Хорал - Харуф Кент

– Но папа, – сказал Айк.

– Да?

– Почему они не женились? Не завели семьи, как все остальные?

– Не знаю, – сказал Гатри. – Иногда люди не женятся.

В пикапе теперь было тепло, они ехали по дороге округа. За канавой тянулся забор, заваленный перекати-полем и заросший кустарником. Наверху, на перекладине телефонного столба, сидел ястреб, медный в свете заходящего солнца, и они смотрели на него, но он не повернул голову, когда они проезжали под ним.

– Наверно, не нашли подходящих девушек, – продолжил отец. – Откуда мне знать.

Бобби выглянул в окно. Сказал:

– Наверно, они не хотели расставаться друг с другом.

Гатри взглянул на него.

– Может, и так, – согласился он. – Может, именно это и случилось, сынок.

На шоссе Гатри с мальчиками повернул на север, и в пикапе теперь стало тише, ведь они ехали по асфальту в направлении города. Гатри включил радио, чтобы послушать вечерние новости.

Виктория Рубидо

Когда она назвала свое имя женщине средних лет, сидевшей по ту сторону окошка от нее, та сказала: «Да, миссис Джонс звонила», – поставила галочку в анкете перед ее именем и передала девушке заполнить три страницы на планшете. Девушка взяла их, прошла на свое место в приемной, разложила листы на коленках, склонилась над ними, и волосы упали ей на лицо темным плотным занавесом, но она ловко откинула их назад привычным жестом, уложила за плечи. Там были вопросы, на которые она не знала ответов. У нее спрашивали, был ли в ее семье рак, болели ли родственники со стороны отца сердечными заболеваниями, а родственники ее матери – сифилисом. Всего больше ста вопросов. Она ответила на те, что могла, написала то, в чем была уверена, полагая, что будет неправильно гадать насчет остальных, словно это какой-то школьный тест. Закончив, отнесла планшет с анкетой женщине за окошком.

– Я не знаю всех ответов, – сказала она.

– Вы ответили о том, что знаете?

– Да.

– Тогда сядьте. Мы вас вызовем.

Она снова села. Приемная представляла собой длинный узкий коридор с растениями, подвязанными к палочкам, расставленными в горшках перед четырьмя окнами. Помимо девушки, в приемной ждали еще три человека. Женщина с маленьким мальчиком, чье лицо было желтым, как бумага в блокнотах, а глаза казались чересчур большими. Мальчик вяло прислонился к матери, и та гладила его затылок; вскоре он уткнулся лицом ей в колени и закрыл глаза, и она все водила рукой по его желтой болезненной щеке, а сама уставилась невидящим взглядом в окно. Еще в приемной находился старик в новой жемчужно-серой фетровой шляпе, сидевшей на его голове особенно ровно, как вызов всему свету. Он устроился у противоположной стены, вытянув вперед на коленке большой палец правой руки. Палец был толсто обмотан белым бинтом и торчал, как какой-то наспех завернутый экспонат в шоу уродов. Старик весело глядел на девушку, будто собирался вот-вот заговорить, объяснить, как все случилось, но не стал этого делать. Он смотрел на нее, но никто ничего не говорил. Медсестра вызвала женщину с больным мальчиком, потом вернулась и проводила старика с пораненным пальцем, а спустя еще какое-то время позвали девушку.

Она встала и проследовала за женщиной в белом халате и слаксах по узкому коридору мимо нескольких закрытых дверей. Они остановились у весов, девушку взвесили и записали результат, затем они прошли в кабинет, где находились смотровой стол, раковина и два стула. Женщина померила ей пульс, давление и температуру, все это без разговоров, записала результаты в карту.

Потом она сказала:

– Теперь разденьтесь, пожалуйста. И наденьте это. Он скоро вас осмотрит.

Вышла и закрыла дверь.

Девушке стало тревожно, но она сделала, как ей велели. Надела одноразовый халат, открытый спереди, затем села на стол, прикрыв одноразовой простыней ноги, – и халат, и простыня были ослепительно белыми и вызывали у нее зуд; она ждала и смотрела на стену перед собой, на картинку с осенними деревьями, растущими где-то не в Холте, штат Колорадо, поскольку деревья были высокими и раскидистыми, широколиственными, расцвеченными так ярко, что казались девушке неправдоподобными, даже невозможными. Затем вошел он – пожилой доктор: величавый, строгий, элегантный, доброжелательный, в темно-синем костюме и кипенно белой рубашке с темно-бордовым галстуком-бабочкой, умело завязанным на крахмальном воротничке; закрыв дверь, он тепло пожал ей руку и представился.

