Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест

Утром дежурный врач спросил меня, готов ли я завтра выехать. Я сказал, что готов. Тогда, сказал он, меня заберут рано утром. Будет лучше, добавил он, уехать теперь, пока еще не слишком жарко.

Когда тебя поднимают с койки и несут на перевязку, то можно посмотреть в окно и увидеть свежие могилы в саду. У двери сидит солдат, который сколачивает кресты и пишет на них имя, звание и часть похороненных в саду. Он также выполнял поручения лежащих в палате и в свободное время смастерил для меня зажигалку из пустой гильзы от австрийской винтовки. Врачи были обходительные и вроде даже вполне опытные. Им не терпелось отправить меня в Милан, где более качественный рентген и где после операции я смогу пройти курс механотерапии. Я и сам хотел в Милан. Нас всех хотели поскорее отправить куда-нибудь подальше в тыл, чтобы освободить койки к началу наступления.

Вечером перед отправкой меня навестил Ринальди и главный врач нашей части. Они сказали, что меня поместят в американский госпиталь в Милане, который только-только открылся. Ожидалось прибытие нескольких американских санитарных подразделений, и госпиталь должен был обслуживать их и других американцев на итальянской службе. В основном это были сотрудники Красного Креста. Штаты объявили войну Германии, но не Австрии.

Итальянцы были уверены, что Америка объявит войну и Австрии, и очень радовались прибытию любых американцев, пусть бы даже из Красного Креста. Меня спросили, объявит ли президент Вильсон войну Австрии, и я ответил, что это вопрос нескольких дней. Я не знал, что мы имеем против Австрии, но казалось логичным, что раз уж объявили войну Германии, то объявят и Австрии. Еще меня спросили, объявим ли мы войну туркам. А это, ответил я, уже навряд ли. В турках варят кофе, зачем с ними воевать? К сожалению, в переводе на итальянский шутка пропала, и на меня посмотрели странно-недоверчиво, так что я сказал: да, скорее всего объявим. А болгарам? Мы уже выпили несколько стаканов коньяку, и я сказал: да, черт побери, и болгарам, и японцам! Но погоди, сказали они, Япония ведь союзница Англии. Да, но чертовым англичанам нет никакой веры. Японцы хотят оттяпать Гавайи. А где эти Гавайи? В Тихом океане. И зачем они японцам? Да низачем, ответил я. Это всё разговоры. На самом деле японцы – милейший народец, любят танцы и легкое вино. А, как французы, сказал майор. Мы отберем у французов Ниццу и Савойю. А еще Корсику и все Адриатическое побережье, добавил Ринальди. Италия вернет себе римское величие, сказал майор. Я не люблю Рим, сказал я, там жарко и полно блох. Как это вы не любите Рим? Нет, что вы, я люблю Рим. Рим – это мать народов. Никогда не забуду, как Ромул сосал Тибр. Что? Да так, ничего. Давайте все поедем в Рим. Поедем сегодня же и останемся там насовсем. Рим – прекрасный город, сказал майор. Отец и мать всех народов, сказал я. Нет, сказал Ринальди, Roma женского рода. Она не может быть отцом. Кто же тогда отец, святой дух, что ли? Не богохульствуй. Я не богохульствую, просто уточняю. Да ты пьян, малыш. А кто меня напоил? Я напоил, сказал майор. Напоил, потому что люблю вас и потому что Америка вступила в войну. Пути назад нет, сказал я. Завтра, малыш, ты уедешь от нас, сказал Ринальди. В Рим, сказал я. Нет, в Милан. В Милан, сказал майор, где Хрустальный дворец, кафе «Кова», «Кампари», «Биффи» и пассаж. Вы просто счастливчик. А еще «Гран-Италия», сказал я, где я займу денег у Жоржа. А еще «Ла Скала», сказал Ринальди. Ты сможешь ходить в «Ла Скала». Каждый вечер, пообещал я. На каждый вечер денег не хватит, сказал майор. Билеты очень дорогие. Я выпишу переводной вексель на дедушку, сказал я. Что выпишешь? Переводной вексель. Дедушка должен будет за меня заплатить, или я попаду в тюрьму. Векселями занимается мистер Каннингем из банка. Я живу на них. Позволит ли дедушка сесть в тюрьму внуку-патриоту, который проливает кровь ради спасения Италии? Да здравствует американский Гарибальди, сказал Ринальди. Виват переводным векселям, сказал я. Давайте потише, сказал майор. Нас уже много раз просили не шуметь. Вы правда завтра уезжаете, Федерико? Я же говорил вам, он едет в американский госпиталь. Где прекрасные медсестрички. Не то что бородатые медбратья из полевого госпиталя. Да, да, сказал майор, я знаю, что он едет в американский госпиталь. И ничего, что у них бороды, сказал я. Если мужчина хочет отрастить бороду, то пусть отращивает. А вы почему не растите бороду, signor maggiore? Она не влезет в противогаз. А вот и влезет. В противогаз все влезет. Я как-то блевал в противогаз. Малыш, прошу, не шуми так, сказал Ринальди. Мы все знаем, что ты был на фронте. Ах, малыш, малыш, что же я буду без тебя делать? Нам пора, сказал майор. Посиделки становятся томными. А хочешь услышать сюрприз? Твоя англичанка. Ну, понял? Та, к которой ты каждый вечер бегал на свидание? Она тоже едет в Милан. Ее и еще одну сестру переводят в американский госпиталь. Из самой Америки медсестры еще не прибыли. Я сегодня разговаривал с начальником их riparto [17]. На фронте сейчас слишком много женщин, так что некоторых переводят в тыл. Как тебе такое, малыш? Прекрасная новость, правда? Ты поедешь в большой город, и тебя там будет согревать твоя английская красотка. Эх, почему меня не ранили? Не зарекайся, сказал я. Нам пора, сказал майор. Мы тут пьянствуем, шумим и мешаем Федерико. Оставайтесь. Нет, нам пора. Прощайте. Удачи. Всего хорошего. Ciao. Ciao. Ciao. Возвращайся поскорее, малыш. Ринальди поцеловал меня. От тебя разит лизолом. Прощай, малыш. Прощай. Всего доброго. Майор потрепал меня по плечу. Они на цыпочках покинули палату. Я чувствовал, что очень пьян, но все же уснул.

