Предатель (ЛП) - Райан Энтони

— НЕТ! — заметив краем глаза, как мелькнул меч Эвадины, я нырнул вперёд и перекатился, избежав клинка. — Ты потерял все права на него, когда вступил в союз с каэритской грязью! — Она подошла, заставив меня посмотреть на неё. — Лжец! — ругалась она, и наши клинки столкнулись. — Предатель!

Я шагнул вбок от удара и попытался ответить, ударив кончиком меча ей в глаза — один из любимых приёмов Рулгарта. Она с нечеловеческой скоростью отбила мой клинок в сторону и ответила взмахом меча по дуге над головой. Земля и пепел взорвались облаком, когда я уклонился от клинка — достаточно быстро, чтобы избавить себя от верной смерти, но не настолько, чтобы избежать пощёчины её левой руки по голове.

От удара мир закружился, и я в неуклюжем пируэте вместе с ним. То, что, скорее всего, длилось всего несколько секунд, а может, и часов, для меня было сплошной ошеломляющей чёрной пустотой. Когда чувства вернулись, первыми были привкус пепла на языке и пульсирующая боль в голове. Мои пальцы дёрнулись, царапая землю, но не твёрдую древесину рукояти меча.

Я со стоном перекатился на спину и перевёл взгляд с клинка Эвадины на её измученное, страдальческое лицо.

— Почему? — спросила она меня, и слёзы из её глаз стекали по губам. — Почему ты так поступил, Элвин?

— Ты знаешь, почему, — сказал я ей, глубоко глядя в эти скорбящие глаза и задаваясь вопросом, что на самом деле смотрит на меня в ответ. — Сейчас ты уже должна знать. Что ты такое. Чем ты становишься.

— Это… — Она покачала головой, сдерживая рыдания. — Всё это проделки ведьмы. Её малицитское проклятие на тебе.

— Ты и есть Малицит! — Я наклонился к ней, не обращая внимания на то, что кончик её меча впился мне в горло. — Вот откуда твои виде́ния! Вот что живёт внутри тебя!

В тот миг она легко могла бы убить меня: надавить на меч ещё с дюйм, и история об Элвине Писаре — преступнике, убийце, порою рыцаре и, как мне нравится думать, в какой-то мере известном учёном — закончилась бы. Но всё же, она не убила. Вместо этого она нахмурилась, озадаченно моргнула, и кончик меча соскользнул с моей шеи.

— Как она могла настолько тебя извратить? — мрачно изумилась она. — Ведь ты был когда-то таким настоящим?

— Извратила меня? — хохотнул я. — Ты убила собственного отца! Ты убила или выгнала всех друзей, которые у тебя были! Ты привела к смерти тысячи, и тысячи перебила! Эвадина, ты и есть тот Бич, который ты предсказывала!

Тогда в ней воцарилось спокойствие, и конфликт, который я видел в её глазах, сменился печалью.

— Я надеялась, что до тебя можно дотянуться, что Стеван узнает своего отца как хорошего человека. Но, — её рука с мечом напряглась, и остриё снова начало впиваться в мою плоть, — теперь я понимаю, что этого не может быть. Путь, по которому я иду, должен быть пройден в одиночку. Я видела, хотя и пыталась закрыть глаза на это. Из огня будет выкован новый клинок…

Я напрягся, чтобы схватить меч и откатиться, но внезапная вспышка сверху ослепила мои глаза белым светом. Её сопровождал звук — голос, но не такой, который можно было бы назвать человеческим. Это был одновременно и крик, и песня. Бессловесное и непознаваемое, но в то же время богатое смыслом. В этом звуке я услышал ужасную печаль, но вместе с тем и приговор. Свет мерцал, звук продолжался, и я, сморгнув слёзы, увидел фигуру, зависшую в небе над головой.

Широко раскинутые крылья Ведьмы в Мешке теперь стали белыми и полыхали, как бриллианты. И она засияла ещё ярче, источая в такт своей песне потоки света. Они окутали Эвадину своим сиянием, а та отшатнулась от меня, забыв, очевидно, все мысли об убийстве. Сначала она в полном изумлении смотрела на существо наверху, но затем потрясающе внезапно её лицо изменилось. Мгновенно статная красота Эвадины Курлайн превратилась в нечто настолько раздираемое яростью и вызовом, что такие слова, как «уродливый» или «ужасный», едва ли могут даже приблизиться к описанию того, как это выглядело.

