Я вздохнула с облегчением, и на меня тотчас же нахлынула жалость. Пинкипейн не был виноват в том, что у него такой предок – но нес эту вину всю жизнь. Возможно, потому и не женился: хотел, чтобы на нем все закончилось.
Как же это несправедливо! Несправедливо и жестоко!
Мы привели рабочий стол в порядок, убрали все коробки и бутылки, я вычистила котел, и наша компания заговорщиков вышла в коридор. Завтра предстоял новый рабочий день, в нашем с Кассианом расписании было четыре пары, и я надеялась, что все это поможет мне отвлечься от тягостных мыслей.
Когда-то я думала, что работа в академии магии это рутина. Каждый день ты читаешь лекции, проводишь практические занятия, потом принимаешь зачеты и экзамены – ну и где она, эта рутина? Покажите мне ее, будьте любезны! У нас тут постоянно какие-то новые приключения, от которых некуда деваться.
Мы вышли на свежий воздух. Пинкипейн попрощался с нами и остался в главном корпусе – ему еще предстояло вылить зелье в систему вентиляции и не вдохнуть его при этом. Я взяла Кассиана под руку, и мы побрели к общежитию. Вечер был прозрачным и прохладным, дождя не было, и воздух пах чем-то травяным, таинственным.
– Это был красивый букет, – сказала я и добавила, когда Кассиан вопросительно поднял бровь. – Тот, который отобрала Оливия. Мне он очень понравился.
Кассиан вздохнул.
– Да, я хотел подарить его тебе, – признался он. – Мне, честно говоря, очень давно не приходилось дарить кому-то цветы. Вся эта работа, потом мои поездки по самым глухим углам королевства… тут просто нет времени и места для романтики.
– Но ты бы хотел ее? – предположила я.
Кассиан рассмеялся, словно пытался скрыть за смехом свои истинные чувства. Кивнул.
– Конечно, хотел бы. Все хотят чего-то светлого. Душевного тепла, нежности. Но, Флер… – он провел ладонью по волосам. – Дьявольщина, не знаю, как и сказать!
– Почему же? – удивилась я. Все во мне сейчас так и звенело от светлого любопытства.
– Потому что я имею все права на тебя, – произнес Кассиан уже без тени улыбки. – И перед людьми, и перед Богом. Возможно, какой-нибудь негодяй на моем месте давно обошелся бы без всяких нежностей и глупостей.
Я понимающе кивнула. Мне очень, очень повезло. Моим первым встречным мог бы стать кто-то вроде Абернати – вот тогда бы мне точно небо в овчинку показалось, как говаривала когда-то нянюшка.
– Все сказали бы, наверно, что я дурак и мямля. Но я не хочу и не могу давить на тебя, – продолжал Кассиан. – Мы с тобой коллеги, мы стали настоящими друзьями, и да, я хочу того, что соединяет супругов. Но мне страшно разрушить то, что между нами уже есть.
Я улыбнулась. Посмотрела на Кассиана так, словно увидела его впервые – искреннего, честного человека с чистой душой. Да, с точки зрения Абернати и Элдриджа Уинтермуна он был дураком и мямлей – потому что не хотел ломать другого человека. Потому что не считал меня своей вещью, которой можно пользоваться так, как тебе захочется.
И я была ему благодарна за это. За возможность полюбить его – не только как моего спасителя.
– Кассиан, я… – я приподнялась на носочки пару раз, опустилась: давно так не делала, а раньше частенько так пыталась справиться с волнением. – Спасибо. И ты ничего не разрушишь, потому что уже столько раз помогал мне… и я столько добра от тебя увидела, что…
Девушкам не приходится признаваться в нежных чувствах. Это считается даже неприличным: барышня из достойной семьи не какая-нибудь крестьянка или мещанка, чтобы говорить о любви и нежности. Она лишь принимает чужие признания с легкой улыбкой, и эта улыбка навсегда остается на ее лице, словно приклеенная.
А то, что кипит и бурлит за этой милой кукольной маской, никого не интересует. Однажды кипение пройдет, и прекрасная кукла навсегда останется спокойным и изысканным украшением гостиной.
Но мне ведь хотелось не этого.
И не всегда нужны слова – иногда язык сердца намного важнее.