– Мы уже виделись, – сказала она.

– Правда? Не припоминаю.

– Шесть или семь лет назад.

Он присмотрелся к ней и улыбнулся. Глаза за стеклами очков без оправы были светлее его костюма. Веселые, они выделялись на сером лице. На висках виднелись старческие пятна.

– Это было давно, – сказал он. – Наверно, вы изменились с тех пор, с нашей последней встречи.

Он снова улыбнулся.

– А теперь, мисс Рубидо, мне нужно вас осмотреть. Когда я закончу с этим, мы поговорим о том, что я обнаружу. Вы когда-нибудь уже проходили гинекологический осмотр?

– Нет.

– Ясно. Ну, это не очень приятно. Боюсь, вам придется его выдержать, но я постараюсь быть осторожным и не поранить вас, проведу его быстро и при этом тщательно, как требуется.

Он взял серебристый инструмент с подноса у раковины.

– Я воспользуюсь зеркальцем. Вы видали такое раньше? Оно открывается внутри вас вот так, – и он продемонстрировал ей его, вставив зеркальце в кольцо между большим и указательным пальцем и открыв инструмент, – вы услышите, как я кручу его, чтобы оно не закрывалось. Постарайтесь не напрягать мышцы живота, – он указал на свою перепонку между большим и указательным пальцем, – иначе мне будет труднее, а вам – неприятнее. Эта лампочка будет светить внутри вас, чтобы я увидел шейку матки, и еще я возьму мазок этим тампоном. У вас остались вопросы?

Девушка взглянула на него и отвернулась. Покачала головой.

Доктор снял синий пиджак, сложил его на спинке стула, закатал белые крахмальные манжеты, подошел к раковине и вымыл руки. Затем подошел к девушке, сидевшей на столе.

– Теперь я попрошу вас лечь на спину, – сказал он, – и положите ноги сюда, пожалуйста.

Она сделала, как он велел. Ее ноги лежали на подколенниках, врач накинул на ее колени и бедра бумажную простыню, а сам надел резиновые перчатки, взял зеркальце, нанес на него немного смазки из тюбика. Затем сел на табуретку между ее коленями и откинул простыню, чтобы видеть ее лицо.

– Будет немного неприятно, – сказал он.

Вернул простыню на место.

– Подтянитесь вперед, пожалуйста. Спасибо. Вот так. Вы можете ощутить холод.

Он погрел инструмент в руках.

Она почувствовала его и дернулась.

– Я сделал вам больно? Простите.

Она смотрела вверх, перед собой. Он сидел низко, глаза на уровне ее раздвинутых ног.

– Вот так, – сказал он. – Постарайтесь расслабиться. Я только посмотрю.

Она глядела в потолок и чувствовала, что он делает, ждала и терпела, и слушала его успокаивающий голос, которым он говорил с ней все время осмотра: что он делает, зачем, что будет дальше, и что все хорошо, и он уже почти закончил. Она ничего не говорила. Он продолжал осмотр. Затем он закончил, вынул металлический инструмент и сказал:

– Да. Все хорошо. Теперь мне нужно сделать только это, – и пощупал ее яичники, проверил размер матки, одной рукой внутри, другой снаружи, опять сообщая ей, что он делает, а после снял резиновые перчатки, ощупал ее грудь, пока она все еще лежала, сказал, что ей нужно делать это самой регулярно и как именно.

После этого он встал, подошел к раковине, снова вымыл руки, опустил рукава крахмальной белой рубашки и надел пиджак.

– Теперь можете одеться, – сказал он. – Затем я вернусь, и мы поговорим.

Девушка села, сняла одноразовый халат, переоделась в свое. Когда он вернулся, она сидела на столе и ждала его.

– Итак, – сказал он. – Мисс Рубидо, как я полагаю, вы уже знаете, что беременны. Чуть больше трех месяцев, я бы сказал так. Почти четыре. Когда у вас были последние месячные?