Слёзы не вернут мне честь. Не вернут дом. Не вернут даже ту жалкую иллюзию, что я хоть что-то значила в этой жизни.
Я плакала тихо, почти беззвучно, но Гаррет всё равно услышал.
— Мадам… — прошептал он, робко приближаясь. — Простите меня… Я… я не знал, что всё так обернётся…
Он стоял в полушаге, не решаясь коснуться меня, как будто я была вазой из тончайшего фарфора и малейшее прикосновение разобьёт меня вдребезги. Возможно, так и было.
— Уйди, — прохрипела я. — Ты не виноват. Виноваты все… кроме тебя.
Но он не ушёл. Сел на корточки у подножия кресла, опустил голову и замер. Я чувствовала его присутствие — тяжёлое, как вина, но тёплое, как последний уголёк в остывающем камине. И это тепло, пусть и чужое, пусть и случайное, немного смягчало боль.
Я закрыла глаза, задыхаясь от бессилия.
Заснула я под утро. Или, скорее, отключилась — сознание просто сдалось под тяжестью ужаса: завтра придут свидетели — слуги, соседи, даже, быть может, сам председатель Совета министров — поставят свои подписи под лживым актом моего позора. А через день утренние газеты выйдут с моим портретом на первой полосе: «Маркиза Делагарди поймана с конюхом в собственной спальне».
Когда я проснулась, щёки были мокрыми, словно я попала под дождь. Тело ныло от холода и усталости, но хуже всего было внутри — там, где раньше билось сердце, теперь зияла пустота.
Я свернулась в кресле, как раненый зверёк, и плакала, пока не выплакала все слезы. Плакала не от страха, даже не от боли — а от ощущения полного бессилия. Будто меня стёрли с лица земли, не спросив, хочу ли я исчезнуть.
И тут я скользнула глазами по комнате и увидела, что дверь в коридор открыта.
Не настежь — но достаточно, чтобы в щель проникал слабый утренний свет и запах мороза. Я моргнула, не веря своим глазам.
Гаррет по-прежнему спал в углу, уронив голову на стул, одна рука свисала, пальцы касались пола. Он не вставал. Значит… кто-то открыл дверь снаружи.
Грудная клетка напряглась, будто рёбра сжались вокруг сердца, пытаясь его удержать.
Как?
Муж запер нас на ключ. Я слышала щелчок. Чёткий, зловещий, как приговор.
А теперь — открыто.
Как будто кто-то… или что-то… захотело, чтобы я вышла. Холодок, уже знакомый мне по вчерашней ночи, прошёл по спине. Я словно чувствовала чужое присутствие.
Я встала на дрожащие ноги и подошла к зеркалу.
Глаза — красные, опухшие, лицо бледное, как бумага. Волосы растрёпаны. Я выглядела так, будто уже умерла — просто забыла лечь в гроб.
Вышла в коридор. Тишина. Потом я услышала приглушённый голос и звон фарфора. Звуки доносились из столовой.
Там, за роскошным столом, в окружении утреннего света, сидел Лионель. Он ел. Спокойно, изысканно, будто ничего не произошло. Перед ним — тарелка с яйцами, беконом, бокал вина и небольшие булочки. Перед ним лежала свежая газета, которую он увлечённо читал.
И — ни одного прибора для меня. Ни чашки, ни тарелки. Меня уже вычеркнули из дома. Просто ещё не объявили об этом публично.
Я больше не хозяйка. Я — никто.
Муж поднял на меня удивлённые глаза, и уголки его губ дрогнули в усмешке.
— Риэль, как ты как вышла? — спросил он, не скрывая ленивого любопытства. — Дверь была заперта снаружи.
Глава 2. Он
Я ненавижу тебя, моя девочка, так сильно, что кожа на пальцах трескается, когда я сжимаю кулаки.
Моя рука сжала рукоять ножа, пытаясь передать ему всю мою ненависть.
Пальцы сжались в кулак. Черная перчатка затрещала, будто лопнула от холода. По полу поползли трещины, как по стеклу, когда мой гнев достиг предела.
Я подошел ближе, скользя взглядом по ее шее, руке, по ее губам. Моя тень полностью поглотила ее, накрыла собой.
