Костёр и Саламандра. Книга третья (СИ) - Далин Максим Андреевич

— Нет, — сказала я, пытаясь это себе представить. — Не понимаю.

— Хорошо. Вообразите, что жрун — это демон, заключённый в оболочку из тел мертвецов, движимый по эту сторону силой, я сейчас полагаю, душ этих самых мертвецов — и кроме того подпитывающий себя теми душами, которые ему удастся поймать и сожрать, условно говоря… но условно: полностью их в себе растворить демон, конечно, не может. Просто держит в себе, внутри собственной сущности, как топливо, как керосин в топливном баке мотора… думаю, идея ада в том, что в момент гибели плотской оболочки жруна он прихватывает с собой эти несчастные души. Добычу. Жертву, плату — и наказание смертным за попытку причинить аду вред.

Дар внутри меня полыхнул чистым пламенем от ярости.

— Гадство, — прошипела я, сжимая кулаки. — И подлость! Поэтому на останках никаких следов душ нет?

— Очевидно, — кивнул Олгрен. — Демон всё начисто слизывает. Полагаю, что вы, люди, не ощущаете присутствия этих бедных душ, пока гад ещё шевелится, именно потому, что они находятся как бы внутри его брюха. Он их гасит, они слабы, еле тлеют, как головни в костре. Но Ричард, конечно, ощутил как один из нас. Как истинный Князь Сумерек — в полноте.

У меня в голове начали появляться проблески понимания.

— И что, ты хочешь сказать, что он просто… ну… проводил души эти? Как положено вампиру? Выдернул из негодной оболочки и освободил?

Олгрен поднял палец:

— Вот именно, милая леди. Наш недоучившийся семинаристик за них помолился — как за умирающих. И забрал. Мне рассказывали, что плоть жруна просто лопнула, разлетелась брызгами слизи и огня, а демон, голый и беззащитный, нырнул в преисподнюю, как лягушка в пруд.

— Обалдеть… потрясающе! — выдохнула я. — Ты хочешь сказать, что так может сделать любой вампир? Вот так просто?

Олгрен развёл руками:

— Увы. Пока повторить никому не удалось. Но маленький Ричард очень сильно впечатлил — и в особенности он впечатлил свой клан. Похоже, — добавил он, улыбаясь, — дети ночи думают, что их Князь — святой чудотворец. Хотя… по нынешним странным временам я бы не удивился.

— Ну вот, — сказала я. — Он поклялся защищать своих — и, быть может, ему Господь и помогает. Ну может же иногда такое случиться?

— Чудо? — ухмыльнулся Олгрен. — Да запросто!

— А дальше?

— А дальше, дорогая Карла, мне придётся вас огорчить, — продолжал Олгрен. — Ваш мальчик, которого вы отправили сопровождать Ричарда, потерялся.

— Ларс?! — заорала я. — Как потерялся?!

— А вот во время того же обстрела, когда засыпало блиндаж с гробом Ричарда, — сказал Олгрен. — Начался обстрел, огонь, грохот, кошмар, рядом лес — мальчик и бросился туда. Наверное, подумал, что деревья его защитят… и, полагаю, не ошибся. Райнор и его люди после боя сбились с ног, жандармы тоже искали — не нашли. Но Ричард ночью сумел его позвать. Улыбнитесь, леди: позвал из лужи, словно из зеркала.

— Оригинально, — пробормотала я. — Но ладно, живой — уже хорошо.

— Живой и здоровый, — сказал Олгрен. — Уверил Ричарда, что с ним всё в порядке, что тут, в лесу, он познакомился с мёртвыми дяденьками-военными, и они, конечно, помогут ему выйти к своим.

— А что, интересно, призраки дяденек-военных делают в том лесу? — у меня даже нос сам собой сморщился. — Кто-то не донёс до солдат, что должен делать призрак, если не покинул юдоль? Нет, я не спорю, хорошо, что с Ларсом духи взрослых, но…

— Так, милая леди, — ухмыльнулся Олгрен, — это не наши. Это перелесцы. Дезертиры. Их свои там кончили и тела в болото бросили. И они, я вас уверяю, будут возиться с ребёнком, потому что от ребёнка им тепло и спокойно, и потому что понимают: они помогут ему, а он даст им покой. Не думаю, что их так уж сильно смущает мысль, что это дитя врагов.

— Твои новости просто с ног сбивают, — проворчала я.

Но на самом деле мне стало полегче. Не понимаю почему, но духам казнённых перелесцев я почему-то доверяла больше, чем нашим собственным жандармам.

