Пара для проклятого дракона (СИ) - Гераскина Екатерина

Дориан по-прежнему лежал на животе, из—за серьезной раны на спине. Он протянул руку. Сначала неуверенно, с затаённым дыханием, потом чуть смелее. Он дотронулся до ладошки Ариши — такой маленькой, тёплой, с крохотными пальчиками, обвившими тело куклы.

Его собственная рука выглядела такой большой по сравнению с ладонью дочери. Дориан старался быть предельно осторожным.

Он лёгким движением провёл по пальчикам, будто запоминая их форму, тепло, каждую мягкую подушечку.

Затем он замер, когда дочь глубоко вздохнула, но не проснулась.

Дориан не спускал с нее взгляда. И кажется, даже не моргал.

А потом кончиками пальцев коснулся её щеки. Очень нежно. И в этом прикосновении было столько всего — робкая любовь, боль от потери времени, и благоговение перед этим крошечным созданием. Я все это ощущал по нашей связи. У меня самой тугой комок встал в горле.

— Прости, — едва слышно прошептал он. — Я не знал… Но теперь я здесь.

А потом, затаив дыхание, остался лежать, не отрывая взгляда от своей дочери. Будто снова учился дышать. Жить. Надеяться.

Это были минуты их знакомства.

Вот так, не открывая глаз, я дала им немного времени. Немного… чтобы Дориан мог просто побыть с нашей дочерью. Я чувствовала, как много в нём боли и как много — любви. Пусть хотя бы на миг он будет просто отцом. Без ран, без проклятий, без войны и тревог.

Слёзы стояли в глазах, горло сдавило. Но я упрямо не шевелилась. Лежала рядом, притворяясь спящей. И всё же я не спала. Просто слушала. Чувствовала.

Прошло несколько мучительно долгих минут. Тишина окутала комнату мягким покрывалом, только дыхание Ариши нарушало ее. Я услышала, как она зашевелилась.

Похоже, ей стало тепло — она что-то пробормотала во сне, и Дориан укутал её до подбородка. Я следила из-под опущенных ресниц. Его движения были бережными.

Такими, какими может двигаться только человек, боящийся спугнуть хрупкое чудо.

Я едва слышно выдохнула, открыла глаза — и сердце сжалось.

Он поправлял одеяло на дочке, аккуратно убирал прядку волос с её лица, провёл пальцами по щеке.

Потом медленно, тяжело сел, развернулся ко мне спиной, но не увидел, что я проснулась.

Дориан нащупал край бинта на боку, зашипел сквозь зубы и начал разматывать повязку.

Я видела, как он склонился вперёд, как выгнулся в плечах, как пальцы с трудом тянулись к спине — туда, где была рана. Рана, которую нельзя было трогать. Ему было больно. Он едва держался. Но, бездна его раздери, снова пытался справиться сам!

Этого я уже не могла ему позволить.

Я села на кровати и шёпотом сказала:

— Стой. Что ты делаешь?

Он замер.

Пальцы застыли на бинте. Плечи напряглись. Он не обернулся сразу. Я обошла его и встала перед ним, сложив руки на груди.

— Дориан, — повторила я уже тише, — … не надо. Ты только что очнулся. Ты чуть не умер.

Он выдохнул.

— Я не хотел тебя беспокоить, — сказал он с хрипотцой. — Думал, пока вы спите…

— Давай я сама посмотрю. Думаю, что нужно сменить повязку, — тихо предложила я, уже чувствуя, как Дориан собирается возразить. Видела этот упрямый огонь в глазах, видела, как тот снова пытается сделать всё сам. — И не вздумай сопротивляться и спорить, — пригрозила я ему пальцем. — А то разбудишь Арину.

Кажется, это и подействовало. Он обернулся, посмотрел на дочь, долго и задумчиво, с трепетом, — и только потом медленно повернулся обратно ко мне спиной, чтобы мне было удобнее заняться раной.

Я присела на край кровати позади него, потянулась за чистыми бинтами и обеззараживающей смесью. Осторожно размотала повязку вокруг его пояса. Он чуть дёрнулся от боли — рана по-прежнему кровоточила — но Дориан стиснул зубы и терпел. Только мышцы спины напряглись.

А потом он заговорил. Голос его был хриплым, сдавленным, каждое слово давалось ему с болью.

— Она моя дочь…

— Да, — просто сказала я.

— Я не могу в это поверить.

— Почему же? — прошептала я. — Если не предохраняться, от полового акта бывают дети.

