Некромантия и помидоры (СИ) - Демина Карина

Рагнар что-то проворчал, но что именно – не понятно. А и не важно. Зинаида ведь не для него рассказывает. Для себя. С каждым произнесённым словом легче становится, будто до того они сидели внутри и жить мешали. А теперь вот она их отпускает.

Или, правильнее сказать, освобождает?

- Потом была свадьба. Красивая. Стильная. Про неё даже в каком-то журнале писали. Мы зажили в любви да согласии. Мне так казалось. Я занялась обустройством нашего дома… попыталась, потому что мне мягко сказали, что это дело лучше доверить специалистам. Работа? Зачем мне работать. Моё дело – радоваться жизни.

И ведь верила же Зинаида во всю эту чушь.

- Правда, как-то постепенно из этой жизни исчезли все старые знакомые. Новыми почему-то не получалось обзаводиться. Да и Тумилин был против. Мол, надо думать о семье, а не о подругах. Хотя сам частенько мог пропасть и на день, и на два… у него не друзья, а бизнес-партнеры. Это другое.

Странно так. Злости нет. Только жалко себя, наивную.

- Впрочем, где-то через год-полтора после свадьбы я забеременела. И беременность была очень тяжёлой. Я почти всё время провела в медицинском центре.

То токсикоз, когда тошнит даже от мысли о еде, и дичайшая слабость в придачу. То, наоборот, постоянное чувство голода, которое и во сне не уходило.

Отёки.

И проблемы с почками. А под конец – и с печенью, которая что-то там неправильно вырабатывала, и от этого жутко чесалась кожа. Так, что Зинаида всерьёз раздумывала, не попросить ли, чтобы её привязали к кровати.

- Тумилин заглядывал редко. У него были дела. А вот Эмма Константиновна каждый день навещала. Привозила чаи свои, напитки. И от них становилось легче. Наверное, если бы не её поддержка, я бы вообще не пережила это всё… потом появились дети. И вообще стало ни до чего. Тумилин был против нянек. Детей должна растить мать, а не какая-то посторонняя особа. Так он говорил. А их двое. И появились раньше срока. И тоже хватало всего. Тревожные, спали мало, минут по пятнадцать за раз. Я думала, что свихнусь. Но нет… отец приехал помогать. Тумилин пытался и его выставить, но я заявила, что тогда уйду вместе с ним. И Эмма Константиновна тоже на мою сторону встала. Так первый год и продержались.

Слёзы подкатили к горлу и растворились.

- Отец умер… сердце. Та авария и ему обошлась дорого. Но он держался. А потом вот… потом ушёл. Я же жила. Как-то крутилась, вертелась… то одно, то другое… дети росли. Я почти всё время была с ними. На Тумилина меня уже и не хватало. Нет, он появлялся дома. И денег давал, точнее у меня была карточка, а откуда на ней что бралось, я и не вникала. Зачем?

- И когда всё изменилось?

Рагнар умеет задавать правильные вопросы. И жаль только, что мороженое закончилось.

- Когда… им было по пять, когда я поняла, что у Тумилина есть любовница. Точнее, я бы поняла и раньше, если бы дала себе труд задуматься, отчего ж он так редко дома бывает. И почему летает отдыхать без нас. Мне объяснял, что перезагружается. Что ему необходимы покой и одиночество. Я принимала… и да, я, пожалуй, была не самой лучшей женой. Но однажды его одиночество явилось к нам домой и заявило, что я должна отпустить мужа. Такое вот, классическое, что не стоит прикрываться детьми и так далее… признаться, я растерялась совершенно.

- А он?

- Он заявил, что она – дура. И это всё не серьёзно. Что все мужчины его положения имеют любовниц. Это нормально. Что это скорее вопрос статуса. И я должна проявить понимание. Я швырнула в него вазу. Не попала. Был скандал. Такой… тоже обыкновенный и уродливый. И я орала. Он орал… дети плакали. Закончилось всё приездом Эммы Константиновны. Она появилась и велела Тумилину заткнуться и решить вопрос с любовницей.

И он сразу замолчал.

Так вот… раз и всё. И кивнул. И ушёл. И…

- А меня она утешала. Успокаивала. Отпаивала своим фирменным чаем. И говорила, что понимает мою обиду, но и мне надо понять Тумилина. Я растворилась в детях. И перестала обращать внимание, что на мужа, что на себя. Я и вправду поправилась после родов. И фигура стала другой. И как-то всё некогда было заняться. Да и глупостью это казалось. Надо же отвезти их к врачу, логопеду, в центр реабилитации и на плавание. Какой спортзал? А она вот… как-то так вывернула, что я задумалась.

