Западня (СИ) - Фарди Кира

— Он с проклятого м-е-е-е-ста…

— И что? — вытирала слезы дочери баронесса Олдем. — Никто на острове не был, а пойти против указа короля мы не можем.

Я старательно держалась в тени, но, когда Гортензия бросилась вон из комнаты, а мать и сестра побежали ее успокаивать, тоже подкралась к портрету.

В картине, на первый взгляд, было все так, как говорила кузина, но, если приглядеться…

Я повернула рамку к окну и вздрогнула: мужчина, изображенный на портрете, стоял, широко расставив ноги. Он опирался на край стола, который казался карликовым рядом с ним, и смотрел прямо мне в глаза.

И его взгляд проник до глубины души, парализовал мысли и эмоции, разбудил неведомые чувства и тревоги. Я не разглядела его лица, оно будто расплылось, покрылось дымкой, зато эти глаза цвета антрацита потрясли, всколыхнули душу и отозвались где-то внутри колокольчиками.

Я вздрогнула, зябко повела плечами и отвернулась. Что это было? Гипноз? Но простой холст не может обладать магической силой.

Или может?

Черт! Опасный тип.

От такого хотелось держаться подальше. От него так и веяло неукротимой энергией, силой и магией.

А секундой позже догнало озарение: с его лицом что-то не так. Оно странное, похоже на… маску или…

Я схватилась за рамку, чтобы лучше рассмотреть детали, но где-то рядом стукнула дверь. Я вернула портрет на место, но спрятаться за штору не успела.

— Вот ты где, поганка!

Пронзительный крик тетушки пробрал до печенки. Я поморщилась и медленно повернулась. В первые дни своего попаданства я яростно спорила с ней, за что получала кнутом по спине и пятой точке — баронесса Олдем была скора на расправу. Сейчас уже привыкла и научилась хитрить.

— Доброе утро, тетушка,— я скромно опустила взгляд и сделала книксен.

— Марш одеваться! Опозорить меня решила, негодяйка? Разгуливаешь по дому босая и в исподнем.

— Услышала крики, вот…

— Огрызаться будешь?

Тетка подлетела ко мне и замахнулась коротким кнутом, которым потчевала слуг. Несмотря на пышные формы, она двигалась легко и свободно.

— Простите.

Я бочком обогнула ее и припустила к двери.

— Опять госпожа бушует? — спросил старик Тимон. — Ты бы осторожнее с нею, Лили.

— А, переживу!

Я махнула и вприпрыжку понеслась к лестнице.

Однако, несмотря на истерики Гортензии, сватов баронесса Феона не отменила. Брак считался почетным, приказ короля нерушимым, а слезы девушки — пустыми капризами. Слухи, что невесты исчезали в пути, оставались для простых людей слухами.

Но у тетки не возникло сомнений, почему выбрали для жениха некрасивую Гортензию.

Зато вопросы были у меня. Кажется, знать решила схитрить и отправить хозяину острова не дочку министра или советника, а девушку из дворянского, но обедневшего рода, за которую некому было заступиться.

Но свои мысли я решила держать при себе и вернулась в коморку на чердак. Накинула рубашку, поверх нее — серую рабочую тунику из грубой ткани, заплела волосы в косу, которую спрятала под платок, повязанный до глаз. Так велела ходить тетка, чтобы ее дочки против меня казались красавицами. Хорошо, что хотя бы лицо золой не приказала мазать.

Я слетела по лестнице. Сразу понеслась к умывальнику во дворе. Купальней мне не разрешалось пользоваться: она предназначалась для господ, а нищей племяннице там не место.

Но я и не унывала, уже приспособилась к подневольному положению и даже научилась извлекать из него выгоду.

В ожидании сватов родовой дом семейства Олдем встрепенулся, сбросил ленивое оцепенение и теперь пытался бодро приосаниться. Слуги, казалось, не спали всю ночь: мыли, чистили все, натирали полы и оловянную посуду до глянцевого блеска. Дворники метлами убирали каждый опавший листик и травинку.

То же самое оживление было и в подсобных помещениях. Мясники на заднем дворе разделывали свинью, помощники потрошили кур и фазанов, а кухарка пыхтела возле чана с тестом. С кухни неслись дивные ароматы готовившихся блюд.

— Лили, живо смотайся на рынок, — крикнула тетушка Грета, заметив меня.

