Двойник короля 18 (СИ) - Скабер Артемий

Думать? Непозволительная роскошь. Слишком больно формировать мысли, выстраивать их в логические цепочки.

Весь фокус сейчас — не сдохнуть и никого не убить в процессе, потому что вместе с болью пришла она — ярость. Желание разрушать, крушить, рвать плоть и ломать кости. Эта ярость была не моей, она пришла извне, но угнездилась глубоко внутри, словно паразит, питающийся моей болью.

Прошло уже двое суток, как я понял из обрывков разговоров вокруг. И всё это время балансировал между беспамятством и бешенством. Провалы в темноту сменялись вспышками сознания, когда я видел встревоженное лицо Жаслана, слышал его тихий голос: «Господин, вы должны пить… Господин, пожалуйста, съешьте хоть что-нибудь…»

Помню, как однажды открыл глаза и увидел какого-то слугу, протягивающего мне чашу с водой. Что-то в движениях, в наклоне головы, в изгибе губ показалось мне угрожающим. Я среагировал мгновенно: схватил его за горло, приподнял над полом. Жаслан едва успел перехватить мою руку, не давая сломать шею несчастному монголу.

«Никто не входит без моего разрешения!» — прохрипел тогда, отпуская слугу, который сполз по стене, хватая ртом воздух.

Единственный плюс во всей этой ситуации: я нахожусь в ханских покоях, словно настоящий монарх. Ароматические масла горели в специальных лампах, наполняя воздух пряными, успокаивающими запахами.

Вот только сейчас я не один, рядом уселся хан. Вернее, Тимучин в теле хана. Неподвижный, как статуя, с прямой спиной и сложенными на коленях руками. Он наблюдал за мной.

Мы с внутренним хомяком решили переместить дух Тимучина в умершего монгольского хана. Нам показалось это самым правильным решением, которое принесёт максимум пользы.

— Кх-кхм! — кашлянул хан.

С удовольствием посмотрел бы сейчас на него, но глаза не открыть. Словно обычный мир выжигал сетчатку, каждый луч света превращался в лезвие, вонзающееся прямо в мозг.

Я смутно помнил сам ритуал. Вспышка света, когда коснулся диска. Ощущение падения в бездонную пропасть. Холод, пронизывающий до костей. А потом встреча двух душ — моей и Тимучина — в каком-то промежуточном пространстве. Древняя, могучая душа хана тянулась к телу своего потомка, а я направлял её, прокладывал путь, выступал проводником между мирами.

Это была сложнейшая операция, сравнимая с пересадкой сердца в полевых условиях без анестезии. Малейшая ошибка, и обе души могли оказаться в пустоте, навсегда лишённые тел.

Но мы справились. Цена оказалась высокой за наши приключения — два дня агонии. Осталось узнать, стоил ли того результат.

Всё, что я делал в моменты относительной ясности сознания, — это ел и спал. Механически отправлял в рот куски мяса, не чувствуя вкуса. Пил воду, которая казалась одновременно ледяной и обжигающей.

Приказал Жаслану не пускать ко мне никого, кто может расстроить. В моём состоянии любое раздражение могло привести к вспышке неконтролируемой ярости. В этом минус перемещения в каменную шкуру. Я тогда-то еле подавил все человеческие желания, а потом снова сменил своё тело. Женщинам тоже строго запрещено заходить… А то я не только убивать хочу.

На остатках сознания, в один из моментов просветления, приказал Жаслану забрать Бата и нашу группу.

— Сука… — выдохнул я, чувствуя, как очередная волна боли накатывает и отступает. — Тимучин, старая ты собака!

Хан рядом пошевелился. Я скорее почувствовал, чем услышал его движение.

О! Кажется, начало отпускать. Волны боли становились реже, слабее. Тошнота отступала, сменяясь тупым, ноющим дискомфортом. Осторожно приоткрыл глаза, готовый тут же захлопнуть их, если свет окажется слишком ярким. Но нет, терпимо. Тусклый, приглушённый свет масляных ламп не резал глаза. Выдохнул с облегчением, моргнул несколько раз, привыкая. Комната медленно обретала чёткость, выплывая из мутной пелены.

Двигаться вообще не хотелось. Осторожно потрогал грудь, ожидая привычную гладкость кожи. Вместо этого пальцы наткнулись на что-то твёрдое, чужеродное. Теперь по центру хрен пойми какой-то диск. Он сросся с костями, интегрировался в плоть, стал частью меня.