Назавтра мы отбыли в Милан. Дорога заняла двое суток. Поездка была дурная. Перед Местре состав отправили на запасной путь, и местные детишки всё бегали и заглядывали в вагон. Я поймал одного и послал за бутылкой местного коньяка, но он вернулся и сказал, что есть только граппа. Я велел ему нести что есть, а сдачу оставить себе, и напился в стельку со своим соседом и проспал всю дорогу, и очнулся только после Виченцы, и меня тут же стошнило на пол. Это было нестрашно, потому что моего соседа стошнило туда же еще раньше. Потом я долго мучился жаждой, и на стоянке под Вероной окликнул солдата, который прохаживался взад-вперед у поезда, и тот принес мне воды. Я разбудил Жоржетти – своего соседа, который тоже мучился похмельем, – и предложил ему воды. Он сказал, чтобы я облил его, и снова захрапел. Я пытался дать солдату денег, но он не взял и принес мне мясистый апельсин. Я сосал из него сок, сплевывая кожицу, и смотрел, как солдат ходит взад-вперед возле товарного вагона, а потом поезд дернулся и поехал дальше.

Часть вторая

Глава 13

Поезд прибыл в Милан ранним утром, и нас выгрузили на товарной станции. Санитарный фургон отвез меня в американский госпиталь. Я лежал на носилках, а потому не знал, через какую часть города мы проезжали, но, когда меня вытащили, я увидел рынок и открытую винную лавку, откуда девушка выметала мусор. Улицы поливали, и пахло ранним утром. Санитары положили носилки и вошли в госпиталь. С ними вышел швейцар с седыми усами, в форменной шапочке, но без ливреи. Носилки в лифт не входили, и стали решать, как лучше: взять меня на руки и поднять в лифте или тащить на носилках по лестнице. Я слушал и не вмешивался. В итоге остановились на лифте. Меня подняли с носилок.

– Полегче, – сказал я. – Аккуратнее.

В лифте было тесно, пришлось согнуть мне ноги, и боль началась адская.

– Выпрямите ноги, – сказал я.

– Не можем, signor tenente. Нет места, – ответил один из санитаров, на шею которого я опирался и который другой рукой поддерживал меня. Я чувствовал на лице его дыхание, металлическое, смешанное с чесноком и красным вином.

– Понежнее, – сказал другой.

– А я, мать твою, не нежно, что ли?

– Понежнее, говорю, – повторил другой, который держал мои ноги.