Я вернулась в палатку и достала чемодан.
Не просто чемодан.
Священный.
С заклинанием на замке «не открывать без трёх чашек чая и одной слезы отчаяния».
— Мэричка, ко мне! — позвала я, раскладывая на ковре розовое платье с серебряной вышивкой — как утренняя звезда на рассвете. — Сейчас будем превращать тебя в принцессу. Настоящую.
Она подошла — тихо, как тень, как будто ещё не верила, что это — для неё.
Боже, какое же оно дорогое! Но мне было не жалко денег! Многое из того, что было на платье, я пришивала своими руками. Поэтому оно выглядело так, словно его пошили в самом дорогом ателье столицы! Я помогла Мэри с платьем. Застегнула пуговицы. Поправила воротник. Привязала пояс — не туго, но так, чтобы держался. Нацепила брошку — ту самую, первую цацку — как талисман. Причесала — просто, но с намёком на корону. Накрасила — не ярко, а сияюще — как будто свет идёт изнутри.
— Ты — не для них, — прошептала я, глядя на её отражение в зеркале. — Ты — для себя. Для тех, кто увидит тебя — и запомнит. Не как «ещё одну». А как ту самую.
Она улыбнулась. Тихо. Но — по-настоящему. Потом отошла в угол, села на пуфик и просто смотрела на себя в зеркало — как будто впервые видела — не сироту, не бродяжку, не жертву — а девочку, которой есть куда идти.
Я не стала мешать. Пусть смотрит. Пусть верит. Пусть запоминает.
Через час ей придется быть сильной.
— Спарта, твоя очередь! — позвала я, раскладывая фиолетовое платье с золотым шитьём — как закат над горами. — Ты — не просто невеста. Ты — богиня. А богини — не просят разрешения. Они — берут. И побеждают.
Она не улыбалась. Не нервничала. Стояла — как статуя перед храмом. Я помогла ей надеть платье. Застегнула. Поправила рукава.
Глаза — подчёркнуты. Губы — сдержаны. Взгляд — как у королевы, которая знает: трон — её, даже если никто не аплодирует.
— Если скажут «низкие бёдра» — скажи: «зато высокий дух», — прошептала я, поправляя её волосы. — Если скажут «слишком высокая» — скажи: «зато вижу дальше».
— Спасибо, тёть Оль, — прошелестела Спарта, едва не плача от такой красоты.
— Симба, вперёд! — позвала я, раскладывая огненно-рыжее платье с вышивкой в виде золотых веснушек — да, я специально заказала — чтобы никто не стёр их.
— Ты — не должна быть как все. Ты — должна быть как ты. С дерзостью. С веснушками. С огнём в глазах. С походкой, от которой падают судьи. С характером, от которого мадам Пим теряет сон.
Она подпрыгнула.
Засмеялась.
Схватила платье.
Она засмеялась. Громко. Свободно. Как будто уже выиграла.
Я начала её одевать. Придерживала платье, застёгивала, поправляла. Красила, укладывала волосы, шептала напутствия. Как мать. Как генерал.
Ночь опустилась на лагерь тихая, влажная, пропитанная запахом дождя, травы и тревоги. Только изредка — хлопок палатки, скрип колеса, шёпот слуг — напоминали, что мы не одни. Что вокруг — тысячи глаз, тысячи ушей, тысячи планов.
А внутри — тишина. Не умиротворяющая. Опасная. Как тишина перед грозой — густая, когда сердце бьётся чаще, когда всё кажется спокойным… потому что враг уже внутри.
И тут снова пронзительный крик. Мольба. Слёзы. Не детские. Не испуганные. Отчаянные. Как будто кто-то медленно рвёт душу на части.
Мы вскочили. Выбежали. Не думая. Не спрашивая. Просто бежали.
И увидели. Слуги. Четверо. Крепкие. С лицами, как у палачей, привыкших к крикам. Они тащили Эспону — прекрасную, изящную, некогда непобедимую Эспону — к карете. Она рыдала. Не кричала. Рыдала, как человек, который только что понял: всё кончено. Её красота не спасла. Её титулы не защитили. Её победы забыты.
— Нет! Пожалуйста! Я могу ещё! Я выиграю! Я… я сделаю всё! Только не… не туда! — всхлипывала она, цепляясь за дверь кареты. — Я… я не старая! Я… мне только двадцать!
