Этериас фыркнул.
— Что, даже не боишься? Ведь на любую силу найдётся другая сила. Возможно, однажды именно я буду судить тебя, обессиленного, раненого и поверженного… Если тебе повезёт уцелеть в том бою: но Гастон говорил, что ты живучий, так что шансы велики.
Я встал из-за стола и подошёл к главе церкви почти вплотную. Тот наблюдал за мной быстрыми, внимательными движениями карих глаз, готовый к бою или атаке.
— Я не боюсь никого и ничего. Посмотри мне в глаза, последний из рук бога. Сама смерть смотрит на тебя сквозь них. Как можешь ты надеяться остановить её?
Возможно, стоило бы добавить силы смерти, сделать так, чтобы мои глаза заволокло чёрной дымкой… Но я воздержался от излишнего пафоса, стоя лицом к лицу с будущим трупом. К чести верховного иерарха, в его глазах не было и тени страха. Этот человек был готов встречать смерть без сомнений: подобно мне самому. Это можно было уважать.
— Я слышал о том, что случилось в Виталии. — негромко ответил Этериас. — И потому ты сам знаешь, что твои слова — это ложь. Даже смерть может быть остановлена. Даже мёртвые могут умереть снова. И твои силы, какими бы могущественными они ни были, всего лишь часть нашего большого мира. Но пока ты можешь не волноваться: рядом нет никакой группы захвата. Мы, по крайней мере, будем вести переговоры честно, и дадим тебе уйти.
Первосвященник, вероятно, имел в виду смерть Меллистрии: слухи о поднявшихся трупах скрыть было практически невозможно. Таким образом, за время моего короткого правления жители Таллистрии познакомились с такими явлениями, как изнасилование, рабство, восставшие мертвецы, оружие массового поражения, и готовились познакомиться с прелестями переселения народов.
Ничего не скажешь, отличное бы вышло резюме. Для тёмного властелина… Я вернулся за стол, ответив главе церкви тёплой улыбкой. Его передёрнуло от отвращения.
— К делу. — сцепил руки Кормир, цепким взглядом смотря на меня. — В твою капитуляцию никто не поверит, а без этого прекращение войны невозможно, думаю, мы оба это хорошо понимаем. А если ты рассчитываешь, что недавнее поражение заставит нас сдаться, это пустые надежды. Чего ты хочешь и что предлагаешь взамен?
— Поражение? — приподнял бровь я.
Иерарх с королём переглянулись. А затем владыка Ренегона досадливо поморщился.
— Полагаю, тебе ещё не сообщили. — скривился король. — Но неважно, весть разлетится быстро… Бирюзовая гвардия разбила мою армию недавно.
— И ты ещё жив? — хмыкнул я. — Я был лучшего мнения об Элдрихе…
— В твоём понимании лучше — значит быть более жестоким? — глава церкви покачал головой. — Твой командир дал нам отступить, хотя, я уверен, мог бы добить всю армию. Это говорит о наличии чести… Воистину, нет в королевствах более чёрной души чем у тебя.
— О моих достоинствах мы можем поговорить и позже. — улыбнулся я. — Но так и быть, разрешаю хвалить меня. Пожалуй, поделюсь ответной новостью: Аттароку удалось обмануть меня. Он разделил свою армию на три части, две я разбил, а третья соединилась с Лиссейскими войсками и разбила армию Палеотры. Полагаю, они выдвинулись в Ренегон…
На словах о похвальбе первосвященника перекосило. Надо же, какой чувствительный. Король же с интересом выслушал информацию о судьбе Аттарока и позволил себе лёгкую улыбку.
— Стало быть, один-один. — задумчиво заключил Кормир II. — Но ты так и не ответил на вопрос о цели переговоров.
Я помедлил с ответом.
— Прежде всего, я хочу сказать, что перед началом кампании я заключил с Аттароком пари, в котором он выиграл. По его условиям я оставляю Ниору в покое до конца войны. Передайте ему это… Если увидите его раньше меня.
Вот теперь мне всерьёз удалось их удивить. Они переглянулись с какой-то лёгкой растерянностью.
— Это не означает, что я перестану убивать воинов Ниоры. — педантично уточнил я. — Просто воздержусь от оккупационных действий и порабощения мирного населения до тех пор, пока они сами не буду бить в спину.
— Что-то не верится в такие широкие жесты от того, кто подстроил смерть сотни тысяч жителей Виталии. — скептически посмотрел на меня король.
— Вы можете верить во всё, что хотите. — пожал плечами я. — А случившееся в Виталии целиком и полностью на совести Гастона. Я даже не знал, что вы выслали ударную группу, как я мог это подстроить?
— Ты правда думаешь, что мы слепые и не видим закономерных связей? — изогнул бровь Этериас. — Ты лучший мастер смерти в королевствах, кто ещё мог создать подобную дрянь, чтобы убить столь многих? Не говоря уже о том, что сразу после началась целая серия обвинений в нашу сторону, в то время как Гастон вообще убил твою жену случайно и совершенно точно не имел приказов о массовых убийствах.
Я прищурился.
— Ты должен уметь определять ложь, маг. Проверь меня. Незадолго до того, как нас атаковал Гастон, я снимал проклятье с Меллистрии. Оно было крайне мощное и мерзкое, с первого раза я не справился, лишь ослабил его. Но если бы ваша группа захвата прибыла месяца на три позже… Скорее всего, пострадали бы только они. А теперь посмотри на меня и скажи, что я лгу.
Кормир обернулся, вопросительно посмотрев на волшебника. Но Этериас только поджал губы и слегка качнул головой, подтверждая мои слова. Король Ренегона тяжело вздохнул и прикрыл глаза рукой, слегка массируя веки. Но взгляд, который он вскоре поднял на меня, оставался твёрдым:
— Нейтралитет Ниоры — единственное что ты хотел обсудить? — спросил король.
Я поднялся из-за стола и повернулся к собеседникам спиной, скрестив за ней руки. И некоторое время молчал. Вообще-то, признаваться в таком своим врагам… Одним словом, мне не хотелось. Очень не хотелось. Но скрыть то, что я являюсь источником поразившего Таллистрию проклятья, невозможно. Это видела целая армия, и в ней наверняка найдутся предатели, что сочтут подобное… чрезмерным. И в общем-то будут правы. Однако… Даже мне было тяжело выдавить из себя признание, перебарывая многолетнюю, въевшуюся привычку: никогда не признавайся в том, что сделал.
Признание свои проступков перед твоими врагами никогда не облегчит тебе жизнь: напротив, повредит. Но убедить их заключить перемирие, не объяснив ситуацию, я не мог. Называйте это интуицией, проницательностью, или чем-то еще: но сидя перед глазами своих врагов, я отчётливо понимал, что убедить их дать мне то, что я хочу будет непросто. Слишком много ненависти таилось в глубине их глаз. Ненависти не просто ко мне: скорее к образу моих мыслей, к жизненному пути, что я избрал. Они хорошо умели держать себя в руках, но я видел это исступлённую, почти фанатичную уверенность в своей правоте, что окружала их: такие люди никогда не смогут даже просто смириться с существованием кого-то вроде меня.
Опыт подсказывал мне, что это нормально. Дело не в конкретном короле или конкретном волшебнике: так мыслили большинство жителей королевств. Быть может, когда я выиграю эту войну это измениться.
