Тьма и свет (СИ) - Завгородняя Анна

Порфирий снова переглянулся с сыновьями.

— Так это, полагаю, по вашей части, милостивый господин, — продолжил он, — мы думаем, что завелась в деревне темная душа. Она-то деток и извела. Сначала грешили на старика Путятина, да только тот при жизни неплохим человеком был. Ничего дурного не делал. Хотя, кто его знает, как души темными становятся. Может, Иоанн Гаврилович…

— Исключено, — мягко перебил гостя Анатоль. – Путятин был светлым, и он отправился на небо. Вот Софья Федоровна, мой агент, все может подтвердить. Она видит призраков и лично наблюдала, как душа Путятина вознеслась.

— Да, — кивнула я, а затем тихо спросила, — когда дети пропадать стали? Вы ведь еще тогда, когда мы в первый раз приезжали, будто что—то нам сказать хотели. Я ведь не ошибаюсь?

Старик посмотрел на меня и молча кивнул.

— Отчего же промолчали? – нахмурился Анатоль.

— Так… — Порфирий развел руками. – Денег тогда у нас не было, чтобы оплатить ваши услуги. А я слышал, как Борис Иоаннович брату жаловался, будто вы дорого берете, да все серебром и золотом. Вот мы пока денег собрали, пока скот продали…

— И потратили напрасно время. — Шуйский резко поднялся из-за стола. – Жизнь человека, а тем более ребенка, не измеряется деньгами. Сколько с тех пор детей пропало?

Пока старый лакей отвечал, я опустила взгляд, вспоминая призрак ребенка. И отчего-то так холодно стало на душе и так пусто, что я ощутила, как глаза защипало от подступивших слез.

Да что же такое происходит в этой деревне? Не сомневаюсь, Шуйский прекрасно помнит мои слова о призраке ребенка. Он явно успел сделать свои выводы, потому что, очнувшись от размышлений, я услышала голос Анатоля:

— Мы приедем. Ждите нас вечером.

Вскинув взор, увидела, как лакей с сыновьями с надеждой смотрят на Шуйского. Затем, поклонившись, они вышли из кабинета. Я успела увидеть, что в коридоре мужчин ждет один из живых лакеев агентства.

Анатоль посмотрел на меня. Взгляд аллесианца был полон сожаления и печали.

— Вы поможете этим людям? – спросила я.

— Постараюсь, если это только в моих силах, — ответил он и чуть тише добавил, — в наших силах, я хотел сказать. И да, Софья Федоровна, ступайте к себе и собирайтесь. Я беру вас с собой.

***

— Как интересно, — проговорила Мала, следя за моими сборами. – Значит, возвращаетесь в ту деревеньку? Как там она называется?

Я пожала плечами.

— Не знаю, — ответила честно.

— Ну так или иначе, а я поеду с вами, — заявила темная душа. – Глядишь, пригожусь, — добавила она.

Я спорить не стала: не мне решать, брать цыганку или нет. Пусть свое слово скажет Анатоль. Он главный. Тут все ему подчиняются.

— Расскажи-ка подробнее, что видела, что слышала, — попросила Мала.

Я присела на край кровати и кратко поведала душе о том, что знала. Цыганка знай себе сидела, слушала, да головой качала.

— Интересно, — произнесла она, когда я закончила свой рассказ разговором с бывшим лакеем и его сыновьями. – Выходит, ты видела двоих детей—призраков? – уточнила она.

— Да, — кивнула я, вспомнив вторую девочку. – У тебя есть какие-то мысли по этому поводу? – поинтересовалась, глядя, как старая цыганка привычно раскуривает трубку.

— Поглядим, как на месте окажемся, — последовал ответ, и я не стала настаивать и приставать к душе с расспросами.

Уже позже, когда, сидя в экипаже, я следила в окно за приближающимся закатом, начавшим окрашивать небо и облака в цвета угасающего дня, заметила вдали дом братьев Путятиных. Сегодня мы проехали мимо. Ухабистая дорога огибала холм, на котором стояло здание, и немного поплутав в еловом леске, вывела нас к полям, за которыми показалась деревенька.

— Я надеюсь на вас, Софья Федоровна, — обратился ко мне Анатоль. – Только вы видите души. Если заметите ребенка, сразу дайте знать.

Я кивнула, а сама устремила взгляд поверх крыш крестьянских домов, туда, где чернел густой дым, валивший за лесной полосой, отрезавшей деревню от особняка. Того, что прятался в чаще.

