Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Я не даю ему договорить:

— Это ужасно! Чудовищная игра!

Он не обращает внимания:

— И это ещё не всё. Даже среди проигравших есть своя иерархия. Те, у кого побольше очков, просто идут. Те, у кого меньше, обязаны каждые три шага поднимать одну ногу и стоять так пять секунд.

Руки у меня дрожат от злости.

— Вы не имеете права устраивать такое! Вы можете убить человека. Вы вообще понимаете, насколько это серьёзно?

Хайдес смотрит устало и кивает за плечо:

— Хейвен, сколько людей ты видишь на крыше?

— Троих. Твоих братьев.

— И сколько из них, пьяные, сейчас поют Daddy Yankee, стоя на карнизе?

— Одного.

— Ну вот, считай сама, умница, — бурчит он, убирая волосы с лица порывом ветра.

— Четыре. И что?

Он явно хочет показаться раздражённым, но не справляется и кривит губы в улыбке:

— Никто и никогда не принимает приглашение Гермеса. Никто. Ни разу. Он играет один.

Ах вот оно что.

Я могла бы догадаться сама. Это не убирает тревогу от вида Гермеса на краю, но хоть чуть-чуть успокаивает.

— Но если никто не соглашается, значит, слухи пошли. Кто-то всё-таки играл и потом рассказал остальным.

Хайдес качает головой:

— Не так. Когда мы приглашаем кого-то, оставляем у двери шахматную фигуру. Но стоит человеку появиться у нашего порога — у него есть шанс отказаться. Перед тем как войти, ему дают подписать соглашение о неразглашении: клянётся, что игры останутся между нами. И его предупреждают: если, например, в случае с Гермесом, у него слабая физика или есть боязнь высоты — лучше уходить.

Я задумываюсь. Получается, они честно предупреждают, во что человек ввяжется, но не раскрывают суть. На удивление щедрый компромисс.

— Значит, можно отказаться ещё до входа. Но если уже пришёл на место и подписал бумагу — пути назад нет?

— Именно. Обычно тот, кто поднимается к Гермесу, видит карниз и моего брата и тут же сбегает. — Он вздыхает. — Как я и сказал: никто никогда не играет с ним.

Аполлон говорил, что игры Гермеса — для тех, у кого есть печень. Теперь я поняла смысл. И «печень», чтобы выдержать алкоголь, и «смелость», чтобы решиться.

— Тебе полегчало? — снова заговорил Хайдес. — Теперь спать будешь спокойно?

Мне остаётся сказать только одно:

— Вы сумасшедшие.

Он подаётся вперёд. Я инстинктивно хочу отступить, но ноги будто приросли к крыше. А когда наши взгляды встречаются, вырваться из его притяжения невозможно.

— Ответь на один вопрос, Хейвен.

— Нет, — выпаливаю сразу.

Хайдес раздражённо приподнимает бровь.

— Если бы он пригласил тебя… ты бы играла?

Делаю вид, что думаю. Не обязательно ему знать, сколько во мне самой проблем.

— Да.

Уголок его губ дёргается, а потом он расплывается в улыбке во весь рот, белые зубы сверкают в темноте.

— Как я и думал. И всё же ты боишься высоты. Так что, Хейвен, ты невероятно глупая или невероятно смелая?

Первое, без сомнений.

Гермес спрыгивает с карниза, кувыркаясь на землю. Ложится на спину, раскинув руки и ноги, и радостно орёт. Его братья хлопают в ладоши. Все. Даже Афина. Даже Аполлон, который вроде бы осуждает игры.

— Я сама не уверена, что у меня действительно боязнь высоты, — шепчу. — Я часто вижу во сне, что нахожусь где-то высоко и мне страшно. Может, эти сны и навязали мне мысль, будто в жизни я тоже боюсь.

Хайдес обдумывает мои слова. Я и не ожидала, что его это хоть как-то заинтересует. Но смотрит он так, будто я открыла ему какой-то секрет.

— Любопытно, — говорит наконец. — Ты ведь знаешь, что у каждого сна есть значение? Даже у того, о котором ты только что рассказала.

Я закатываю глаза и поёживаюсь в куртке — уже холодно, одиннадцать вечера. Поводов оставаться на крыше нет: игры Гермеса оказались обычной прогулкой в одиночку по карнизу.

— Это просто сон, Хайдес.

— Сны реальны почти так же, как и сама жизнь.