Её рот широко раскрылся, образовав чёрную пасть, из которой вырвался ответный крик. Именно по этому звуку — такому пронзительному в своей мерзости, такому чуждому по масштабам ненависти — я понял, что являюсь свидетелем противостояния двух абсолютных противоположностей. Вопль Эвадины продолжался, и под ней начали скручиваться тени. Они вытягивались и извивались, как виноградные лозы, пытаясь хлестать омывающие её раскалённые потоки. Ведьма в Мешке, Серафиль, была существом света. Эвадина, Малицит, была созданием тени.

Тёмные, извивающиеся щупальца метались по мерцающим столпам света, и я чувствовал, как от накопленной энергии звенит воздух. Мою кожу покалывало, волосы встали дыбом, а состязание всё продолжалось, и оба существа по-прежнему выкрикивали свои невозможные песни. А затем, с грохотом высвободившейся энергии, противоборствующее соединение света и тени взорвалось. Под порывами горячего воздуха и обломками я сжался на земле, прикрывая голову руками.

Без песни Серафиля и крика Малицита тишина казалась необъятной, и я даже подумал, что на самом деле это тишина смерти. Однако, когда я чуть пришёл в себя и убрал руки от лица, то увидел, что Эвадина стоит на коленях, склонив голову и не двигаясь. Поднявшись на ноги, я огляделся в поисках Ведьмы в Мешке и увидел обнажённую и очень человеческую фигуру, лежавшую на покрове пепла недалеко от меня. Не ясно было, дышит ли она ещё, но, вернувшись взглядом к Эвадине, я увидел, как та медленно, но заметно качнула головой. Заметив поблизости блеск своего меча, я схватил его и на ватных ногах приблизился к Эвадине.

Она медленно подняла голову, когда я, шатаясь, остановился перед ней. Мне было бы проще, если бы сейчас я увидел то бесчеловечное, полное ненависти лицо, которое кричало несколько мгновений назад. Но, к моему вечному сожалению, Эвадина снова стала самой собой. Боль предательства по-прежнему сияла в глазах, лишённых всего, кроме небольшого намёка на здравый рассудок. Но всё же, это была она.

— Элвин, ты хочешь меня прикончить? — спросила она, скользнув взглядом по мечу в моих руках. — Ты убьёшь всё, что было у нас общего? — Её голос звучал, в основном ровно, если не считать слабой нотки озадаченного отчаяния — и в самом деле, женщина, которую обидел худший из мужчин.

Мольба в её взгляде стала самым тяжёлым ударом, который я получил в тот день, потому что в этом увидел ужасную правду: Она не знает.

Осознание этого заставило меня всхлипнуть, но не помешало поднять меч. По сей день я не знаю, действительно ли я нанёс бы тот удар, который оборвал бы её жизнь. Несмотря на то, что я признал необходимость её смерти, глубина моей привязанности к этой женщине была гораздо глубже, чем я мог себе представить. Я мог бы легко сразить Малицита, но не её.

Дрожащими от усталости и мучительной нерешительности руками я крепче сжал рукоять меча, и как раз тогда мой сын решил избавить меня от терзаний, издав настолько жалобной крик, что я не мог не остановиться и не обернуться к нему. Он по-прежнему лежал возле пылающей берёзы, и земля вокруг него дымилась от постоянного дождя огненных обломков. Однако прежде чем я успел заковылять к нему, Эвадина бросилась вперёд. Пальцы, непреклонные, как сталь, крепко сжали мои запястья — не с такой сверхъестественной силой, как раньше, но всё же достаточно яростно, чтобы поставить меня на колени.

— Я же говорила, — прохрипела Эвадина мне в лицо, поднимаясь надо мной. — Он не для те…

Внезапный грохот копыт — звук, словно тупой нож разрывает мокрую кожу — и Эвадина Курлайн вздрогнула и напряглась. Я вырвал запястье из её внезапно ослабевшей хватки, а она пошатнулась назад, медленно повернулась, и стал виден колючий предмет, торчащий из основания её черепа. Позади неё на спине вставшей на дыбы паэла покачивалась Джалайна, и её взгляд был лишён всякого милосердия, когда она смотрела на женщину, которую пронзила каменным пером. Я любил Эвадину, но Джалайна её не любила никогда, и я знал, что этот удар она нанесла без колебаний.