Еще несколько минут мы тряслись по ухабам, затем миновали ворота, столбы которых были украшены странными резными знаками: то ли письмена, то ли руны. Знаки заметили все агенты, а Мала так и вовсе хмыкнула и поморщилась, стоило экипажу проехать в поселение.

— Это защита от темных душ, — пояснила она с недовольством, сообразив, что я ничегошеньки не поняла, поглядев на столбы. – Но очень слабая. Мне вот лишь немного не по себе стало, — добавила она. – Хотя в этом есть свой плюс. — Цыганка оскалилась. – Всего на миг я что-то почувствовала. Как тогда, когда была еще жива. — Она вздохнула.

— Скорее всего, кто-то из местных поработал над столбами, — предположила Капитолина, сидевшая рядом со мной. – Старались, бедняги, детей пытались своими силами защитить.

— Да не сдюжили, — сказала цыганка и не дожидаясь, когда карета остановится, покинула ее, вылетев наружу. Экипаж проехал вперед и минуту спустя остановился.

Нас встречали: Порфирий с сыновьями, несколько женщин, да статный мужчина в возрасте – еще не старик, но уже и не молодец. Виски тронуты сединой, нос крючком, а взгляд проницательный, словно в душу глядит. Незнакомец оказался местным старостой, звали его Никодим Кириллович. Женщины – матерями пропавших детей. Завидев нас, матери загомонили, и Никодиму пришлось осадить посыпавшиеся на нас просьбы найти детей и последующие причитания. Женщины покорно умолкли, только продолжали глядеть на нас больными глазами, отчего у меня появилось желание отвести взгляд, столько тоски было во взорах крестьянок.

— Кто вырезал защитные руны на воротах? – обратился с вопросом к старосте Шуйский, когда все приветствия были соблюдены и лошадей распрягли, отправив на конюшню и задав им овса.

— Идемте, покажу, — ответил староста. – За вещи свои можете не волноваться. Порфирий с сыновьями все перенесут в мой дом. Гостями в нем будете, если надумаете заночевать.

Анатоль кивнул и первым пошел за Никодимом. Дальше потянулись остальные агенты. Я шла, не решаясь оглянуться на женщин, оставшихся за спиной. Шла и чувствовала, что сделаю все, что в моих силах, чтобы им помочь.

Странная это была деревня: пустая, серая, десятка в три домов. Подле каждого разбит двор и огород с неизменными сараями и хлевом. Несколько раз, пока шли по единственной улице, нас облаяли собаки. Несколько раз из окон выглядывали любопытные лица, да почти сразу прятались.

— Они боятся за своих детей, — объяснил нам поведение крестьян староста.

Никто ничего не ответил и дальше шли молча, пока Никодим Кириллович не остановился перед маленьким домом с крышей, покрытой красной, выцветшей черепицей. В окне дома горел свет, из трубы чадил в небо дым. В сгущающихся сумерках догорающего заката, этот дым казался черной полосой, разрезавшей алое небо.

— К ветру, — зачем-то проговорит староста, поглядев вверх, а затем подошел к двери домишки и тихо постучал.

Открыли не сразу. Пришлось ждать, и лишь когда дверь, скрипнув, отворилась, я поняла почему. Открыла нам старуха, древняя, как сам мир. Вот только глаза у нее, выцветшие, голубые, цвета зимнего льда, глядели мудро.

— Глафира Кондратьевна, это маги из города, те, о которых я рассказывал, — произнес староста.

Старуха, одетая в серое платье, подвязанное на талии пестрым, расшитым пояском, с интересом поглядела на Анатоля, затем на остальных. Кивнув, она тяжело отступила в сторону и скрипуче сказала:

— Проходите! — А сама вдруг глянь мне за плечо и рявкни: — Окромя нее.

— Кого? – не поняла я и, обернувшись, заметила Малу. Цыганка стояла в нескольких шагах от дома и пристально смотрела на Глафиру Кондратьевну.

— Вы ее видите или чувствуете? – догадался Анатоль.

— Вижу так же мутно, как и вас, светлый, — произнесла старуха. — Зрение уже не то, знаете ли.

— Больно надо, — пожала плечами цыганка и присела на покосившуюся лавку, стоявшую у плетня. Достав трубку, она принялась набивать ее табаком, когда мы, один за другим, вошли в дом странной женщины. Уже переступив порог, я невольно задержалась, только теперь заметив руны на дереве стен.