— У меня не могло быть детей… Я тебе тогда говорил, что последствий не будет.

— Говорил. И я тебе поверила. Не настаивала на защите. А теперь вот — у нас есть дочь.

— Я не врал, — глухо прошептал он. — Моя мать не могла зачать ребёнка полвека. С трудом, пройдя сотни магических ритуалов, она всё-таки родила меня. И так было со всеми в роду Блэкбёрнов. Один ребёнок. И только с помощью специальных ритуалов.

— Слабо в это верится, Дориан, — фыркнула я, чуть ворчливо. — Потому что ты справился за один раз.

Он тихо усмехнулся, почти беззвучно.

— Все из-за проклятья…

— Всё из-за истинности, — проговорили мы одновременно, и замолчали.

Всё стало ясно. Из-за проклятия Блэкбёрны едва могли продолжать род. А из-за нашей истинной связи — Арина родилась с первой же попытки.

— Я столько всего упустил, — выдохнул он. — Никогда себе этого не прощу.

— Зато теперь ты рядом. И всё знаешь. Остаётся только смириться с прошлым и жить дальше.

— Я хочу, чтобы она знала, кто её отец.

— Она уже знает. Я рассказала. Хотя, если быть честной… она знала это ещё до меня. Внутри неё живёт феникс, и он ей всё подсказал.

Плечи Дориана напряглись еще сильнее. Он выпустил воздух через сжатые зубы. Я чувствовала его сожалению о том, что он не понял этого сразу.

— Я… я ведь никогда не мечтал о ребёнке. Не хотел передавать проклятие. Всю жизнь верил, что если оно и уйдёт, то с моей смертью. А теперь… теперь боюсь, что оно перейдёт к ней.

— Мне кажется, этого не будет, — мягко сказала я. — Она легко гасит пламя проклятия, что окутывает тебя. И ты сам это чувствуешь.

Он полуобернулся, чтобы посмотреть на меня с непониманием.

— Ты… ты его видишь?

— Да. И Арина тоже.

Я почувствовала по связи, что в Дориане загорелся огонёк надежды. Проклятие тяготило его, но ещё больше тяготила мысль о том, что он может передать его Арине. И столько всего он сейчас испытал… Я почти задохнулась от гаммы чувств. Он не хотел всем сердцем причинить боль дочери.

Я тяжело сглотнула. Прикусила губу, чтобы не выдать себя — каждое его чувство не было для меня секретом, как и образы его мыслей.

Я не хочу, чтобы он знал, насколько сильна наша связь. Это всё только усложнит. Если он ничего не чувствует — то чувствую я. За нас двоих.

— Отвернись, — глухо произнесла я и опустила глаза. — Я перевяжу рану. И почему она так плохо заживает? Из-за последствий яда? — перевела я тему.

— Это не только яд, — признался он. — Это проклятие. У меня нарушена регенерация.

— И ты мне это сразу не сказал⁈ — я вскрикнула, но тут же осеклась, посмотрев на Аришу. Она продолжала крепко спать, прижимая к себе куклу.

Наступило несколько секунд тишины.

А потом, он произнес:

— Я не был рядом, когда ты нуждалась. Я не поверил в тебя, когда должен был. Я допустил, чтобы тебе навесили ярлыки. Допустил, чтобы тебя преследовали.

Он замолк, с трудом подбирая слова.

— Это моя вина. Я подвёл тебя.

Я чувствовала он не ищет оправданий. Не пытается смягчить удар. Просто говорит правду. Ту, от которой самому становится тошно.

— Я подвёл тебя… Арину и это останется на мне.

Кажется, такие простые, скупые слова. Но в них было слишком много.

Я чувствовала по нашей связи, что они искренни, пронизаны болью и раскаянием.

Он не умоляет, не оправдывается, но открывает душу и говорит так, как может говорить только дракон, которого разрывает изнутри чувство вины и безусловная любовь к дочери… и уважение к её матери.

Всё это было как на ладони у меня.

Он сам себя съедает и не простит.

Я всё ещё держала в пальцах бинт, но не шевелилась.

Дышала медленно, в горле стоял ком — но не из-за обиды.

Я чувствовала его. Чувствовала, как тяжело ему это говорить, как он всё это признаёт, свою вину. Как был слеп и глух.

Я вздохнула. Снова потянулась к повязке, аккуратно наложила её, как будто делала это не с раной, а с чем-то хрупким внутри нас.