнулся.

– Так ты уже.

– Поскорее бы ты выписался. Не с кем возвращаться после ночных похождений. Некого дразнить. Не у кого занять денег. Нет моего соседа и названного брата. Как же тебя угораздило получить ранение?

– Дразни капеллана.

– Капеллана! Над ним потешаюсь не я, а капитан. А мне он нравится. Если тебе понадобится священник, пусть будет он. Он, кстати, собирается к тебе, очень готовится.

– Мне он нравится.

– А я знаю. Иногда мне кажется, что вы с ним немного того… Ну, ты понял.

– Ты в своем уме?

– Ну правда, иногда вы двое напоминаете тех бойцов из первого полка бригады «Анкона»…

– Иди-ка ты к черту.

Ринальди поднялся и надел перчатки.

– Да ладно тебе, малыш, я же дразню тебя. Неважно, что у тебя капеллан и англичанка, внутри ты совсем как я.

– Вовсе нет.

– А вот и да. Ты настоящий итальянец. Весь пылаешь и дымишься, а внутри ничего. Ты лишь прикидываешься американцем. Мы – братья, и мы любим друг друга.

– Береги себя в мое отсутствие, – сказал я.

– Я пришлю мисс Баркли. Тебе с ней лучше, чем со мной. Ты становишься чище и нежнее.

– Да ну тебя!

– Я ее пришлю. Твою прекрасную ледяную богиню. Английскую богиню. Господи, зачем такая женщина? Молиться на нее разве. На что еще эти англичанки годятся?

– Ты просто невежественный брехливый макаронник.

– Кто-кто?

– Невежественный итальяшка.

– Итальяшка. Сам ты итальяшка… с мороженой рожей.

– Невежественный. Тупой. – Я заметил, что это слово его задело, и продолжил: – Бескультурный. Безграмотный. Безграмотный тупица.

– Вот как? Тогда вот что я тебе скажу про твоих благочестивых девочек. Про твоих богинь. Есть лишь одно отличие между благочестивой девушкой и женщиной. Когда берешь девушку, ей больно. Вот и все. – Он шлепнул перчаткой по койке. – И еще с девушкой не поймешь, понравится ей или нет.

– Не сердись.

– Я и не сержусь. Просто предупреждаю тебя, малыш, ради твоей же пользы. Потом сам же спасибо скажешь.

– И все, других отличий нет?

– Нет. Но миллионы кретинов вроде тебя не в курсе.

– Что ж, спасибо за науку.

– Не будем ссориться. Я слишком тебя люблю. Но не будь дураком.

– Хорошо, буду умным, как ты.

– Не сердись, малыш. Лучше веселись. Выпей. А сейчас мне пора.

– Ты все-таки хороший друг, старина.

– Вот видишь. Внутри мы одинаковы. Война нас породнила. Поцелуй меня на прощание.

– Ты слюнтяй.

– Нет. Просто более пылкий.

Я почувствовал на себе его дыхание.

– До свидания. Я скоро опять зайду. – Он отодвинулся. – Ладно, не хочешь целоваться, не надо. Пришлю к тебе твою англичанку. До свидания, малыш. Коньяк под кроватью. Поправляйся.

И он ушел.

Глава 11

Капеллан пришел, когда уже смеркалось. Перед этим давали суп, потом посуду унесли, и я лежал, глядя на ряды коек и на верхушку дерева за окном, слегка покачивающуюся от вечернего ветерка. Ветерок задувал в окно, и в палате стало прохладнее. Мухи облепили потолок и электрические лампочки на шнурах. Свет включали, только если ночью привозили раненого или делали что-нибудь в палате. Оттого что после сумерек наступала темнота и до утра не светлело, я чувствовал себя как в детстве, словно меня после раннего ужина укладывают спать. Вестовой прошел между коек и остановился. С ним кто-то был. Капеллан. Он стоял, невысокий, загорелый и смущенный.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он и положил на пол какие-то свертки.

– Хорошо, отец мой.

Он присел на стул, который приносили для Ринальди, и смущенно поглядел в окно. Я заметил, что у него очень усталый вид.

– Я всего на минуту, – сказал он. – Уже поздно.