Некромант и духи — это как-то естественнее.

— С моими новостями почти покончено, — сказал Олгрен. — Исключая одну, последнюю. Если вы, дорогая тёмная леди, соизволите подождать совсем чуть-чуть, я продемонстрирую вам одну… скажем так, свою научную находку.

— С каких пор занимаешься наукой? — удивилась я.

— С тех пор, как это модно, — сказал Олгрен и нырнул в зеркало, будто в воду.

Меня это здорово удивило — было как-то не похоже на Олгрена вот так уходить, и не особенно понятно, зачем. Я просто пронаблюдала, как у конторки братца Фрейна медленно растаяла в воздухе забытая адмиралом шляпа. Времени прошло больше, чем я ожидала, и мне уже хотелось плюнуть и уйти, но тут!

Они вышли из зеркала вдвоём!

Олгрен — и Клай! Клай!

Ледяной холод Сумеречных путей на нём просто инеем осел — волосы в инее, ресницы в инее. А лицо — в серых трещинках, на скуле — даже скол, вполне заметный. Совершенно живое лицо. Живой Клай.

Мы обнялись, от него несло злой зимой, морозной ночью в Новогодье, мы переплели пальцы — и бронза шарниров была холоднее костей.

— Я холодный, — сказал он с улыбкой в голосе. — Вы озябнете, леди-рыцарь.

— Сколько ты прошёл?! — выдохнула я. — Прочее — не важно.

— Живым столько не пройти, — сказал Клай. — Жар Дара согреет на несколько мгновений только, ты же знаешь, а мне пришлось пройти изрядно. Но, видишь ли, лёд Сумерек этому телу не вредит и не мешает, я же мёртвый, леди, какая мне разница…

Тяпка его узнала, сунулась ласкаться, стуча хвостом, и он стал гладить мою псинку, трепать по спинке, шею ей чесать. А она прижимала уши — и всё равно лезла, ей было холодно — но она всё равно лезла Клая любить. Как и я.

— Это твоя научная находка? — спросила я Олгрена.

Он кивнул:

— И ценная, тёмная леди. Некоторым нашим мёртвым бойцам нипочём смертный холод, видите ли. И это открывает кое-какие возможности. Между прочим, мои прекрасные живые друзья, обратите внимание: нас подслушивают!

Я бы здорово дёрнулась, если бы Олгрен не ухмылялся так. Да и понятно же, кто подслушивает, просто я уже слишком привыкла, что это чувствую, что Дар это воспринимает как постоянное пиликанье сверчка или далёкий лай собаки. Я уже притерпелась: понятно, что она где-то рядом.

Но как-то неуютно, что тайком и совсем близко.

— Мессир имеет в виду… — начал Клай и замялся. Взглянул на меня. — Это ведь Долика?

— Долика, выходи, тебя заметили, — сказала я.

Улыбнулась. Весело сказала, в общем. Приветливо.

Чувствовала совершенно несочетаемое: с одной стороны, мне было её остро жаль, она натерпелась такого кошмара, какой мне даже представить нестерпимо, но с другой…

Что-то жуткое было в ней. Нечеловеческое уже. Но даже не в том дело. Ей нравилось это нечеловеческое — совершенно искренне, по-девчоночьи нравилось. И я всё время чувствовала, что она нетерпеливо ждёт — ждёт, когда можно будет применить, приложить эту силу.

Долика вышла из тени, из-за двери в коридор, где мастерские и секционные, тихая, как белая кошечка, и присела, как очень вежливая девочка:

— Добрый вечер, мессиры, — и повернулась ко мне: — Просто брат спит, леди Карла. А мне было скучно, вот я и вышла. Можно?

— Беленькая мэтресса… — ласково сказал Клай.

Она на него быстро взглянула — и я почувствовала Даром, что это её новое свойство внутри неё даже не шелохнулось. Долике понравился Клай, а Олгрена она как минимум не испугалась.

— Подойди-ка ближе, беленькая мэтресса, — сказал Олгрен.

Вот тут она напряглась слегка, насторожилась, как дикий зверёк: из-за её этой странной сущности я видела чувства Долики, будто они были в книжке описаны. Так вот она насторожилась. Но подошла.

Взглянула на Олгрена снизу вверх, а он ещё приподнял её лицо за подбородок. На миг словно с собой не совладал — весь высветился, как тогда, на корабле у себя, когда общался с Ричардом. Долика должна бы была стать на миг тёмным силуэтом в этом свете. Но не стала.