Дураки все - Руссо Ричард

– Нечасто.

– Хорошо, – сказал Карл, явно с искренним облегчением. – Приятно думать, что когда я буду такой же старый, как ты, все это закончится.

– С чего ты взял, что доживешь до моих лет? – спросил Салли, добавив шепотом: – На, тебе это может понадобиться. – И многозначительно пододвинул к нему полотенце.

Карл уставился на него недоуменно, но потом заметил.

– Господи, – произнес он и крутанулся на табурете – так, словно намочил штаны сию секунду, а не две минуты назад совершенно в другом помещении.

Рут сообразила, в чем дело, еще быстрее Карла, который теперь смотрел на Салли так сердито, точно подозревал, что это Салли обоссал ему штанину. Причем Салли отчего-то почувствовал себя виноватым, будто так и было.

– Полотенце не поможет, – заявила Рут, едва Карл принялся энергично вытирать штаны. – Идем, – добавила она и жестом велела Карлу следовать за ней, а он, красный как свекла, неохотно повиновался.

Дверь в квартиру закрылась, и Салли остался один в своем, пожалуй, самом любимом месте на свете, в тишине столь глубокой, что были слышны металлические щелчки кофеварки на другом конце стойки, похожие на тиканье часов. На улице ни души, видно лишь рябь знойного марева. Салли ждал, что проедет машина, или кто-нибудь выйдет из хозяйственного магазина, или хотя бы собака перебежит дорогу; его вдруг охватила глубокая растерянность, будто то, что он считал настоящим, вдруг оказалось декорацией к фильму, а он в ней – единственным исполнителем, тогда как остальные актеры и прочие члены съемочной группы разъехались по домам. На день? На выходные? Или съемки свернули, а ему не сообщили? Даже кофеварка вдруг перестала щелкать, и что-то вроде паники переполнило душу Салли. Что, если он в эту минуту перенес сердечный приступ, о котором его предупреждали? Что, если прекращение жизни – с точки зрения умирающего – выглядит именно так? Все замирает, лишь сознание беззаботно продолжает свою работу, добросовестно отражая происходящее.

– Эй, – произнес чей-то голос, и Салли сперва подумал, что Рут, но потом, прищурясь, увидел ее дочь Джейни. С годами голоса матери и дочери сделались так похожи, что порой Салли различал их с трудом.

Дверь в квартиру была распахнута, изнутри доносилось пронзительное гудение мелкого бытового прибора.

– Земля вызывает Салли! Привет.

– И тебе привет, – ответил он немного смущенно, но и благодарно, поскольку от звука ее голоса все снова пришло в движение.

Из хозяйственного магазина на противоположной стороне улицы деловито вышел мужчина, где-то вдали завопила автомобильная сигнализация. В больнице Салли предупреждали о возможности кратковременных “разрывов в повествовании” и даже галлюцинаций. Из-за аритмии мозг получал то слишком много крови, то слишком мало.

– Вы день ото дня всё страньше, вы это знаете? – Джейни налила себе кофе. Под ее припухшими от сна глазами темнели круги. Джейни взирала на Салли с искренним равнодушием. – Кстати, о странностях: почему в моей ванной Карл Робак моим феном сушит свою промежность?

– Ну… – Салли осекся, поскольку Джейни, пожалуй, единственная из женщин Бата не знала о болячке Карла.

– Ох уж эти мужчины, – сказала Джейни, причисляя Салли к участникам творящегося в ее ванной идиотизма, что бы это ни было.

– Эй, – вернувшаяся Рут впилась взглядом в дочь, – я предпочла бы, чтобы ты не выходила в зал в халате.

Джейни, что неудивительно, предпочтения матери ни капли не волновали.

– Ага, а я предпочла бы, чтобы ты не водила ко мне в ванную мужиков, когда я еще сплю, и не давала им без спроса мой фен.

– А ты попробуй просыпаться не в полдень, – предложила Рут.

Джейни указала на часы – 11:29.

– Еще никакой не полдень. И вчера вечером я закрывала кафе, можно дать мне чуть-чуть отдохнуть?

Так они пререкались довольно долго, но в конце концов мать сдалась.

– Извини за ванную, – сказала Рут дочери, – у Карла случилась маленькая неприятность. – Его имя она произнесла с нажимом, точно говорила: “Помнишь, что я тебе рассказывала о Карле?”

– А, да. – Джейни пожала плечами. – Тогда ладно.

– Вот и я так подумала, – ответила Рут. – И рада, что ты со мной согласна.

Джейни закатила глаза, демонстрируя, что она, конечно же, не согласна, но спорить не станет.

– Это не моего идиота бывшего голос я слышала?

Рут явно сочла вопрос риторическим, поскольку ответить не потрудилась.

– Серьезно он относится к этому судебному запрету, ничего не скажешь. – Джейни посмотрела на Салли: – Что она дала ему в этот раз?

– Ничего! – выпалила Рут и поправилась, устыдясь: – Чашку кофе и кусок вчерашнего пирога.

– Мам, представь, что это собака. Прикормишь – уже не отвяжется.

– Пока что он не сделал ничего дурного, даже не пытался. – Рут покосилась на Салли. – В отличие от некоторых.