Я прыскаю и получаю от него предупреждающий взгляд. Прикусываю губу, изображаю серьёзность:

— Ладно, Фрейд. Тогда что значит мой сон?

Он поднимается. Останавливается в паре сантиметров от меня.

— Зависит от деталей. Высота во сне вообще — знак человека, который стремится к большему, недоволен малым и таит в себе множество желаний. Стоять на высоте — хороший знак, предвестие успеха и удачи. Но если во сне ты наверху и испытываешь страх, это значит, что грядёт неожиданное и очень важное событие.

Вау. Сказал всё и ничего одновременно. И я-то не верю в сны. Поэтому резко меняю тему — вдруг это мой единственный шанс застать Хайдеса спокойным и готовым отвечать.

— Шрам. На игре ты раздевался, но его не было видно. Ты его скрываешь?

Он напрягается. И когда я уже думаю, что сорвалась, он шепчет:

— Да.

— Почему? Стыдишься?

Он пронзает меня взглядом:

— А ты бы не стыдилась? Следа, что прорезает всё тело?

— Нет. И тебе не стоит.

Я готовлюсь к оскорблению. К его «ты ничего не понимаешь». Он имел бы право. Но вместо этого он касается шрама на лице — будто машинально — и тут же дёргает руку, морщась. В этот миг я сама тянусь к нему, чтобы почувствовать, какой он на ощупь.

— Хайдес, — зовёт Аполлон. — Пошли. Игры закончены.

Я рывком отдёргиваю руку, краснея. С ума сошла?

Афина уже хлопнула дверью, а Афродита с Аполлоном подхватывают Гермеса под руки, едва таща его — тяжёлый, не поднимешь легко.

— Тебе тоже пора, — советует Хайдес, опять слишком близко.

— Я и не собиралась оставаться тут одна.

Он чуть улыбается. Машет рукой и направляется к брату, лежащему без сил на земле. На полпути вдруг меняет решение. Оборачивается. Его пальцы копаются в кармане куртки.

— Держи.

Я опускаю глаза. Между его большим и указательным пальцем — чёрная резинка для волос. Беру её молча, ошарашенная жестом и смущённая тем, что нас все видят.

Глава 9

Желания бабочек

Аполлон был без памяти влюблён в нимфу Дафну, но та его отвергла и убежала в лес. Она бежала, пока Аполлон не настиг её, и, изнемогая, взмолилась о помощи у своего отца, речного бога Пенея. Тогда девушка превратилась в дерево — лавр с густыми ветвями.

Аполлон сделал этот лавр вечнозелёным и священным для себя, сорвал ветвь и украсил ею голову, чтобы всегда носить её рядом.

Я пообещала себе прийти ровно в назначенное время. Не уверена, говорил ли Хайдес всерьёз, что исключит меня из клуба даже за минутное опоздание, но рисковать лучше не стоит.

Поэтому, чтобы быть на месте к десяти ровно, я выстроила каждое своё действие ещё с вечера субботы так, чтобы всё привело меня в театр точно в срок.

И вот я заперлась в одном из театральных туалетов, чтобы никто не узнал, что я пришла слишком рано, прижалась к двери и скучаю до одури.

Разблокирую телефон, проверяю время. Девять тридцать. Я же видела это всего пару секунд назад.

Бьюсь затылком о деревянную стенку кабинки и закрываю глаза. Полчаса — это не так уж много. Не так уж много. Пролетят быстро.

Я уже тянусь снова к телефону, когда кто-то стучит с другой стороны. Я каменею, словно статуя из бетона. Потом до меня доходит: я всего лишь в туалете, волноваться не о чем.

— Занято, — сиплю. Кашляю. — Занято.

— Хейвен? Ты тут? — Это Лиам. И что, чёрт возьми, ему нужно от меня?

— Это не Хейвен, — пытаюсь, нарочно понижая голос.

Пауза. — Понимаю, зачем ты пробуешь, — говорит он. — Я не самый сообразительный, но и не полный идиот. Я знаю, что это ты.

Последняя попытка:

— Нет, не Хейвен.

— Вот теперь я, пожалуй, начинаю сомневаться.

Я едва сдерживаю смешок. Времени у меня ещё полно, так что поворачиваю ключ и чуть приоткрываю дверь. Лицо Лиама почти упирается в проём.

— А, это ты. Слава богу.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю. — И как узнал, что я здесь?