Эспона всегда была сильной соперницей. Она привыкла к победам. Её красота, её ум, её победы — всё это делало её неуязвимой. Но сейчас она была беспомощна. Её рыдания разрывали сердце, и я чувствовала, как внутри меня поднимается волна гнева и отчаяния.
Глава 52
Рядом с каретой стоял и потирал ручки мерзкий старикашка, который требовал у меня «красивую невесту» и был послан лесом без карты, рюкзака и кепочки.
Этот мерзкий дед резко дёрнул Эспону за руку.
— Хватит истерики. Ты проиграла. Тебя купили. Веди себя прилично — или в следующий раз — без кареты, — проскрипел он, явно недовольный поведением своей покупки. Вместо покорности — вон какой концерт устроила!
Эспона исчезла внутри кареты. Последнее, что мы увидели — её пальцы, сжимающие край окна. Белые.
Напряженные. Как будто прощание.
Старик чинно уселся в карету, правда, не сам. А с помощью слуг. И вот карета тронулась, разбрызгивая во все стороны лужи.
Я опустила глаза. Не от жалости. От боли. От понимания.
— Надо вмешаться! — резко произнес Марон, но я вцепилась в него.
— Нет! Она уже жена. По закону. Сделка совершена. Продали Эспону, — сказала я. — Жаль.
— Как — продали? — удивился Марон, как будто слово «продали» не имело права существовать в его мире. — Я слышал, ты говорила, что она… победительница?
Я посмотрела на него. Спокойно. Без драмы. Да-а-а, ты многое не знаешь про выставки, дорогой генерал.
— Очень просто. Взяли — и продали. Она проиграла. Она больше не нужна. Ну хоть продали, а не на улицу выкинули. И замуж, заметь, а не в бордель! Что тоже бывает довольно часто… Тем более — возраст поджимает. Кому нужна, как говорят, двадцатилетняя старуха?
Генерал напрягся. Я понимала, что эта уродливая изнанка выставки станет для него открытием. И понимала, что даже ему придется с ней смириться.
— А меня тогда — вообще на помойку истории? — ужаснулся он. — Мне почти сто! Я улыбнулась. Горько. Но — без насмешки.
— Ты — мужчина. Как показала практика — тебе может быть и четыреста. Но у женского брачного возраста всё равно есть предел. Если бы Эспона сегодня победила — ей дали бы ещё года два. Максимум — три. Дальше держать и кормить её мадам Пим не станет. А в двадцать два года невеста хороша только с большим приданным. Надеюсь, что она его отравит. Быть может, хоть чему-то девочка научилась у мадам Пим!
Генерал молчал. Смотрел на карету, которая исчезала в темноте. На дождь, который смывал следы преступления. На меня — как будто впервые видел.
— Это только начало, — выдохнула я. — Готовься.
Все затаились перед бестами! Сейчас самый важный выход. Это уже не тоненькие платья и минимум макияжа. Это выход королев. Деньги соревнуются с деньгами, красота с красотой, связи со связями.
Я понимала, что первое место уже куплено. И даже не мадам Пим. Поверьте, у нее на такое денег не хватит. Так что победители начинались со второго места. И с расстановки!
Эх, нам бы в расстановочку попасть!
Из всех участниц-победительниц рингов выберут сначала шесть. Шесть лучших. А потом пьедестал.
Мы только-только закончили превращать Симбу в огненную королеву — последняя веснушка подсвечена золотым, последний локон уложен, последний штрих блеска нанесён — как вдруг…
Тссс…
Тишина.
Не та, что перед грозой.
А та, что перед взрывом.
Я замерла. Сердце — в горле. Уши — на макушке. Глаза — как у совы, которая только что увидела мышь… По попе пробежал холодок… Неприятный такой.
— Девочки, — прошептала я, не поворачивая головы, — не двигайтесь. Не дышите. Не шуршите платьями. Особенно — ты, Симба. Ты вообще перестань существовать на пять секунд.
Глава 53
Девочки замерли. Даже Мэричка — перестала вертеться.
И тут — шмыг.
Не шаг. Не шорох.
Шмыг.
Как будто кто-то прижался к пологу палатки. Тень. Незваная. Зловещая. Как будто сама зависть решила заглянуть на огонёк.
— Господин генерал, — прошипела я, не отрывая глаз от входа, — закройте девочек. У меня плохое предчувствие.