Мы потянулись друг к другу, и поцелуй заставил волосы шевельнуться на голове. Это было словно апрельский ветер солнечным днем, который смывает с тебя всю зимнюю печаль, все наносное, все, что причиняло боль – и да, я теперь знала, что чувствуешь, когда тебя целует любимый.
Наверно, это и была любовь. Не водопад, который срывается со скалы и накрывает, сбивая с ног, а ручей, в котором можно утолить жажду.
И когда невидимая рука выхватила меня из объятий Кассиана, я успела лишь вскрикнуть, пытаясь удержаться и не в силах сделать этого.
***
На мгновение сделалось темно. Потом тьма ушла, и я увидела, что стою в чьих-то покоях.
Мягкий свет изящных ламп с шелковыми абажурами струился по комнате, озаряя стены глубокого винного цвета, гобелены с охотничьими сценами и величественную кровать, настоящее королевское ложе. Балдахин из тяжелого бархата, расшитый золотыми нитями, ниспадал пышными складками, атласное покрывало было украшено золотой монограммой.
В углу комнаты пылал ровным огнем камин с мраморным резным порталом. На каминной полке, среди бронзовых канделябров и фарфоровых геврских вазочек с живыми цветами, стояли часы работы великого Берге, и маятник бесшумно скользил по циферблату, словно лодка плыла по озеру.
Воздух был напоен благородными ароматами — тонкими нотами кедра, терпковатым шлейфом дорогого табака и едва уловимым благоуханием розовой воды, доносящимся от флаконов на туалетном столике. Здесь каждая деталь — от ковра ручной работы до массивного серебряного подноса с хрустальным графином коньяка — говорила о безупречном вкусе, состоятельности и аристократической сдержанности хозяина.
Я попала к наследному принцу, не иначе. И видит Бог, я не оставлю его безнаказанным!
– Что вы делали в лаборатории?
Обернувшись, я увидела Абернати: тот бесшумно выскользнул из тени возле окна. Сейчас, с бокалом коньяка в руке, в дорогом халате бордового шелка, он выглядел особенно отвратительно. Хуже всего был поток властной силы, который шел от него, заставляя склонять голову и подчиняться. Ему трудно, почти невозможно было противостоять.
Я почувствовала себя маленькой и слабой. Куклой в руках шалуна, который открутит ей руки и ноги ради забавы.
– Работали над зельем из жемчужины волтонского краба, – прошипела я. То спокойствие, которое должна соблюдать истинная леди, сейчас помогло мне: я сумела сбросить морок, стала собой, а не чужой вещью. – У Пинкипейна появилась идея, которую надо было проверить… в общем, она ни к чему не привела, а вы мерзавец и негодяй!
Абернати ухмыльнулся. Сделал глоток из бокала, и я вдруг подумала, что меня никто не услышит, даже если я буду орать во все горло. Наверно, этого Абернати и хотел: парализовать меня страхом.
– Помню-помню. Вы обещали навести на меня лишайную порчу.
– Вот именно. Осторожнее ложитесь спать, чары как раз приходят после полуночи, – бросила я. – Как вы вообще посмели, вырвать жену из рук мужа!
– Я за этим и пришел в академию, – ответил Абернати с той же мерзкой ухмылкой. – За властью над людьми. Не только над вами, прелестная Флоранс. Над всеми, кто выйдет из этих стен. Меня интересует кресло министра магии в перспективе – и оно будет моим, когда завтра я вычислю лисичек и отдам их королю.
Ничего нового. Всем негодяям нужна именно власть – ради этого можно и подменить фениксову слезу на драконью лаву. Кассиан был прав.
– Не боитесь, что расследование покажет, кто именно прислал в академию драконью лаву? – язвительно спросила я.
– А кто будет расследовать? – ответил Абернати вопросом на вопрос. – Я накопал столько на прежнего ректора, что он закрыл рот на замок и сбежал отсюда. И уж точно не помыслит ни о каких расследованиях. А у всех остальных нет для этого полномочий.
– Даже у Оливии? – уточнила я с невинной улыбкой. – Думаю, госпожа Гленн Бофорт будет рада избавиться от вас. Особенно после того, как вы назвали ее дурной бабой.