Будем это считать вынужденным улучшением. Одним из многих, которые приобрело моё тело за время приключений. Кожа степного ползуна, глаза с магическим зрением, теперь вот диск… Личная коллекция Магинского пополнялась экспонатами самым причудливым образом.

Я даже не смотрел, что внутри меня происходит. Не было сил и возможностей заглянуть глубже, проверить состояние источника, магических каналов, энергетических потоков. С источником и душой творилось… Странно там всё было, в общем.

— Русский, ты жив? — спросил меня мужской голос. Низкий, с хрипотцой, с лёгким акцентом, выдававшим неродной русский.

Тимучин, великий хан в новом теле. Его душа успешно перенеслась и прижилась. Одна из самых безумных затей увенчалась успехом. Внутренний хомяк возбуждённо пищал от гордости, несмотря на общее изнеможение.

Я открыл глаза шире и посмотрел на мужика. Хотел было сказать что-то саркастичное или обидное, в моём фирменном стиле. Что-нибудь вроде: «Нет, умер и разговариваю с тобой из загробного мира, потому что ты меня достал. Что за тупой вопрос?» Но вместо этого я просто улыбнулся — искренне, без язвительности. Слишком устал для словесных баталий.

— Ты самый безумный человек, которого я встречал! — заявил Тимучин в теле хана, качая головой. — Не понимаю, как можешь быть таким юным, умным, хитрым и опасным одновременно.

Он подался вперёд на кровати, пристально разглядывая меня.

— Старик! — хмыкнул в ответ, и голос прозвучал хрипло, как будто я долго кричал. — Ты даже не представляешь.

— Долго ещё будешь валяться в моих покоях? — с укором спросил он, но в глазах плясали весёлые искорки.

Этот упрёк — не настоящая претензия, а, скорее, способ установить нормальность, вернуться к обычному общению после всего пережитого. Проверка, в своём ли я уме, готов ли к нормальному диалогу.

— Ой, иди ты в задницу! — махнул рукой, и даже это простое движение отозвалось болью во всём теле. — Лучше бы не связывался с тобой. Я тут страну твою спасал, людей, народ, тебя… А где благодарность?

Сказал с напускной обидой, но без настоящего раздражения. Скорее, это была наша общая шутка.

Замолчал, глядя на хана. И мы засмеялись — одновременно, словно по команде. Он — гулко, раскатисто, всем телом, я — тихо, сдержанно, экономя силы. У меня даже что-то в душе кольнуло — странное, почти забытое чувство. Товарищество? Братство? Общность судьбы? Не знаю, как это назвать.

Смех постепенно стих. Тимучин смотрел с каким-то новым выражением — серьёзным, решительным.

Я кое-как поднялся на локтях, морщась от боли в каждой мышце, и тут же пожалел об этом, потому что хан бросился ко мне и обнял. Его руки стиснули меня так, что чуть рёбра не затрещали.

— Брат! — заявил он, и в этом слове было столько искренности, столько эмоций, что я на мгновение оторопел.

Так мало того, он ещё и заплакал. Слёзы — настоящие, не притворные — потекли по его изрытому шрамами лицу. Непривычное зрелище… Великий воин, правитель, легенда плачет, как ребёнок, уткнувшись в моё плечо.

Неловкий момент. У меня друзей в прошлой жизни не было, и как себя вести, я не очень знаю. Похлопать по спине? Сказать что-то утешительное? Оттолкнуть? Так и застыл, позволяя хану выплеснуть эмоции. Мужские слёзы — редкость, но когда они приходят, им нельзя мешать. Это знает любой солдат.

Наконец, Тимучин отстранился, вытер глаза тыльной стороной ладони. В его взгляде читалась решимость, какая-то внутренняя твёрдость. Он встал, выпрямился во весь рост.

Хан тут же выхватил нож — короткий, с широким лезвием, покрытым затейливыми узорами. Клинок блеснул в свете ламп. Я напрягся инстинктивно, но Тимучин даже не смотрел на меня. Он поднял левую руку и одним быстрым, уверенным движением порезал ладонь. Кровь потекла по пальцам, закапала на пол. Ею начертили круг.

— Я, действующий хан Монголии и душа великого Тимучина, — начал он торжественно, голосом, которому подчинялись тысячи. — Клянусь кровью и духом, что отныне русский Магинский Павел Александрович — мой кровный брат, единственный родственник по крови и духу в этом мире. Мой союзник. Я, моя страна, люди всегда будем перед ним в неоплаченном долгу! Его слово — закон для меня.