Но что приметнее всего на ширме выделяется и жутким видом своим взоры привлекает, – так это колесница, запряженная быком. Летит она вниз по самой середине ширмы, закрыла наполовину верхушку кинжального дерева, торчащую как клык звериный, а на ветвях того дерева тоже тела грешников висят, гроздьями нанизанные. Адским вихрем у колесницы бамбуковую штору откинуло, а внутри – девушка прекрасная виднеется: черные волосы длинные-предлинные в пламени развеваются, пышные одежды сверкают, затмевая великолепием своим одеяния самых знатных дам, придворных. В адских муках она вся извивается, голова у ней назад запрокинута, шея белая напоказ выставлена. И нет самого малого места во всей фигуре этой девушки, в колеснице заключенной, что не говорило бы о страшных муках пекла адова. Вот в ней-то, можно сказать, в одной этой фигуре человеческой, весь ужас огромной картины-то и собран. И таким она вдохновением божественным пронизана, что глядишь на нее и чудится, будто звенит в ушах у вас истошный вопль этой девушки, так вот и отдается.
О-о-о-ко-хошеньки! Тут-то вот, в фигуре этой самой все как раз и кроется. Из-за чего ведь вся история то страшная эта возгорелась, как не из-за того, чтобы фигуре этой быть написанной. Не случись ее, этой истории, да разве мог бы кто изобразить с такою живостью все муки адовы, – будь это хоть сам Иосихидэ. Да-а, написать-то он ширму написал, да зато потом такой ценой ужасной заплатил, что одно только ему и оставалось— жизни своей решиться. Изобразил человек, можно сказать, тот ад, в который после суждено было ему же самому быть ввергнуту, – ему, Иосихидэ, первому художнику Японии…
Однако, я увлекся малость, поспешил вам описать картину этой ширмы удивительной, а порядок-то рассказа своего нарушил. Вернусь опять к тому, как приказали князь Иосихидэ изобразить картину ада.
7
Прошло таким образом месяцев пять шесть. Иосихидэ в княжеские хоромы и глаз не казывал, все картину писал для ширмы. И удивительно: такой, казалось бы, любящий отец, а вот подите ж, как примется, бывало, за картину, так даже на дочку свою и на ту смотреть не хочет. Рассказывал мне тот самый ученик, о котором давеча говорил я вам: как засядет Иосихидэ за работу, так словно дух лисицы в него вселится [По японскому поверью лисица обладает свойствами оборотня и, вселяясь в человека, может заколдовать его], право. И, в самом деле, ходили тогда слухи, будто Иосихидэ оттого и прославился в художестве, что дал обет какой-то великому богу Фукутоку [Бог счастья, которому в Японии строят храмы с каменными изваниями лисиц при входе]. Были, говорят, тому и доказательства: кой-кому удалось подглядеть, как во время работы над картинами бывал он окружен таинственными фигурами лисиц-привидений. Вот и понятно, отчего, берясь за кисть, он забывал про все на свете и ни о чем не думал, кроме как довести картину до конца. Запирался он тогда в своей каморке, дни и ночи в ней просиживал, на свет Божий и очей не казывал.
Когда же взялся он писать картину «Событие в аду», так до того в своем увлечении дошел человек, что просто уж ни на что не похоже стало. Не в том дело, что он и днем сидел у себя в каморке с закрытыми ставнями и при свете фонаря либо таинственные краски смешивал, либо фигуры учеников зарисовывал, заставляя их одеваться в разные одежды. На такие штуки бывал способен он и раньше, когда вообще садился за работу, не только когда занялся ширмой «Событие в аду».
Вот, например, писал он картину «Хождение души по пяти кругам жизни и смерти» для храма Рюугайдзи, так был с ним такой случай: на улице валялось тело мертвое, люди добрые проходят мимо, глаза в сторону отводят, чтоб не видеть, а он расселся спокойно перед трупом, сидит и зарисовывает себе все до мелочей: руки, ноги покойника, тленом тронутые, – все до единого волоска, ничего не пропуская.
Когда же бывал он в крайности своего увлечения, то не всякий даже и представить может, до чего доходил этот человек. Только обо всем подробно вам рассказывать теперь не хватит времени, а ежели доложить вам главное, то вот какие, например, истории бывали.
Сидит как-то один ученик Иосихидэ, тот самый, о ком я говорил вам давеча, и краски растирает. Вдруг входит учитель и говорит ему:
– Я маленько прилягу, говорит, – соснуть хочу. Только что-то мне, говорит, все сны худые снятся это время.
Что ж, ничего в том удивительного нет, – ученик и отвечает ему, рук от работы не отрываючи, так, из вежливости только:
– Вот как? – говорит.
А Иосихидэ скучный такой с лица, как никогда.
– Так вот, пока я сплю, не посидишь ли ты у меня в изголовье, а?
А сам вроде как конфузится. Ученик даже подивился: что это, мол, с учителем сталось, – снов боится, никогда с ним этого прежде не бывало.
Посидеть, конечно, дело немудреное.
– Ладно, – говорит.
А учитель опять же с беспокойным видом:
– Так ты сию минуту, говорит, и приходи в покои. Ежели же явится еще кто из учеников, то ты не пускай ко мне, пожалуйста.
Нерешительно так говорит. А покои-то его и была та самая комната, где писал Иосихидэ свои картины. Ставни в ней в тот день, как всегда, наглухо закрыты были, словно на ночь, – только один фонарь тускло мерцал в темноте. Кругом по стенам створки этой самой ширмы порасставлены и на них углем контуры фигур набросаны. Пришли они туда. Иосихидэ тотчас прилег, подложив руку под голову, и заснул крепким сном, как спит человек, когда до смерти умается. Только не прошло и получаса, слышит ученик, сидя у него в головах, – звуки какие-то доносятся, да такие жуткие, что и словами не выразить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