– А Рой всегда так. – Джейни допила кофе и поставила пустую чашку в пластмассовый таз для грязной посуды. – Не делает, не делает, а потом как сделает. Но уж когда сделает, то, как обычно, пострадает моя челюсть.

– Он ломает тебе челюсть, потому что ты вечно ему хамишь.

– Нет, он ломает мне челюсть, потому что ему нравится ее ломать.

– Как тебе нравится хамить, – бросила Рут.

– Ой, да конечно. – Джейни остановилась на пороге квартиры. – Подумать только, и в кого я такая?

Не успела за дочерью закрыться дверь, как Рут набросилась на Салли:

– Я не хочу это слышать!

Как он и боялся, Рут не терпелось возобновить их ссору с того самого места, на котором они остановились.

– Что ты не хочешь слышать?

– Твое мнение.

Вообще-то Салли даже обрадовался, что можно промолчать. Он заметил, что ситуация изменилась в его пользу, причем без его участия. Ничто так быстро не возвращало ему расположение Рут, как стычка между ней и ее упрямой дочерью, и Салли сомневался, что Рут захочет вести войну на два фронта, тем более что на одном она точно проиграет. И, видимо, угадал, поскольку, едва он уступил ей в гляделках, она тут же расслабилась.

– Спасибо, – совершенно искренне проговорила она.

– Пожалуйста, – ответил он. – Я, может, сказал бы что-то хорошее. Но ты уже этого не узнаешь.

Судя по взгляду, который бросила на него Рут, ее это ничуть не расстроило. Рут налила себе кофе, подвинула табурет, уселась напротив Салли, тыльной стороной ладони погладила его по щеке – первая ласка за многие месяцы; этот жест окончательно рассеял остатки его растерянности. Все-таки это его жизнь, такая, какая есть, а не кино о ней.

– Так все-таки что на тебя нашло? – задала Рут тот же вопрос, что и прежде, когда злилась, но теперь уже совершенно другим тоном. Тогда Рут имела в виду то, как Салли обошелся с Роем Пурди, теперь… кто знает?

– Он опасен, Рут.

– Думаешь, я этого не понимаю?

Салли в этом сомневался. Понимает ли?

– Я знаю, ты считаешь, что помогаешь мне, но это не так. Если он психанет, ты окажешься в больнице. Или на кладбище.

– Может быть, я тебя удивлю, – повторил фразу Роя Салли, хотя и в его устах она тоже звучала жалко.

– Он на сорок лет тебя моложе. И не станет драться честно.

– Это я понимаю, – ответил Салли (приемчики, которые он планировал применить к Рою Пурди, образчиком честности тоже не назовешь). – Но если он на меня набросится, то отправится обратно в тюрьму и ты от него избавишься.

– Да, но если он тебя убьет, я избавлюсь и от тебя.

Два года; а скорее, все же один. Быть может, на самом деле он завелся именно из-за этого – подсознательная попытка к бегству, стремление уйти из жизни на собственных условиях, не дожидаясь рокового сбоя слабеющего сердца? Есть же такие, кто покончил с собой, разогнавшись на темной дороге и направив машину в подвернувшееся дерево или на встречную полосу. И как Рой Пурди укладывается в этот сценарий? Самоубийство с помощью мудака?

Слабость этой теории в том, что она подразумевала, будто Салли хочет умереть, а он совершенно точно этого не хотел. Когда Карл объяснял, какую работу намерен поручить Рубу – работу, на которую никто в здравом уме не согласится, – Салли уколола зависть, и объяснить это он был не в состоянии даже себе. Если источник зловонной слизи, прущей из-под пола фабрики, действительно на салотопенном заводе, то чистить ее – работенка более чем паскудная. Такое не по душе никому, в том числе Салли. Да и не настолько он ненавидит себя, чтобы считать, подсознательно или нет, – по крайней мере, как он это понимал, – будто подобной гадостью ему и следует заниматься. По душе ему, насколько Салли мог судить, нужность этого дела. В этом был плюс работы, которой некогда занимались они с Рубом, – она была нужна. А сделав ее, они чувствовали удовлетворение, даже удовольствие – пропорционально перенесенным трудностям. Мало приятного в том, чтобы обшивать дом гипсокартоном на таком морозе, что пальцы немеют и в конце концов ты нечаянно попадаешь по ним молотком, но как же хорошо потом зайти в тепло. Долго стоять под душем – таким горячим, что еле терпишь, – еще лучше, а уж часом позже усесться на табурет в “Лошади”? Идеально. После целого дня трудов – к счастью, оставшихся в прошлом – и пиво кажется холоднее, а если пиво холодное, то вроде как и не страшно, что оно дешевое и что твой удел – всю жизнь пить дешевое пиво. А в пятницу отловить Карла Робака, заставить его достать из кармана штанов пухлый сверток полусотенных и двадцаток и наблюдать, как этот сукин сын раздраженно отсчитывает купюры, пока целиком не отдаст тебе причитающееся, пока не выплатит всё, что ты, черт возьми, честно заработал, – что может быть приятнее? До относительно недавнего времени Салли именно так и жил, и нет, такая жизнь ему не опротивела, ему опротивело, что возраст и нездоровье оттесняют его на периферию, но это, будем честны, происходит со всеми. Просто пришла его очередь.