Устал рождаться и умирать - Янь Мо

Это письмо поистине было почти что императорский эдикт; отец поместил его в рамку под стекло и повесил на стену. Вернулся он из провинциального центра в прекрасном настроении. Мать с Цзиньлуном и Баофэн уже вступили в коммуну, и от изначальных восьми му, окруженных со всех сторон коллективными землями, осталось лишь три и две десятых – узкая полоска, похожая на дамбу посреди бушующего океана. Для пущей независимости отец отгородился в пристройке стенкой из кирпича-сырца и прорубил отдельную дверь для входа. Устроил новую печь и кан, там мы с ним и зажили. Кроме этого угла в пристройке у нас имелся навес для скота во дворе у южной стены. Еще у нас, двух Лань Ляней, было три целых две десятых му земли, маленький вол, тележка с деревянными колесами, деревянный плуг, мотыга, железная лопата, два серпа, лопата поменьше, вилы с двумя зубцами, а также железный котел, четыре чашки для еды, два керамических блюда, ночной горшок, тесак для резки овощей, кухонная лопатка, керосиновая лампа и огниво.

Много чего не хватало, но все понемногу появится. Отец потрепал меня по голове:

– Скажи по правде, сынок: и что тебе захотелось единоличничать вместе со мной?

– А здорово! – не задумываясь, ответил я.

Глава 14

Рассерженный Вол Симэнь бодает У Цюсян. Хун Тайюэ радостно восхваляет Цзиньлуна

В апреле – мае 1965 года, пока отец ездил в провинцию, Цзиньлун и Баофэн вместе с матерью вступили в коммуну. Во дворе усадьбы Симэнь устроили торжественную церемонию. Хун Тайюэ произнес речь, стоя на ступеньках главного входа; грудь матери, Цзиньлуна и Баофэн украшали большие цветы из бумаги, красную ленточку привязали даже к нашему плугу. С большим воодушевлением выступил и мой старший брат Цзиньлун, он выразил твердую решимость идти по пути социализма. Брат был не очень-то разговорчив и обычно помалкивал, а тут таким возвышенным слогом заговорил – прямо, как говорится, «бошаньский фарфоровый горшок – всего хватает»  [88]. Мне он стал ужасно противен. Я забился под навес и обнял тебя за шею, боясь, как бы не увели. Перед отъездом отец не раз наказывал: «Присматривай хорошенько за волом, сынок, с ним мы горя знать не будем, с ним сможем оставаться независимыми». Я дал отцу слово. Ну ты же слышал, как я давал обещание, помнишь? Я сказал: «Пап, ты езжай: раньше уедешь, раньше вернешься, – а пока я здесь, вол никуда не денется». Отец потрепал тебя по голове там, где недавно стали пробиваться рога, и сказал: «Ну, вол, слушайся его. Пшеницу будем убирать только месяца через полтора, так что, если корма не хватит, пусть он выведет тебя попастись в луга. А как дождемся восковой спелости пшеницы и зеленотравья, нам и горя мало». Я заметил, как разукрашенная красными цветами мать то и дело поглядывает в сторону навеса полными слез глазами. Она не хотела идти на этот шаг, но выбора не было. А у Цзиньлуна, которому всего семнадцать, уже на все есть твердое мнение; говорил он очень авторитетно, она его даже побаивалась. Я ощущал, что ее чувства к отцу совсем не такие глубокие, как к Симэнь Нао. Она и замуж за него вышла, потому что деваться было некуда. И ко мне относилась не с такой теплотой, как к Цзиньлуну с Баофэн. Отпрыски двух мужчин и такие непохожие. Но я все же ее сын, и она не могла не переживать. Мо Янь привел к навесу целую ватагу школьников, и они принялись выкрикивать:

Два упрямца – стар и млад – на отшибе жить хотят! Колесо скрипит тележки, вол-кузнечик чуть плетется, а в коммуну – лучше раньше – все равно вступить придется!

Меня охватывал страх, а еще больше – возбуждение. Казалось, разыгрывается некий спектакль, в котором мне отведена второстепенная роль отрицательного героя. Персонаж хоть и отрицательный, но поважнее, чем все эти положительные. Я чувствовал, что пора выйти на сцену. Выйти во имя личности отца, чтобы поддержать его авторитет и доказать, что я не трус. Ну и, конечно, чтобы показать во всем блеске тебя, нашего вола. Я вывел тебя из-под навеса, полагая, что ты можешь сконфузиться, но ты не выказал страха. Вывел за тонкую веревку, свободно болтавшуюся на шее. Упрись ты – мог бы вырваться, не пожелай следовать за мной, – и я ничего не смог бы сделать. Но ты вышел даже с радостью. Все взоры обратились на нас, и я нарочно выпятил грудь и задрал нос, мол, вот какой я добрый молодец. Видеть себя со стороны я не мог, но по раздавшемуся смеху понял, что смотрюсь довольно потешно, этакий маленький клоун. Да и ты не к месту радостно мыкнул, вяло и негромко, сразу видно – теленок еще. А потом вздумал рвануться прямо к деревенскому начальству, расположившемуся у входа в дом.

