Эмма Браун - Бронте Шарлотта

– Большинство женщин не зарабатывают себе на хлеб, – сказала я с негодованием, вспомнив о миссис Корнхилл. – Их, словно изнеженных комнатных собачек, содержат богатые мужья. Только бедным женщинам приходится трудиться.

– Да, – кивнул отец, – женщинам, у которых нет приданого. Но если девушка хороша собой, иногда это служит ей приданым.

Я нахмурилась, повернув голову к очагу:

– Торговать красотой ради замужества – скверная сделка для обеих сторон. Разве взаимная сердечная привязанность не более прочная основа для брачного союза, нежели призрачные обольщения, какие сулят деньги или внешность?

Отец отвел взгляд:

– Не все согласятся с тобой: чувства, на которых держатся браки – да, даже лучшие и крепкие, – поначалу обманчивы, а более глубокие приходят с годами, когда супругов связывает взаимное уважение и доброта, забота о детях.

– Мне не по душе этот разговор, отец, – сказала я неуверенно. – Не понимаю, к чему вы ведете. Я никогда раньше не слышала от вас подобных речей.

Он уткнулся лицом в ладони: казалось, на него вдруг навалилась неимоверная усталость. Мне хотелось его ободрить, но я понимала: нам обоим предстоит суровое испытание, и никакие утешения здесь не помогут. Наконец он поднял голову и устремил на меня взгляд, полный мольбы.

– Это ради той, что спит в соседней комнате.

– Что, отец?

– Есть один джентльмен, который шьет у меня костюмы. Он много лет бывает у нас в доме и помнит тебя еще ребенком, а потом и девушкой. Его всегда привлекал твой характер, манеры, а в последние годы еще и красота.

– Я не знаю, о ком речь.

Неизвестно почему, но мне стало страшно. То чувство, что я испытала, приехав домой, исчезло без следа.

– Он хочет познакомиться с тобой.

– Я вернулась не для того, чтобы любезничать и принимать ухаживания. Моей семье понадобилась помощь, поэтому я здесь.

И тогда голосом, таким слабым и отрешенным, что звук его надрывал душу, отец сказал:

– Он хочет жениться на тебе.

У меня вырвался крик ужаса. Я была убеждена, что вовсе не выйду замуж, раз не могу стать женой Финча, и, вскочив со стула, где так уютно устроилась, я отступила в дальний угол комнаты.

– Он что, богат? Вы хотите продать меня какому-то богачу?

Отец вздохнул:

– Нет, он не богач, но неплохо обеспечен. Он обещал взять на себя все наши расходы, включая лечение твоей матери и образование детей.

Теперь я поняла, о чем меня просят. Все будущее моей горячо любимой семьи зависело от меня. Сколь незначительной казалась эта сделка между двумя совершенно чужими людьми в сравнении с благополучием целого семейства! В своем идеализме, свойственном юности, я с горячностью осуждала постыдные сделки, но в действительности наше не испытанное временем чувство выглядело поверхностным и надуманным рядом с глубокой многолетней любовью моих родителей. Лишь я одна знала, что это не пустячное увлечение. Мы с Финчем сочувствовали страдающим, верили, что совместной работой сумеем исправить несправедливость и изменить положение несчастных. Но разве теперь от меня не требовалась жертва, которая избавила бы от страданий тех, кого я любила всю свою жизнь?

Пока я предавалась этим печальным размышлениям, отец подошел и обнял меня:

– Моя дорогая доченька, мне не следовало просить тебя о таком. Ты молода. У тебя вся жизнь еще впереди. Я чувствую, что сердце твое уже кому-то отдано. Забудь все, что я только что сказал. Мы как-нибудь справимся. А теперь давай-ка снова сядем поближе к огню, и ты расскажешь мне свою историю.

Так вот какова взрослая жизнь, подумала я, послушно следуя за отцом к очагу. Надо знать, что всякому приобретению неизбежно сопутствует и его противоположность – потеря. Если я отклоню это предложение, которому противится все мое существо, то, возможно, разобью надежды своей семьи, а Финча, скорее всего, никогда больше не увижу, если приму, то, чем бы ни обернулось мое замужество, как бы ни была я равнодушна к своему супругу, мне следует изгнать из сердца все, что напоминало бы о Финче.

