Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

— А его просили? Эти вот все? Так взяли, пришли и сказали, мол, мил человек, а возьми и убей для нас… как его… губернатора?

Светланин взгляд был полон ярости.

Смешная.

— Это он решил, что для всех. И она. И ты. И все вы тут почему-то взяли и решили, что вы лучше знаете, как людям жить правильно и счастливо. А теперь от этих людей, которые и без вас вполне бы себе жили, требуете понимания и благодарности за якобы великие деяния.

— Жили⁈ — взвизгнула Светланка, цепляясь в огромный тюк. — Как они жили? Как живут? Ты видел?

— Видел. Вижу. Каждый день от вижу. Могу даже на экскурсию сводить, хочешь?

Она осеклась.

И вспыхнула от избытка чувств и нехватки аргументов.

— Только проблема в том, что вот это, — я указал на тюки. — Это дело хорошее. И полезное. И твои пакеты с бинтами. Они тоже нужны и очень. И фельдшерский пункт. Школы. И учебники, тетрадки… это всё правильно. А вот убивать людей — нет. Вот погиб тот губернатор? И что, кому-то от этого сильно полегчало?

— Ты… ты не понимаешь!

— Не понимаю, — ладно, хватит девчонку доставать. Не за тем пришли. — И не пойму, наверное. Так что показывай, чего помогать.

Взгляд мне достался премрачный.

Но Светлана и вправду замолчала, а потом подтянула ближайший сверток и произнесла:

— Надо разложить. Детское — отдельно, тут найдём, кому отдать. Простые платья и юбки — тоже отдельно. А вот если нарядные, там из бархата или шёлка, то мы их потом обменяем у старьёвщика на то, что попроще. Выйдет выгодно и много…

Благотворительность.

Случалось ею заниматься, потому что в определённый момент это стало и модно, и для репутации полезно. Но большею частью та моя благотворительность ограничивалась выписыванием чеков и организацией вечеров в поддержку чего-то там или спасения кого-то там. А теперь приходится копаться в пыльном и пованивающем чужом тряпье.

С другой стороны, пока я копаюсь, тени осматриваются.

[1] Изменённая цитата проекта указа, составленного Боровкиным по распоряжению Николая I после восстания декабристов. Относилась к распоряжению расследователь деятельность декабристов.

[2] Правда. По данным 1914 года школьным образованием было охвачено лишь 30% детей от 8 до 11 лет (в городах — 46,6%, в сельской местности — 28,3%). Из взрослых грамотностью могло похвастаться лишь около 40% населения России, в некоторых регионах и того меньше. В 1907 году появился законопроект «О введении всеобщего начального обучения». Он предполагал, что в течение десяти лет государство увеличит траты на образование и откроет сеть школ, которые будут расположены не дальше трёх вёрст (3,2 километра) от места жительства потенциальных учеников. Проект даже рассматривали в Госдуме, но законом он так и не стал.

[3] И снова есть толика правды. Проблема остро обозначилась после того, как суд присяжных оправдал Веру Засулич, стрелявшую в петербуржского градоначальника Трепова. Оправдательный приговор встретили в обществе с восторгом. И пусть полиция опротестовала приговор и приказ о задержании Засулич был выдан на следующий день, но, освобождённая в зале суда, она скрылась. Следствием происшествия стала служебная записка о необходимости упорядочения уголовных дел. Теперь дела, где совершалось покушение или убийство должностного лица, рассматривались Военным судом.

Глава 7

Глава 7

Поэт-безумец, мистический анархист, ходящий над безднами, призывает из далей ту, что дерзнёт с ним рука об руку пройти житейский путь и познать всё. Предложение серьёзно. [1]

Брачная газета

— Вы немногословны, — Эльжбета выгибается, одаривая Еремея многообещающим взглядом. — Люблю серьёзных мужчин. Они меня буквально завораживают…

И наклоняется.

Длинные пальцы поглаживают длинный же мундштук, из полусмокнутых губ вырывается ниточка дыма, которая повисает над кружевною скатертью.

В комнате сумрак, который стирает морщины, а вот накрашенные алым губы выделяются особенно ярко.

