Жена первого короля орков (СИ) - Мадьяр Рина

Бой яростный, но, слава духам, недолгий. Вид неистового Тарна, его орков и стойкости защитников кузницы ломает дух нападавших. Черные фигуры начинают метаться, отступать, растворяться в клубах дыма и сгущающейся ночи. Горг делает рывок, чтобы преследовать, но Тарн останавливает его властным жестом и криком:

— Хватит! Тушите огонь! Проверьте своих! Раненых ко мне! Сейчас же!

Я бегу к нему, минуя тлеющие головешки, не обращая внимания на запах гари и крови. Кузница устояла. Каменные стены почернели от копоти, часть крыши над пристройкой обрушилась, окна выбиты. Но горн внутри цел. Главное – люди.

Гром опирается на свою кувалду, его мощная грудь вздымается, он жив! Лиана, поддерживаемая Коулом, вытирает сажу со лба, ее рука дрожит, но глаза ее глаза горят победным огнем, смешанным с облегчением.

Ученики все на ногах! У Берта перевязана рука, у Линны красный ожог на щеке, но они стоят.

Стоят и смотрят на Тарна, на меня. В их глазах нет прежнего страха или неуверенности.

Есть шок, усталость, но и гордость. Уважение к себе и друг к другу. Преданность.

Тарн подходит к Грому. Два титана, два столпа этой ночи. Один в доспехах, забрызганных чужой кровью. Другой в прожженном фартуке, с оружием кузнеца, ставшим оружием защиты.

— Духи земли сегодня ковали не сталь, Гром, — говорит Тарн, его голос хриплый от дыма, но твердый, как скала. Он кладет руку на плечо кузнеца. — Они ковали стойкость. Твою. И твоих учеников. — в его глазах читается глубокое уважение.

Гром, обычно немногословный, фыркает. Широким движением вытирает пот и сажу с лица. Его темные глаза окидывают юных людей, задержавшись на Лиане.

— Щенки держались. Не подвели. Особенно барышня, — он кивает в сторону маркизы, — С характером стальным. Жаль, замужем. Из нее бы кузнец вышел знатный. — В его голосе непривычная теплота.

Лиана слабо улыбается, опираясь на Коула.

— Я предпочитаю руководить процессом, мастер Гром. Но спасибо. — Она осторожно, почти нежно, гладит живот. — Надеюсь, наследник оценит.

— У такой сильной матери обязательно родится сильный воин, — говорит Гром с непоколебимой уверенностью, в которой слышится древняя мудрость орков. — Особенно здесь, на Великой Равнине. Земля дает силу тем, кто ее защищает.

Начинается разбор завалов, помощь раненым, тушение последних очагов огня. Тарн отдает четкие распоряжения, его голос звучит как закон. Его авторитет теперь абсолютен, неоспорим. Он не просто вождь. Он будущий король, которого народ видел в бою и в суде.

Я помогаю, чем могу. Перевязываю царапину Линне, подаю воду. Время летит незаметно. Ночь уже вступила в свои права, когда последние угли погашены, раненые отправлены к лекарям, а защитники кузницы, усталые, но довольные, расходятся под охраной стражников.

Глава 54

Дорога в особняк кажется бесконечной. Мы идем молча, плечом к плечу. Тарн не выпускает мою руку, его пальцы сжимают мои так крепко, будто боясь, что я исчезну. Он пахнет дымом, потом, кровью и железом. Я прижимаюсь к его мощной руке, чувствуя дрожь в своих коленях отзвук пережитого ужаса и дикого облегчения. В горле стоит комок.

В особняке тихо. Кэлли и Лира, видимо, у матери, напуганные слухами. Слуги встревоженно смотрят на нас, но Тарн молча машет рукой, отпуская их. Мы поднимаемся в наши покои. Только за дверью спальни он останавливается, поворачивается ко мне. В тусклом свете масляной лампы его лицо кажется высеченным из темного камня. Усталым, покрытым сажей и мелкими царапинами, но невероятно родным. В его глазах, обычно таких уверенных, сейчас буря. Отголоски ярости, глубокая усталость и невероятная нежность во взгляде на меня смешиваются в одном взгляде.

— Мира... — его голос хриплый, сорванный. Он не может сказать больше. Его руки поднимаются, большие, сильные ладони ложатся на мои щеки, шершавые от пепла и пота. Он смотрит на меня так пристально, так жадно, словно пытается впитать каждую черточку, убедиться, что я здесь, цела, с ним. — Ты не пострадала? До тебя не добрались?