Я чувствовала себя так, будто мне не семнадцать неполных лет, а все семьдесят, когда подсела к очагу и протянула руки к огню, чтобы согреться.

– Вы правы, – повернулась я к отцу, изобразив подобие улыбки. – Я кое-кого встретила, но он принадлежит не к моему сословию и у нас нет будущего. Сейчас он за границей, а потом, скорее всего, женится на какой-нибудь богатой девушке, которую выберет для него маменька. А теперь расскажите мне об этом джентльмене. Если он небогат, то хотя бы человек приятный?

Глава 9

Мистер Эллин, когда пришел навестить меня после обеда, мог заметить, что глаза мои слегка покраснели – отчасти из-за кропотливой работы, требовавшей внимания, отчасти, признаюсь, из-за снисходительных поучений, обращенных к самой себе, поводом к которым послужила излишняя мечтательность. Мою плачевную наружность он оставил без внимания: не выразил сочувствия, но и не засыпал вопросами, отчего я испытала бы неловкость. Он уселся возле камина, всем своим видом выражая удовольствие, оттого что занял наконец одно из любимейших своих местечек. Я почувствовала громадное облегчение, когда меня вернули к небогатому событиями настоящему, и приготовилась выслушать все новости нашего городка от моего словоохотливого гостя. Мне нравилось общество мистера Эллина, ибо отношения наши не допускали недомолвок и двусмысленностей, что лишь отягощают дружбу ожиданиями и осуждением. Я не искала себе нового мужа и не сомневалась, что мистер Эллин не ждет от меня ничего иного, кроме чая и кексов. И то и другое я охотно ему предложила, и мы с удовольствием расположились у огня, чтобы скоротать зимний вечер за любезной беседой. Гость мой был превосходным рассказчиком и, без сомнения, умел превратить пустячную сплетню в захватывающий роман.

– Миссис Чалфонт, я расскажу вам странную историю. – Он помешал ложечкой чай и намазал теплую ячменную лепешку маслом, с терпеливым одобрением наблюдая, как оно тает. – Надеюсь, женское чутье поможет вам пролить хоть какой-то свет на случившееся: здесь требуется свежий взгляд.

– Мне не терпится услышать ваш рассказ и не хотелось бы вас разочаровать, но в жизни я привыкла полагаться все-таки на рассудок, а не на чутье.

– Тем лучше, – улыбнулся мой гость, – ибо повесть моя сама по себе настолько невероятна, что неплохо бы поставить ее на якорь здравомыслия и рассудительности.

Так я впервые услышала о Матильде Фицгиббон. Мистер Эллин поведал мне ее историю в обычной своей неспешной манере, начав с первой их встречи. Пока он говорил, я занималась шитьем, поскольку собиралась завершить работу в тот же день. Едва он успел начать свой рассказ, с первых же слов вызвавший у меня живейший интерес, как вдруг прервался и воскликнул с удивлением:

– Боже милостивый! Где вы взяли эту накидку?

Это была весьма приметная накидка – шелковая, отороченная мехом и отделанная алым бархатом. Когда я рассказала, как она ко мне попала, на лице его отразились чувства, необычные для человека столь флегматичного. Я поняла причину, когда услышала его повесть целиком.

– Печальная история, – заметила я. – Вы проявили доброту, когда приняли участие в судьбе девочки.

– Когда-то я был знаком с другим несчастным ребенком. – За его легким любезным тоном скрывалась мрачная серьезность. – Это дитя, похоже, восходит на знакомую Голгофу.

– И теперь это дитя лишилось не только имени, родителей и средств к существованию, но вдобавок и одежды, – заключила я.

– Не будь она так мала и беззащитна, меня восхитило бы столь искусно задуманное исчезновение ее прошлого, но слишком многое здесь вызывает жалость. Кое-что в этой истории мне непонятно. Девочка так глубоко переживает свое несчастье, хоть и говорит мало. Я не могу этого объяснить, но весь ее облик выражает куда больше, чем слова. Глаза ее будто разговаривают со мной как со старым знакомым. Порой в ее обществе я чувствую себя крайне неловко, а порой – легко и свободно.