— Бывает, — Еремей устроился в креслице, низеньком и ажурном, прикрытом вязаною шалью.

В руке его кружечка.

В кружке чай.

На столе — самовар и больше ничего.

— Военный?

— В прошлом.

— Это чувствуется, — ноздри Эльжбеты дрогнули, а ещё я глазами Призрака увидел, как в дым этот, сигаретно-романтишный, вплетается тончайшая ниточка силы. — Военная служба всегда оставляет отпечаток. А полиция?

— В полиции не служил.

Она вытягивает руку, словно желая дотянуться до гостя, и камень на перстне вспыхивает. Артефакт, стало быть.

— Это хорошо. Не люблю полицейских. А сейчас чем занимаешься?

— Всем.

— Почему ты не хочешь говорить? Я тебе не нравлюсь?

— Не особо.

— Почему? — а вот теперь она поджимает губы и откровенно косится на камень.

— Не люблю таких.

— Каких?

— Таких, к которым нельзя повернуться спиной, — Еремей чай пить не спешит. — Что тебе от мальчишки надо?

— Мне?

— Вам, — поправляется он.

— Это вы сюда пришли.

— Можем и уйти, — он отставляет чашку.

— Какая… невежливость.

— Я человек простой. Военный, как сказала. Этим выкрутасам не обученный, — Еремей не сводит взгляда с Эльжбеты, ну и мы с Призраком тоже смотрим.

— Выпьешь?

— Нет.

— Может… что-то иное? У меня есть разные напитки. И не только напитки… на любой вкус.

— Дрянью балуешься.

— Я? Нет. Разве что иногда. Для настроения.

— Детишек подсаживаешь?

— Только тех, кто сам захочет.

— Зачем?

— Разные люди, разные желания… я лишь смотрю за домом.

Занятным домом. Вот прям даже интересно, кто её покрывает, если этим самым домом до сих пор полиция не заинтересовалась. На втором этаже протянулась череда пыльных полупустых комнат с весьма характерным содержимым. Пара печатных машинок. Станок какой-то. Листы бумаги, разбросанные по полу. И связки то ли листовок, то ли прокламаций, то ли ещё чего. Главное, плотные, обёрнутые той самой вощёной бумагой, которую на почте используют. И явно не тут, не на машинке это добро печаталось.

В другой — ящики длинные специфического виду. И оружейной смазкой несёт так, что в носу засвербело. В третьей пара типов самой разбойной наружности дрыхнут. Один на изысканном некогда диванчике, перевесивши ноги через подлокотник, и двое — прямо на полу. Причём один из парочки — полуголая девица.

Кабинет.

И стопки банкнот на столе. А неплохо так защитники народного блага живут. Тетрадочки. Книги. И решётки на окнах.

Тьма обходит дом без спешки. Она, в отличие от Призрака, осторожна. И это хорошо. Артефакты на ручках хозяйки намекают, что и в доме могут быть сюрпризы.

— Сколько ты хочешь? — Эльжбете надоедает играть в роковую соблазнительницу. Понимаю, что тяжко, когда соблазняемый интересу не проявляет. — За мальчика?

Офигеть постановка вопроса.

— Не продаю.

— А не столько за него, сколько за твоё… скажем так, невмешательство. Юные люди склонны слушаться старших. Надо лишь правильно подобрать этих старших.

Она снова затягивается и так, от души, и голову запрокидывает, выставляя белое длинное горло. Пальцы касаются уже его, скользят к вырезу.

— И на кой он вам сдался?

— Интересный…

— Таких интересных в округе пучок по рублю.

— Не скажи. Он ведь дарник… и ты это знаешь.

От удивления я выронил комок зелёного бархата. Откуда…

— И как поняла? — Еремей озвучивает вопрос, которые весьма и меня интересует.

— Есть способы… какая у него стихия?

— А тебе зачем?

— Двести рублей. За информацию.

Экий я ценный, оказывается. Хоть иди и сдавайся. На заводе нам платили по десять рублей в месяц. Взрослые, конечно, получали больше, мастера и подавно, но двести рублей и для управляющего сумма.

— Он ведь бастард, верно?

— Может, и так.

— Ты не хочешь мне помогать.

— Не хочу.