- Ведьма.

- Ну да… - Зинаида усмехнулась. – Она попросила простить его. Не разрушать семью. Подумать о детях, потому что он их любит. Пообещала повлиять… она единственный человек, который действительно мог на него повлиять. И я испугалась. Действительно испугалась, что останусь одна. Потому и приняла правила игры. Нет, тогда мне казалось, что я великодушно даю шанс, а на деле просто страх. Тумилин вернулся с цветами и подарками, мне и детям. Она отправила нас на отдых. К морю. И мы отдыхали. И… и мне даже в какой-то момент стало казаться, что всё снова как прежде. Как в той моей мечте… правда, порой случались стычки. Или даже не стычки? Как правильно назвать и не знаю. Вот он бросит пару слов, вроде вскользь, но обидных донельзя. И я промолчу. И тогда будет ещё… и снова. Не сразу, нет. А в конце я сорвусь, он же будет вздыхать, морщится и послушно, но неискренне, просить прощения. Даже обнимет, скажет, что это бывает, что нервы мои расшалились, что все мамаши такие… и я начинала чувствовать себя виноватой.

А ещё толстой, потому что каждый съеденный кусок, если не комментировался, то провожался взглядом. И выражение лица Тумилина делалось таким, обречённо тоскливым, что даже лист салата в горле застревал.

И эти чувства, вины и осознания собственного несовершенства, стали постоянными.

- Потом вернулись. Домой он стал возвращаться регулярно, но… вместе с тем я начала бояться этих возвращений. Мы постоянно сталкивались, и ссорились, и он как-то умудрялся выводить меня то на крик, то на слёзы. Скоро для этого и усилий не приходилось прикладывать. Я и сама стала понимать, что превращаюсь в истеричку. И в какой-то момент ясно поняла, что если останусь, то просто сойду с ума. По-настоящему. Тогда я и сбежала. Развалила крепкую семью. Так он сказал на суде.

И Зинаида помнит чувство стыда, охватившее её. Как будто она действительно была виновата. И немой вопрос в глазах судьи. Мол, чего тебе ещё надо-то? Богатый, красивый, не жадный.

Не пьёт.

Не бьёт.

А она только и твердила, что не хочет с ним жить, не способная объяснить, почему. В словах эти мелкие подколки, шуточки казались чем-то в высшей степени безобидным. Кто в здравом уме обижается на шутки? Только зажравшиеся истерички.

- Нам давали время на примирение. Он даже приезжал с цветами. Но как-то… при этом его подколки стали злее, что ли? Он вроде бы и мирился, и в то же время не хотел возвращения? До сих пор не понимаю. И нас развели.

- Хорошо, - сказал Рагнар. И уточнил. – Ты его не любишь?

- Нет. Честно, я даже сомневаюсь, любила ли я его когда-нибудь по-настоящему. Детей вот точно любила. А он… он… и теперь вот воюем. Ну как воюем… после развода обо мне как-то даже и забыли. Ни он, ни его матушка не звонили. Иногда Тумилин сбрасывал какие-то деньги, но не сказать, чтобы часто. Но меня устраивало. Я вот диплом свой достала из небытия. Нашла работу.

Взяла кредит, чтобы привести дом в минимально пригодное состояние для жизни. И его же выплатила. Тогда казалось, что всё будет хорошо, отлично даже.

- А он, я слышала, съехался с той девушкой. И вроде бы даже жениться собирался, но женился или нет, не знаю… - Зинаида замолчала, спохватившись, что обсуждение жизни бывшего мужа – это уже совсем точно лишнее. – Вот и яблоня. Пришли.

Яблоня никуда не делась. А у неё стояла баба Тоня и, наклонившись, что-то разглядывала.

- А… Зиночка… - баба Тоня разогнулась. – С мужиком сошлась? Гляди. Рожа-то насквозь уголовная. И лоб синий. Где это видано, чтоб у приличного человека лоб синий…

- Это знак рода, уважаемая, - ответил Рагнар. – На моей родине так принято.

- Ну-ну… принято… а всё одно, паспорт проверь. Ишь, под иностранца косит… но по-нашенски то чисто разговаривает. Стало быть, точно аферист!