Эмма Браун - Бронте Шарлотта

Я ничего не сделала. И ничего не сказала. Подобно многим оказавшимся в такой же ситуации, я позволила свадебным планам громоздиться вокруг, пока их громада не скрыла меня. Отец сшил мне для свадьбы красивое платье, Альберт купил увесистое кольцо, и в скором времени я, словно сомнамбула, уже стояла в церкви и клялась любить и почитать, пока смерть не разлучит нас, мужчину, с которым при иных обстоятельствах не проговорила бы и пяти минут.

Он жил примерно в восьми милях от нас. Я ожидала, что по выходе из церкви перееду в деревенскую местность и вдали от нашего городского дома буду любоваться сельскими видами. Как бы не так. Над шумным торговым городом Руксбери вечно висел туман – дымили соперничавшие между собой фабрики и заводы, – и мы ходили во мгле. Вокруг фабрик теснились трущобы, тротуары покрывала черная сажа, которая в дождливые дни превращалась в маслянистую липкую грязь, нещадно пачкавшую подол. Церковь Руксбери была очень красива, но обращала на себя внимание не столько внешним обликом, сколько запахом, ибо располагалась возле товарной станции, где стояли вагоны с нечистотами, которые отгоняли лишь раз в неделю. Копоть, зловоние, торговля и нищета составляли жизнь города, и неудивительно, что каждый год в канун Рождества колокола церкви Руксбери отчаянно звонили, изгоняя дьявола.

Замужество многим меня удивило. Обосновавшись над магазином мужа в четырех душных комнатах, которые обставляла его покойная мать, вооружившись щеткой, тряпкой, а также небольшим запасом свадебного белья, постельного и столового, я готовилась примерить на себя новую роль и тотчас приноровиться к ней.

Если говорить о браке, что подчиняет строгому порядку страсти, имущество и продолжение рода, для мужчин это лишь каркас их жизни, для женщин же – пустоты внутри каркаса, которые надобно заполнить. Но если у вас нет детей и полезного занятия, это все равно что наполнять водой утлую лодку. Я не любила мужа, а потому подозревала, что скорее принадлежу к большинству женщин, нежели составляю редкое исключение. Я не ждала счастья в замужестве и оттого не копила в душе обид и разочарований. Не качество, но количество – вот что ужасало меня в браке. Вынужденная жить в тесном соседстве с тучным, заросшим щетиной мужчиной, который видел во мне лишь собственность, чье единственное назначение – служить ему, как курительная трубка или тапочки, я должна была напоминать себе, что оковы мои не спадут спустя неделю, или год, или даже тот срок, что проводит на каторге осужденный преступник. Это случится, лишь когда один из нас испустит последний вздох.

Свои супружеские обязанности муж исполнял с тем же усердием, с каким занимался торговлей, и мне пришлось смириться с его домогательствами. Похоже, страдания – удел женщины, и я, как могла, старалась свыкнуться. Худшей пыткой для меня, как, наверное, и для большинства жен, была невозможность остаться наедине со своими мыслями. Мистер Чалфонт не догадывался, что голова моя может быть чем-то занята, и взял себе за правило весь день и половину ночи набивать ее своими взглядами и суждениями. По ночам в постели он храпел, а днем бубнил мне в ухо.

Но все это настолько обыденно, что и говорить не стоит: о подобных вещах обычно предпочитают помалкивать. Так что же удивительного в моем браке? Удивительно то, что, несмотря на все эти нелепости, я осталась прежней. Я воображала, будто смогу со временем привыкнуть и покориться, но отчужденность лишь укрепила мой дух, позволила мне остаться собой. Мои привязанности скрывались в том потаенном уголке души, где я их поселила. Жажда действия не оставила меня. И даже надежды, словно свежий беспокойный ветерок, оживляли круговорот моей жизни.

И все-таки мне хотелось бы замолвить словечко за мистера Чалфонта: он был так доволен собственной жизнью, что это почти восполняло мое разочарование в своей. Альберт полагал, что дела у него идут превосходно, ему нравилось его ремесло. Собственная особа вызывала у него восхищение, наружность была предметом его гордости. А теперь, в довершение всего, он обзавелся женой, молодой сильной женщиной, которую считали еще и красивой, и это ценное приобретение приводило его в восторг. Он никогда не требовал от меня заверений в любви. А если бы я спросила мужа о его чувствах ко мне, думаю, он пришел бы в недоумение, как если бы я осведомилась, что он думает о новейших французских романах. Внешнее впечатление – единственное, что имело значение. Таково было его убеждение, и муж от него не отступал.

Должно быть, я замолчала и глубоко задумалась, глядя на лежавшую передо мной на столе зеленую ткань, темную, нетронутую, как девственный лес, и ножницы, серебряный клюв которых уже наметил жертву. А между тем мисс Фицгиббон крепко спала, свернувшись клубком в своем уголке у камина.

