«Это красная кровь так влияет», — говорили одни.
«Но все Ши по молодости любили побаловать плоть», — многозначительно отвечали другие, заставшие еще отца Вея юношей и слышавшие о деде.
Отец почти постоянно был в разъездах, дед проводил беседы о долге и самодисциплине, о том, что Ши должны быть достойны первопредка. Вей не смел возражать. Но делал по-своему.
А вот мать все больше тревожилась. Мать уговаривала его остыть, прежде чем что-то делать, плакала и ругалась, высказывала прямо, что друзья его ему вовсе не друзья, раз поддерживают в гулянках, и что, возможно, сын мало нагружен, если есть время на безобразия. И что нет чести в том, чтобы не властвовать собой.
— Я понимал, что она права, учитель, — говорил он глухо, — но я ненавидел весь мир. И я начал ее избегать.
Но однажды на третьем курсе в университете с ним столкнулся первокурсник, облив его штаны и ботинки горячим кофе с молоком. Вей Ши вспылил, несмотря на испуг и искренние извинения мальчишки, и приказал ему протереть свою обувь. А когда тот, удивившись, отказался, и поинтересовался ментальным здоровьем старшекурсника, заставил его это сделать собственным пиджаком.
Сделал бы он это, если бы накануне не попытался вновь безуспешно пройти малую коронацию? Он не знал ответ. Знал лишь, что все шло к тому, что однажды он так вот сорвется.
Это стало известно родным в тот же день — за Веем, конечно, же приглядывали. Первокурснику, как и всем свидетелям, затерли память, а Вею, который уже осознал, что сделал, и уже пожалел, запретили ходить в университет, пока он не научится управлять гневом.
Матери тогда не было в Императорском городе — она ездила по провинциям с инспекцией школ для бедняков. Но отец ей, конечно же, рассказал.
Вей Ши все эти дни перекипал изнутри, то съедаемый стыдом — нет не потому, что лишил человека свободы воли и унизил его, а потому, что попрал честь рода, — то распаляемый гневом.
И когда его мать явилась к нему во дворец, он не смог ее слушать.
— Ты не должен использовать свою силу во зло, — говорила она, сама чуть не плача, и ее разочарование, ее боль ранили не хуже презрения, — мой Вей, ты же добрый, ты чувствительный мальчик, ты же плакал, когда у золотого карпа поранился плавник! Что же случилось с тобой такого, что тебе сейчас не жалко никого, включая самого себя?
Он не выдержал, так стыдно и так тяжело ему было, и пошел вон из дворца. А она выбежала за ним. И там, во дворе, в присутствии слуг и придворных дам, крикнула ему в спину:
— Сынок, неужели ты действительно не жалеешь?
И это стало последней каплей. Он развернулся и ответил громко, высокомерно:
— Я жалею только о том, матушка, что вынужден выслушивать это все от тебя. Я давно уже не ребенок и не нужно меня поучать, как ребенка!
— Но я твоя мать, — с болью ответила она, — и мне страшно видеть, куда ты идешь, Вей Ши! Послушай меня, не уходи! Ты поступил недостойно. Нет чести в потакании своей гордыне и нетерпимости, мой мальчик. Людей нужно любить, а не издеваться над ними! Как ты мог поставить его на колени?
Так ему невыносимо было слушать все это — и ощущать в груди и гнев, и стыд, и растерянность, что хотелось закрыть уши.
— Замолчи! — рявкнул он. — Замолчи немедленно!
Замерли все вокруг и мать замерла.
— Ты не смеешь приказывать мне, мой Вей, — проговорила она. — Я твоя мать!
И все, что копилось в нем, все, что назревало, прорвалось.
— Ты простокровная! — закричал он в ярости. — Моя кровь сильнее твоей, я — будущий император, потомок бога, и благодари, что я не заставляю и тебя обращаться ко мне на коленях!
— Что же ты такое говоришь, мой Вей? — спросила она, и слезы потекли по ее щекам. — Ты сошел с ума? В тебя вселился злой дух?
А он, чувствуя, как невыносимо ему это все, как виски наливаются болью от ярости, ответил:
— Ну что же ты? Не знаешь, как кланяться своему господину?
