Событие в аду - Акутагава Рюноскэ

В марте 1921 года Рюноскэ был командирован газетой «Токио-Ничи-ничи» в Китай и совершил поездку по Хэнаньской провинции, побывав в Шанхае, Ханькоу, Пекине и других городах. Впечатления от поездки вылились в форму записок путешественника, вышедших в свет в 1925 году под заглавием «Записки о путешествии по Китаю» («Сина-юуки»).

В Китай Рюноскэ поехал полубольным, не оправившись от гриппа, в Шанхае заболел. сухим плевритом и три недели пролежал в больнице. По возвращении в Токио Рюноскэ чувствовал постоянное недомогание, усугублявшееся припадками неврастении, и осложненное появившимися впоследствии новыми физическими недугами. Однако, Рюноскэ не прекращал литературной работы. В 1923 году вышел сборник его рассказов «Весеннее платье» («Сюмпуку»), в котором были помещены «Праведная кончина» («Оодзёо змаки»), «Улыбка богов» («Ками-гами но бисёо»), «В зарослях» («Ябу но нака») и другие рассказы.

Болезни, пережитое в сентябре 1923 года страшное землетрясение, смерть нескольких близких людей, семейные неудачи – все это способствовало усилению мрачных настроений Рюноскэ и обостряло его неврастению. Рюноскэ страдал от бессонницы и вынужден был постоянно прибегать к вероналу. Так, в 1926 году он писал своему другу: «Бессонница не проходит, мучаюсь уже два месяца. Две ночи не сплю, на третью засыпаю от изнеможения, на четвертую опять не могу сомкнуть глаз». К бессоннице присоединилась, наконец, мания преследования. Произведения последних лет жизни говорят о сильных нравственных и физических страданиях писателя и свидетельствуют о прогрессирующем душевном распаде и об отчаянных поисках выхода из него. Любопытно отметить его попытки, именно в эту пору, ближе подойти к пониманию христианства, которым Рюноскэ интересовался и раньше, но исключительно только с точки зрения утилитарно-писательской. Столкновение идей христианских с особенностями национального мышления дало Рюноскэ целый ряд острых тем для рассказов «Еретик» («Дзясюумон»), «Улыбка богов», «Дневник воздаяний за добро» («Хоронки»), «Смерть христианина» («Хоокёонин но си»), «Человек с Запада» («Сэйхоо но хито») и др. Но на пути обращения к вере Христовой лежала непроходимая пропасть: душевная опустошенность, упорная нигилистическая настроенность и непомерная гордыня ума, толкавшие Рюноскэ даже на бунт против Бога. «Все окружающее противно. Противен я сам себе. Как мучительно жить и смотреть на все это. Но человек вынуждается жить так, как есть. Если все считать за дело рук Бога, то это дело представляется какой-то злой насмешкой… Иногда приходит мысль: да стоит ли продолжать существование, когда все так устроено. Начинаешь даже думать, что лучше покончить с существованием, чтобы этим отомстить Богу», – пишет Рюноскэ своему другу Кёо Цунэкоо в феврале 1925 года.

О страшной драме, переживавшейся мятущейся душой, не находящей никакой опоры в жизни, ярко свидетельствуют произведения, написанные Рюноскэ в 1927 году: «Диалог во тьме» («Анчуу мондоо»), «Зубчатое колесо» («Хагурума») и «Жизнь одного глупца». В них раскрывается трагедия человека, осознавшего до конца, что нигилистическое отношение к жизни и бегство от нее в мир «чистого искусства», по существу оказавшийся миром пустых фантасмагорий, завели в тупик, выхода из которого нет.

24 июля 1927 года Рюноскэ Акутагава покончил счеты с этой «бессмысленной, мерзкой, скучной человеческой жизнью», приняв сильную дозу веронала.

После Р. Акутагава осталось богатое литературное наследство, состоящее более чем из двухсот отдельных произведений. Эти произведения создали в истории японской литературы целую эпоху, получившую название литературной эры Тайсёо.