Она стояла, вытирая пот с лоснившегося от жара лица, и тяжело дышала.

— Окей! А что надо?

— Опять ты со своими словечками!

— Хорошо, — я скромно опустила веки. — Вырвалось.

— Купи специй для начинки и еще дрожжей у Одноглазой, что-то мне не нравится тесто. И живо мне!

Я взяла корзинку, схватила с блюда большой пирожок и бросилась к воротам.

Глава 2

Люблю эти часы, когда город только просыпается. Торговцы, зевая, тянут тележки к своим прилавкам, хозяйки готовят завтраки, первые ученики плетутся на занятия к учителям. Господа еще не проснулись, а трудовой люд встает рано, ему надо зарабатывать на жизнь.

Я бежала, оглядываясь и запоминая все на ходу. Наблюдательность — мой конек. Она помогает мне добывать копейки на мелких расследованиях и жить в чужом мире в общем-то безбедно. Мечта — скопить немного монет, сбежать из дома тетки и устроиться в столице, подстегивала меня.

А пока… пока мне и в портовом пригороде хорошо.

До рыночной площади я добралась тихо и почти незаметно — по проходным дворам, безлюдным переулкам с высокими заборами, в обход больших улиц и прочих торговых лавок и палаток.

Нет, меня, конечно, замечали, кивали, здороваясь, приветливо махали руками, но тут же забывали, стоило мне только свернуть за угол. Нищая племянница баронессы Олдем никого не интересовала, давно примелькалась, стала своей, обо мне даже судачить перестали.

Я была уже рядом с таверной «Прекрасная Лутация», как услышала сзади крик:

— Посторон-и-и-и-сь!

Я оглянулась: прямо на меня неслась двойка коней, за спинами которых грохотала богатая карета. Взмыленные скакуны задирали головы, с распахнутых ртов капала пена, свист кнута бил по ушам.

— Твою ж мать!

Я метнулась к обочине, прощаясь с жизнью, и тут кто-то властной рукой дернул меня за шиворот и бросил к лавке булочника. Да так сильно, что я ударилась спиной о ножки прилавка, завыла от боли. Он накренился, и свежие хлеба посыпались на меня и в пыль.

— Ах! — вскрикнула перепуганная хозяйка. — Что б тебя дух острова забрал!

Она потрясла в воздухе кулаком.

— Эй, а поаккуратней нельзя? — завизжала и я, тут же вскочила на ноги и огляделась.

Заметила лишь две удалявшиеся спины: широкую, похожую на равнобедренный треугольник, резко сужавшийся к поясу, и худощавую, мальчишескую. Незнакомцы были одеты богато. Оба в сияющих одеждах, увешанные дорогим оружием. Даже издалека я видела, как сияла на солнце перевязь для меча у высокого господина.

Злая, как сто чертей, я бросилась за ними. Не догнала: от башмака отвалилась подошва и теперь разевала рот, цепляя каменную кладку на каждом шагу.

Чужаки вошли в гостевой дом, расположенный напротив таверны, а мне стражи преградили путь.

— Иди, Лили, отсюда.

— Но… дядька Петер, я на минуточку.

— Давай, давай, девочка, иначе…

Я попыталась обойти стражника, но второй схватил меня за шиворот и встряхнул. В груди заполыхал огонь бешенства. С этой несчастной Лили все обращаются как с шелудивым щенком: толкают, трясут, бросают, пинают.

— Пусти! — заверещала я. Звонкий голос — почти мое единственное оружие. Слабыми ручонками этой девчонки я ничего бы не смогла сделать. — Да что «иначе»? Я только воды… Жалко, что ли?

— Это место для господ.

— Вот придешь ты ко мне, когда у тебя курицу украдут! — скрипнула зубами я.

Одернула задравшуюся тунику и повернула обратно.

— И что ты сделаешь, замарашка?

Стражи двинулись на меня, выставив копья.

— Найду ее и съем! Б-е-е-е…

Ободранные коленки нещадно саднили, корзинку пришлось вытаскивать из кустов терна, и я расцарапала еще и руки.

Короче, день не задался с утра. А все незнакомцы виноваты. Ничего, я еще с ними поквитаюсь.

Я помогла булочнице поднять хлеб, отряхнула тунику и замерла: с одной стороны, тетушка Грета ждет специи и дрожжи, а с другой…