— И я заставил ее это сделать, Мастер. Своей родовой силой заставил встать на колени и поклониться мне, — сказал Вей Ши. — Так велика была моя ярость, что я сломал ментальную защиту отца. Про это знает весь дворец, и за пределы не вышло только потому, что все они связаны клятвой молчания.
Четери молчал, и Вей Ши, выталкивая из себя слова, продолжал:
— Я убежал оттуда. И целый день носился в лесах Императорского города тигром, не находя себе места. Тем же вечером я, пересилив себя, подошел извиниться к ней. Но она встретила меня поклоном на коленях. И сказала, что не может держать на меня зла, ведь я ее господин. И что не может принять моих извинений, ведь высокородным негоже извиняться перед простолюдинами.
Спустить этого не смог даже дед, и так я в восемнадцать оказался солдатом в дальней казарме, подальше от друзей, с заблокированной силой и под присмотром командира, который спуску мне не давал. И я долго злился на мать, а еще больше — ненавидел себя и мечтал, чтобы не было того дня, чтобы я не говорил тех слов и не делал того, что сделал.
И на службе я, верно, повзрослел. Мне тяжело с простыми людьми, мне претит их суетливость и беспорядочное состояние ума, низкий интеллект и отсутствие образования, но я осознал здесь, в Тафии, что не все они таковы, и что величие человека не определяется чистотой его крови. И осознал, что даже простой необразованный человек может быть велик духом. Я не могу найти себе оправдания.
— Я люблю свою мать, — закончил Вей Ши тихо. — Я почитаю ее и знаю, сколько любви она вложила в меня. И потом только, в казармах на краю Йеллоувиня, понял, что, унизив ее, унизил себя. Ведь это я, будучи потомком Ши, был защищен от сплетен. А уж она, оказавшись во дворце, не обладая ни нужным воспитанием, ни знанием традиций, обучившаяся этому, ставшая первой императрицей из простых людей — как должна была страдать она от отношения окружающих? Я, именно я, должен был так почитать ее, чтобы ни у кого и мысли не возникло, что она этого недостойна.
Над рекой воцарилось молчание.
— Что же, — наконец заговорил Четери, — я понимаю теперь, откуда в тебе столько гордости. Не от Ши, как я думал ранее.
— Ты теперь презираешь меня и жалеешь, что взял в ученики? — спросил Вей Ши с напряжением.
— Я жалею, что кнут к тебе приложил слишком поздно, — честно ответил Четери. — И что в ученики ты ко мне попал поздно. Но на тот момент, когда ты натворил дел, было еще лет пять до нашего освобождения из горы.
— Возможно, — так же ровно сказал Вей Ши, — ты и прав здесь, Мастер.
— Но я горд, что мой клинок у тебя, — напомнил дракон. И ощутил, как пахнуло от принца растерянностью. — Ты виноват в том, что, будучи уже взрослым, не осознал того, что безнаказанность развращает и не остановил себя. Но многие не могут этого до конца жизни. Я много раз видел, как отсутствие жестких правил у детей ломает их. Им не на что опереться, и они ищут границ и, не находя их, распускаются. Так случилось и с тобой. А сейчас… Ты хочешь спросить у меня, что тебе делать?
Сияющая фигура на фоне лазури едва заметно кивнула.
— Я хотел бы получить любой совет, Мастер.
Чет вздохнул.
— Оскорбивший свою мать изгоняется из племени, так было издавна. Чтобы научился уму-разуму. Считай, что тебя изгнали, и разума у тебя прибавилось. А что касается искупления, Вей Ши, то любое искупление должно быть соразмерно поступку. Больше я ничего не скажу, это твоя работа души. Уже то, что ты понял все и раскаялся — это огромное дело. Дело совести. Тебе осталось дело духа — исправить последствия своей ошибки.
— Спасибо, Мастер, — сказал Вей Ши. — Что ты скажешь по поводу моей отлучки в Рудлог?
— Отпускаю, — сказал Четери. — Тебе это пойдет на пользу. Да и кто я, чтобы заставлять тебя нарушать данное тобой слово, Вей Ши? Но будет у меня для тебя одна задача…
— Какая? — поинтересовался ученик.