М. П. Григорьев

Событие в аду

1

– Нет, таких персон, как сиятельный князь Хорикава, не бывало еще на свете, да навряд ли когда и будут. Говорили, будто перед тем, как им родиться, матушке-княгине сонное видение было: явился им будто сам бог Дайтоку-Мёо-Оо [Один из пяти богов-хранителей буддийского культа; изображается шестиликим, шестиркуким, восседающим на белом быке с мечом, копьем, колесом и жезлом в руках. – Здесь и далее примеч. переводчика] и стал у ихнего изголовья. Так что, изволите видеть, уже по самому рожденью своему князь отличались от обыкновенных смертных. Да и все дела у них такие были, что нашему уму никак вместить невозможно. Взять к слову хотя бы имение князей Хорикава. Посмотреть только: этакой размах, этакое величие! Ширь! Раздолье! Уж не знаю, как и выразить: есть что-то смелое такое, дерзновенное, для нас— простых смертных – уму непостижимое. А вот находятся же охотники языком почесать: ставят князя за норов ихний да за дела на одну доску с императорами Ши и Ян [Легендарные императоры Китая]. Это, как говорится в пословице: взялись слепые о слоне судить, руками без толку водить. А у князя и в мыслях того не было, чтобы самим лишь во славе жить да в роскоши. Широкая натура были: о самом маленьком человечке, бывало, не забудут, позаботятся, и даже удовольствия, надо сказать, тогда лишь признавали, когда со всеми вместе им предаваться могли.

Оттого, наверное, и выходили князь здравыми и невредимыми из таких историй, как, скажем, встреча с ночной процессией чертей в Большом Дворце, что на втором проспекте. Да повстречайся князю хоть привидение самого левого министра Тоору [В лестнице государственных чинов в старой Японии после первого министра – «дадзео дайдзин» – следовали правый и левый министры – «удайдзин» и «содайдзин»], что появлялось, говорят, по ночам в знаменитом дворце Кавараин на третьем восточном проспекте, – в том самом, где парк еще устроен по точному подобию Сиогама в провинции Мичиноку, – так, я думаю, стоило бы князю только прикрикнуть, как от привидения и след простыл бы. Недаром жители Киото о ту пору все, от мала до велика, при одном имени князя в благоговейный трепет приходили, будто от второго пришествия Будды, – таким они пользовались влиянием и могуществом.

Раз как-то возвращались князь с одного пира, – устроен был по случаю цветения сливы в ихнем саду, – и вырвался у них из колесницы бык. А тут на грех старик какой-то подвернулся. Ну, бык его и потрепал маленько. Так говорят, старик тот даже руки сложил от умиления, что князеву быку на рога попасть сподобился. Такие-то дела! Много всяческих историй оставили по себе князь в назидание потомству. На одном пиру тридцать белых коней отборных гостям подарить изволили. Как закладывали мост через реку Нагара, под мостовыми стойками любимого своего мальчишку-прислужника живьем замуровать приказали [Старинный обычай человеческих жертвоприношений при закладке мостов и замков]. Китайского монаха, что завез врачебное искусство Хуа-То [Знаменитый врач в древнем Китае], у себя на лядвее нарыв гнойный взрезать заставили. Да ежели начать перечислять все ихние дела, так и конца-краю им не будет. Много было разных удивительных историй, но нет среди них страшнее истории с ширмой под названием «Событие в аду», – в княжеском роду она теперь сокровищем фамильным почитается. На что уж хладнокровны были князь, – ни при каких-то обстоятельствах, бывало, не взволнуются, – но тут и они потрясены были приметно. А что до нас касается, до ихних холопьев ближних, так нечего и говорить, – вот когда узнали мы, как это душа в пятки уходит. К примеру, взять меня: двадцать лет служил я их сиятельству, но ничего страшнее в жизни не видывал.

Однако, прежде чем начать эту историю, расскажу я вам про художника Иосихидэ, что написал эту самую ширму «Событие в аду».

2

Есть еще, пожалуй, люди, что до сих пор помнят Иосихидэ. О ту же пору это был художник знаменитейший. Говорили о нем, нет-де человека, который превзошел бы его в кисти. Случилась же с ним история эта, когда был он уже на склоне пятого десятка. С виду Иосихидэ был маленького роста, сморщенный такой, худющий, кожа да кости, а норовом преядовитый старикашка. Как появился при дворе сиятельного князя, так ходил все больше в охотничьем костюме «каригину» гвоздичного цвету, да в маленькой шапочке, «моми-эбоси» с высоким верхом. Наружности был самой мерзкой, но что всего в нем было неприятнее и сразу всем в глаза бросалось, так это губы, красные-красные, совсем не как у старика, и чудилось в них что-то жуткое, звериное. Говорили, будто от карминной краски это, потому что он-де беспрестанно кисть в губах мусолит, да кто его там знает! Другие же, позлее на язык, уверяли, будто и ухватки то у Иосихидэ совсем, как у мартышки. И даже кличку ему такую дали: «Мартын-хидэ».