— Я цела, — шепчу я, прикрывая его ладони своими. — Цела, Тарн. С тобой. — Слезы, которые я сдерживала, наконец прорываются, горячие и соленые, катятся по щекам, смешиваясь с сажей на его пальцах.

Он издает звук, похожий на стон, и притягивает меня к себе. Его объятия крепки. Его губы властно находят мои.

Он отстраняется ровно настолько, чтобы срывать с меня платье. Ткань рвется под его нетерпеливыми руками, но мне нет дела. Я помогаю ему, дрожащими пальцами расстегивая пряжки его доспехов, стягивая пропитанную потом и дымом рубаху. Каждый сброшенный кусок одежды словно слой ужаса, сковывавшего нас падает на пол, заставляя позабыть о случившемся. Его кожа под моими ладонями горячая, живая, покрытая свежими ссадинами и старыми шрамами.

Внезапно он останавливается, его тяжелое дыхание горячим ветром обжигает мое лицо. Он смотрит на меня, на мои руки, черные от сажи, на мои волосы, пропахшие дымом.

— Нет, — хрипит он, как только между нами исчезает последняя преграда. — Не так. Не в грязи.

Прежде чем я успеваю что-то сказать, он подхватывает меня на руки легко, словно я невесомая, и несет через покои. Он пинает дверь в смежную комнату, где уже стоит готовая, огромная медная ванна, почти как маленький бассейн, наполненная до краев парящей водой. Аромат сосновой хвои и полевых трав бьет в нос.

Он шагает сразу в воду.

Горячая вода обжигающе приятно охватывает меня, застилая глаза паром. Он опускается на колени в воде, все еще держа меня в объятиях, и вновь касается моих губ своими нежным поцелуем.

— Дай, — он шепчет против моих губ, и его большие руки, шершавые от мозолей и недавней битвы, запускаются в мои волосы. Он наклоняет меня назад, поддерживая за шею, и начинает смывать с меня этот день. Пена, пахнущая лесом и чистотой, забивается под его пальцы. Он массирует мою кожу головы с такой концентрацией, словно это самый важный ритуал в его жизни, смывая сажу, пепел, запах страха. Его губы не отрываются от моих.

Его ладони скользят вниз, по моим плечам, смывая темные разводы. Он очерчивает мощными, уверенными движениями контур моих плеч, ключиц, и наконец смыкается на моей груди. Он ласкает ее, обводит каждую окружность и большой палец задерживается на затвердевшем кончике, водя по нему круги, от которых по всему телу пробегают молнии.

Он делает это одновременно. Моет и ласкает, счищает ужас этого дня и открывает под ним чистую, живую, трепещущую кожу, принадлежащую только ему. Вода плещется, переливаясь через край медного корыта, но нам нет дела.

И когда последние следы дня смыты с моего тела, когда кожа розовеет и парит, а от его прикосновений по всему телу бегут мурашки, он поднимает меня на руки, и вода хлещет на пол. Он не вытирает нас, несет обратно в спальню, покрытые каплями, сияющие на фоне огней, и мы падаем на кровать, сплетаясь в единый клубок жажды, облегчения и страсти.

Есть только огонь, разгорающийся в ответ на пережитый холод страха. Его прикосновения властны, требовательны, он исследует мое тело с жадностью человека, отвоевавшего свое сокровище. Я отвечаю ему с такой же яростью, впиваясь ногтями в его мощную спину, притягивая его ближе, принимая его в себя с глухим стоном.

— Мой Тарн, — выдыхаю я, переполняемая от чувств и его мощи внутри себя.

Мы сливаемся в этом огне, теряя границы, теряя дыхание, теряя все, кроме ощущения друг друга – горячих, живых, неистовых. Его движения сильны и с точностью достигают цели, доставляя мне невероятное наслаждение.

Сладкая пытка смешивается с пережитыми сегодня чувствами. Все события словно разлетаются из моей головы, сметая страх за жизни близких и сужаясь лишь до понимания того, что Тарн со мной. Он рядом. Он внутри. Настолько близко, как позволено лишь ему.

Когда волна накрывает меня, она оставляет только ослепительную чистую пустоту и бьющееся надо мной сердце Тарна. Он издает низкий, сдавленный рык, его тело напрягается в последнем, мощном рывке, изливая в меня всю свою мощь.