Я отнесла ее в постель – девочка была легкой, как младенец, – потом вернулась, опустилась на согретый ее телом стул, глядя на огонь, и час или больше сидела, пока его драконье воинство не обратилось в розоватую пыль.

Добрая неделя ушла у меня на то, чтобы узнать мужа, ибо он был человеком привычки, подобным бумажному листу, исписанному лишь с одной стороны размашистым почерком с большими пробелами между буквами. Вставал он рано, завтракал всегда в один и тот же час, а вечером пил чай с хлебом, маслом и бараниной. Во время еды он любил развлекать меня рассказами о торговом ремесле. Истории его не блистали занимательностью, да и засыпал он частенько на полуслове. Пару раз я, глядя на его тучную фигуру, мирно побулькивавшую во сне, как котелок на печи, думала: он никогда не открывал мне свою душу, не показывал гнева, не жаловался на детские обиды, но, если бы мне пришлось выдержать экзамен на доскональное знание мистера Альберта Чалфонта, я справилась бы блистательно, хотя была знакома с ним всего какой-то месяц, а женой стала лишь неделю назад.

Куда больше времени понадобилось мне, чтобы свыкнуться с ролью миссис Альберт Чалфонт. Той, что едва перешагнула порог детства и лишь недавно утратила независимость, странно было слышать обращение «мадам», странно сознавать себя почтенной (в известной степени) особой. Я даже лишилась своего имени, ибо Альберт не пожелал называть меня Изабел или Айзой. В его доме я превратилась в Белл. Белл Чалфонт! Это имя подошло бы какой-нибудь пухлой, моложавой, но степенной матроне. Оно ничем не напоминало отражение, что показывало мне зеркало. Там я видела лицо и фигуру, еще не сформировавшиеся, надежды, еще не разбитые.

В течение года я сменила три адреса. Неясная тревога преследовала меня, я чувствовала себя усталой, измученной странницей, которая все бредет, и тяжкому ее пути не видно конца. Поскольку муж был намного старше меня, подчиняться его воле казалось естественным (вдобавок он не был суровым хозяином), но, хотя губы мои и тело служили ему исправно, сердце и душа отказывались покориться. Изо дня в день исполняя обязанности преданной жены, я все более пылко любила другого. Я не могла забыть Финча, и не знаю, действительно ли старалась его забыть. Мне не хватало решимости отказаться от него – это было бы постыдным, бесчестным, – поэтому я молилась о его благополучии и понимании. В отчаянии взывала я к Небесам, просила, чтобы неведомо как однажды судьбы наши соединились, нерушимая связь между нами была тому залогом.

Муж мой, разумеется, не усматривал в моих молитвах ничего подозрительного. Ему нравилось видеть меня на коленях. Он считал, что это самое подходящее занятие для жены.

– Славная девочка, Белл. – Он слегка трепал меня по голове, когда я на коленях возносила молитвы Создателю. – Молитвы – женское занятие. Я человек не набожный, но когда видишь ангела за молитвой, сердце радуется.

Иногда сердце его радовалось так бурно, что он принимался меня целовать, а потом и до брачных игр дело доходило. Я считала это наказанием за мои греховные мольбы.

Между тем было в моей новой жизни и нечто привлекательное: продовольственный магазинчик моего мужа. Это было славное местечко, расположенное на шумной торговой площади. Здесь было довольно сумрачно из-за множества полок темного дерева, которое так любил Альберт. На них в беспорядке были навалены всевозможные фрукты и овощи. Мистер Чалфонт был человеком трудолюбивым: каждый день поднимался на рассвете, запрягал повозку и объезжал поставщиков, поэтому продукция его была всегда свежей и пользовалась спросом. Но в заведении Альберта явно не хватало заботливой женской руки. Невзрачный юнец в неряшливой рабочей одежде служил здесь помощником. Полки явно нуждались в полировке, а яблоки не мешало бы повернуть так, чтобы покупатели видели их розовые щечки. Длинные доски пола, покрытые пылью и клочьями соломы, скрипели под ногами. По всему видно было, что здесь хозяйничает мужчина: в целом магазин выглядел опрятно, однако мелочам, способным представить его в самом выгодном свете, не придавалось значения. Решив взять эту приятную обязанность на себя и внести некоторые новшества, я предвкушала, как красиво уложу фрукты и овощи в нарядные ивовые корзины и выставлю за порог, чтобы освободить в магазине пространство для посетителей, представляла, как отполирую до блеска деревянные полки и выставлю рядами стеклянные банки с джемами и домашними соленьями, которые заготовлю сама. Картофель будет храниться не в мешках, а в деревянных бочках. На прилавок я выставлю вазу с маленькими конфетками и другими сладостями, чтобы угощать детей и покупателей. Но с особым удовольствием, признаюсь, я мечтала о том, как украшу эту скромную лавку своей особой.