Мои пальцы сами потянулись к её полуоткрытым губам, словно ловят ее дыхание. Я не коснулся ее. Не потревожил покой.
Медленно отводя руку, я прижал эти же пальцы к своей маске — к губам, словно поцелуй, которого не было.
Моя рука провела линию по воздуху в сантиметре от кожи, будто запоминала контур её лица. Словно я хочу отделить ее от всего мира.
Она спала, сжавшись, словно вокруг нее одни враги.
Я присел рядом с ней, видя, как подрагивают ее веки.
— Если бы не твое счастливое лицо во время свадьбы, на вопрос: «Кто против этого брака?», я бы не стал молчать, — прошептал я.
Она не ответила. А я продолжал пожирать ее взглядом, ее разорванное платье.
— Жаль, ты не слышишь. Они сейчас обсуждают, как лучше подать тебе яд. В сладком чае или в десерте? — прошептал я едва слышно, как шепчет тьма.
Она сидела в кресле, а я смотрел на нее из темноты. Я бросил взгляд на темный угол, где храпел конюх. Если конюх сейчас дернется или мне покажется, что он проснулся, я его убью.
Она простонала во сне. Стон вырвался из ее полуоткрытых губ. Мучительный, протяжный.
Я почувствовал, как от ее стона в штаны напряглись, заставляя задыхаться от желания.
Нет! Не сейчас…
Я смотрел на ее бледное лицо, слушал ее дыхание.
— Сейчас я — ненависть, которая хочет тебя — до крови, до слёз, до безумия, — прошептал я. — Но ты меня запомнила другим…
Она снова не ответила. Мне захотелось сорвать с нее платье, сжать ее тело так сильно, что она забудет, кто ее муж.
Я хотел, чтобы она закричала — не от страха, а от того, что я — зверь, которого она выпустила из клетки.
Я усмехнулся.
— Даже если ты будешь кричать. Даже если ты будешь биться. Даже если ты будешь ненавидеть меня… Ты — моя. Я хочу положить твоё сердце себе в грудь. Я хочу вдохнуть твой крик подо мной. Я не убью тебя, девочка. Я сделаю хуже. Я заставлю тебя просить, умолять, чтобы я взял тебя.
Она что-то шептала во сне. А ее лицо озарилось надеждой.
— Кому ты молишься, девочка моя? Ты хоть знаешь, кто тебя слышит?
Ну что ж, давай сыграем в игру. Кто услышал, тот и бог.
— У тебя очень жестокое божество, моя девочка, — прошептал я.
Моя рука крепко сжала рукоять ножа, а по зеркалу пополз иней.
Глава 3
— Когда я проснулась… дверь была открыта, — ответила я тихо.
Лионель нахмурился, словно ему это не понравилось.
Я сама не понимала, как это получилось. Кто освободил меня из ловушки?
Муж на миг замер. Потом усмехнулся, и его лицо снова стало спокойным.
— Лизетта уехала за свидетелями, — продолжил Лионель, откусывая кусок тоста. — Ничего страшного. Все и так подпишут. Они уже знают, что на кону.
Я сжала пальцы в кулаки, чувствуя знакомую дрожь в груди. Он сказал это так мягко, так спокойно, будто мы ведем светскую беседу. А я вдруг поняла: он даже не злится. Он рад. Он свободен. И это хуже любого оскорбления.
Лизетта вернётся… и с триумфом наденет моё кольцо на палец.
— Ты проголодалась? — спросил Лионель, опустив руку под стол, чтобы тут же вернуть ее на место.
Да, я чувствовала, как стресс подъедал последние ресурсы моего организма. И сейчас, когда муж напомнил мне о еде, я вдруг осознала, что съела бы половину стола.
На лице Лионеля было что-то вроде снисхождения.
Он встал и направился в сторону коридора, вышел и спустя пару минут вернулся.
— Даже здесь ты решил поиздеваться, — произнесла я, видя, как он возвращается на место.
— Ну почему же? — заметил Лионель. — Мы с тобой прожили вместе десять лет. Я всё надеялся, что смогу тебя полюбить. Но, увы… Не вышло.
Но я села за стол.
