Эмма Браун - Бронте Шарлотта

Покопавшись в бумагах на столе, он расчистил немного места и разложил перед собой предметы, которые могли ему понадобиться в самом скором времени: карту, лупу и лист бумаги, затем развернул карту, закурил трубку и, обмакнув перо в чернила, написал своим аккуратным почерком: «Конуэй, Фицгиббон, Мей-парк, графство Мидленд, Матильда». Где-то здесь, среди нагромождения лжи, скрывался ключ к подлинной истории девочки.

Он принялся записывать. Богатая девочка превратилась в нищую. Ни о матери, ни об отце девочка не упоминала, однако и на ребенка, побывавшего в сиротском приюте, не походила. Нет, для сироты из приюта она слишком уверена в себе. Итак, ее воспитывали не для того, чтобы прислуживать. И кто бы мог дать ей подобное воспитание?

Мистер Эллин прервался, чтобы набить трубку свежим табаком, – к этому приему он часто прибегал, когда голове его требовалось время на размышления. Из трубки потянулся ароматный дымок, и ему представилось мрачное лицо мисс Матильды, когда он пытался завоевать ее доверие. Он вспомнил, как его охватила нелепая злость, стоило девочке спросить, почему она должна ему верить. Такое недоверие означает, что некогда ее предал тот, кому она доверяла, возможно мать или отец.

Он положил на стол отчаянную записку, нацарапанную девочкой перед тем, как она лишилась чувств, и по телу его пробежала дрожь.

Дабы придать содержанию записки некий логический смысл, ему пришлось отогнать образ несчастного, одинокого ребенка и попытаться увидеть в словах лишь неподвластные чувствам символы. «Продали» – резкое выражение, подсказанное, должно быть, сильным переживанием, чувствительностью. Как можно продать столь юное существо? Выдать замуж? Но она же еще ребенок! «Я никому не нужна». Возможно, мать вторично вышла замуж, и это глубоко ранило ребенка? Быть может, детская обида на мать, отославшую ее в пансионат, заставила девочку думать, будто дома она никому не нужна?

Мистер Эллин вздохнул и решил, что взялся за дело слишком поспешно, рискуя сбиться с прямого пути и забрести в тупик. Пожалуй, было бы неразумно продолжать блуждать в дебрях и пытаться понять положение Матильды, прежде чем удастся выяснить правду о ее происхождении.

Молодая особа загадочно появляется неведомо откуда, окруженная ореолом тайны, способным привести в замешательство самого опытного полисмена. Но мистер Эллин блистал талантом не в сыскном деле. Он был искуснейшим карточным игроком и полагал, что все загадки есть не что иное, как блеф. Вдобавок, считал он, даже тщательно продуманный и изощренный обман можно разгадать: ключ найдется, нужно лишь запастись временем и терпением.

Этот джентльмен знал по опыту, что полностью скрыть свою личность невозможно: ее удается лишь спрятать под маской. Тщеславие, свойственное человеческой натуре, заставляет даже самых отъявленных преступников добавлять частицу своего подлинного имени к вымышленному. Так, обманщик присвоит себе имя, сохранив собственные инициалы, или использует анаграмму, переставит буквы собственного имени, фамилии жены или матери. Даже фальшивый адрес непременно несет на себе отпечаток родного дома.

Взять, к примеру, того человека, что привез ребенка во Фьюша-Лодж, Конуэя Фицгиббона. Возможно, Конуэй – его фамилия, а не имя. Указывая адрес, он назвал Мей-парк. За этим может скрываться имя девочки: скажем, Мей Парк или Паркс. Но опять же и название дома, и мнимое графство начинаются с буквы М. Быть может, это знак? Он взял лупу и склонился над картой, где легионы М, казалось, притаились, чтобы наброситься на него, словно жабы на землю Египетскую [13]. Мистер Эллин прищурился, отложил лупу и снова попытался собраться с мыслями. Фицгиббон? «Фиц» происходит от французского fils – сын. А «гиббон»? Ну а гиббон – это обезьяна.