Кто там был? Хун Тайюэ, Хуан Тун, Ян Седьмой. А еще женушка Хуан Туна У Цюсян, она уже сменила Ян Гуйсян на посту руководителя женсоюза. Я натянул веревку, чтобы не пустить тебя. Всего-то и хотелось устроить тебе выход, чтобы посмотрели, какой у единоличника видный и красивый теленок: пройдет немного времени, и он может вырасти в самого славного вола во всей деревне. Но в тебе вдруг взыграла нечистая сила: дернул три раза – и потащил меня, как вертлявую макаку. Потянул посильнее – веревка и оборвалась. С обрывком в руках я хлопал глазами, глядя, как ты мчишься прямо на начальство. Думал, ты на Хун Тайюэ или Хуан Туна нацелился, но ты – надо же – устремился прямо к У Цюсян. Тогда мне в голову не приходило, почему; теперь я, конечно, все понимаю. На ней была красноватая кофта и темно-синие штаны, блестящие от масла волосы кокетливо прихвачены пластмассовым зажимом в форме бабочки. Все произошло внезапно, народ смотрел на происходящее, раскрыв рот и выпучив глаза, и прежде, чем кто-то смог отреагировать, ты уже боднул Цюсян так, что она повалилась. Но ты на этом не успокоился, продолжал бодать ее, а она с воплями каталась по земле. Потом поднялась на ноги и хотела было задать стрекача, но пока неуклюже переваливалась, как утка, своей толстой задницей, ты поддал ей ниже поясницы, и она, квакнув, как жаба, распласталась перед носом у Хуан Туна. Тот повернулся – и наутек, ты за ним. Тут вперед выскочил мой брат Цзиньлун. Он запрыгнул тебе на спину – какие ноги длиннющие! – обхватил тебя за шею и плотно прижался к хребту, как черная пантера. Ты брыкался, скакал, вертел головой, но сбросить его так и не смог. Тогда ты стал носиться по двору, и народ с криками разбегался в разные стороны. Цзиньлун схватил тебя за уши, залез пальцами в ноздри и заставил подчиниться. Тут налетели остальные, завалили тебя на землю и заорали наперебой:

– Кольцо ему в нос вставить надо! И охолостить быстрее!

– Отпустите моего вола, бандиты! – вопил я, лупя их обрывком веревки. – Отпустите вола!

Мой брат Цзиньлун – тоже мне, брат называется! – по-прежнему сидел у тебя на спине. Лицо бледное, глаза застыли, пальцы все так же у тебя в ноздрях.

– Предатель! – злобно кричал я, охаживая его веревкой по спине. – Убери руки, прочь!

Баофэн оттаскивала меня, не позволяя бить брата. Лицо раскраснелось, тоненько всхлипывает, а на чьей стороне – не разберешь. Мать оцепенела, губы трясутся:

– Сынок, сынок… Отпусти его, ну в чем он провинился…

Гомон толпы перекрыл крик Хун Тайюэ:

– Быстро веревку несите!

Старшая дочка Хуан Туна Хучжу опрометью метнулась в дом и вернулась, волоча веревку. Бросила перед теленком и отскочила в сторону. Ее сестра Хэцзо, стоя на коленях под большим абрикосом, с плачем растирала грудь Цюсян:

– Мама, мамочка, все хорошо…

Хун Тайюэ сам спутал передние ноги теленка вдоль и поперек и вытащил из-под него Цзиньлуна. Ноги брата дрожали, ему было не выпрямить их. Лицо бледное, руки застыли. Все быстро отошли, остались лишь мы с теленком. Мой теленок, мой храбрец-единоличник, как с тобой обошелся предатель нашей семьи! Я похлопал его по крупу и воспел ему славословие.

– Симэнь Цзиньлун, ты чуть не убил моего вола, теперь ты мне заклятый враг! – я прокричал это во весь голос. «Симэнь Цзиньлун» вместо «Лань Цзиньлуна» у меня получился нечаянно, но прозвучало это очень зло. Во-первых, это прочертило границу между нами. Во-вторых, это напомнило всем происхождение этого помещичьего сынка. В его жилах течет кровь деспота-помещика Симэнь Нао, между ним и вами ненависть к его убитому отцу!