Мистер Эллин лениво потянулся, подвинулся ближе к камину и уселся так, чтобы пламя согревало ему икры. Согревшись, он повернулся и поворошил угли кочергой. Огонь отозвался довольным потрескиванием и снопом искр, а мистеру Эллину пришла в голову новая догадка относительно мистера Фицгиббона. Кем бы ни был этот обезьяний сын, его могли знать в полиции. Наш сыщик-любитель сохранил кое-какие связи со служителями закона. Пожалуй, будет и приятно, и полезно пропустить с ними стаканчик-другой по случаю Рождества, рассудил он. Затем снова задумался. Расспросы могут вызвать излишний интерес. Не навлечет ли это новые беды на голову несчастной девочки? Мистер Эллин вдруг смутился, вспомнив, как Матильда сжала виски ладонями и закричала от боли.

Пожалуй, нужно обратиться к кому-то другому. Он вспомнил о мистере Сесиле. Младший священник был человеком старых понятий, однако, как и большинство христиан, сохранял верность традиционным ценностям. Возможно, он сумел бы кого-то подыскать, чтобы взяли девочку на воспитание из милости. Поразмыслив, мистер Эллин решил все-таки обратиться к женской чувствительности и избрать для этого особу незаинтересованную. Он набросал записку, в которой напросился на чай, и велел служанке ее доставить. Затем скрупулезно записал в тетрадь все мелочи, какие только мог вспомнить о мистере Конуэе Фицгиббоне, ибо был убежден, что сей загадочный джентльмен владел ключом к тайне юной мисс Матильды, знал истинную ее историю и принимал деятельное участие в ее судьбе. Лишь одну вероятность упустил тонкий, внимательный ум мистера Эллина: вышеозначенный джентльмен мог не знать подлинной истории своей юной подопечной.

Глава 8

На Рождество принято принимать гостей, вот и я только что получила записку от мистера Эллина. Удивительно, но мой дом осветила своим присутствием еще одна высокая особа. Мисс Мейбл Уилкокс. Смелые краски ее наряда казались немым укором моему зимнему лесу из деревянных панелей, а суетливость гостьи словно таила в себе осуждение моей ленивой праздности. Ее холодная щека коснулась моей теплой щеки, а цепкий взгляд тотчас оценил мое хозяйство и имущество. Она заговорила о рождественских праздниках и поинтересовалась, нет ли в нашем приходе какого-нибудь достойного семейства с девочкой лет двенадцати-тринадцати.

– Да, и не одно, я знакома с несколькими, – ответила я и приготовилась потерять час, а то и два на пустую болтовню, но мисс Уилкокс быстро дала мне понять, что у руководительницы школы нет времени на досужие разговоры. Она лишь хотела передать мне кое-какую одежду. Я спросила, почему же, если ей так дорого время, она не послала с поручением служанку. Тогда я еще не знала, что весь штат ее прислуги сводился к одной персоне, а этой рабочей лошаденке не доверяли поручения, исполнение которых не представляло труда и походило скорее на отдых, за них бралась сама мисс Уилкокс.

Гостья извинилась, что вещи нуждаются в починке.

– Девочка была крайне небрежна.

Я сдержала любопытство и не спросила, кому принадлежали такие роскошные детские наряды, но предложила пустить в ход иглу и починить одежду. Затем я пообещала, что щедрые пожертвования попадут в достойные руки вовремя, к Рождеству, а дарительнице воздадут заслуженную хвалу.

– Нет. Не упоминайте меня. Я не ищу благодарности.

Казалось, мисс Уилкокс пришла в необычайное волнение, вид у нее сделался хитрый и вороватый. Интерес мой разгорелся еще сильнее.

– А та юная дама, которой принадлежали вещи… Возможно, она хотела бы, чтобы ее поблагодарили?

– Ей больше не нужны эти вещи. Дальнейшая их судьба ее не заботит.

Мисс Уилкокс пригласила меня нанести ей визит в Рождество, но прозвучало это крайне неубедительно, а я неискренне заверила ее в ответ, что зайду непременно. Она поблагодарила меня и удалилась с такой поспешностью, что мне показалось, ярко-синие крылья вот-вот поднимут ее в воздух.

Любопытство мое возросло еще больше, когда я внимательно осмотрела «приданое». Таких изысканных детских платьев я не видела с тех пор, как служила гувернанткой при Дороти Корнхилл. Petite dame [14], что износила и порвала эти дорогие наряды, столь же мало ценила их, как моя юная воспитанница в те времена. Я принесла свою рабочую шкатулку и по обыкновению взялась за долгую кропотливую работу, начав с самого сложного. Среди одежды было платье с грубо разорванными кружевами. Я расправила кружево, приколола булавками к бумаге, подобрала подходящие по цвету шелковые нитки и принялась за дело.