Старый, но крепкий 4 (СИ) - Крынов Макс

Он усмехнулся и пожал плечами. Обмена потоками лести не последовало.

— Ладно, Китт, до завтра, — хлопнул он меня по плечу. — В следующий раз я попробую дать тебе бой на пределе. Сдать твое копье?

— Буду благодарен. И если завтра будет дождь, как вчера, то лучше встретиться в зале.

— Разумеется, — кивает мужчина.

Я кивнул ему в ответ, чувствуя внутри странное тепло. Не гордыня, а нечто другое. Наверное, осознание того, что я двигаюсь в правильном направлении.

Иду в комнату, забираюсь в душ.

Сегодня еще нужно зайти в библиотеку, поискать в древних свитках кое-какую информацию по рецептам любовных зелий. А еще сегодня договорился со стариком Игнатом об одном опыте.

Хах! Кстати, про рецепты: я было подумал, что план с замаскированными рецептами, врученными храму, не сработал, но слушая разговоры в «Жареном дракончике» в редкие периоды отдыха с Лиссой, я удивился странным слухам, ходившим в народе. Оказывается, в Вейдаде, Лиангчжоу, Фэньюань и Чжаоюнь появились какие-то новые молитвы, которые «не нравятся Домам», причем без конкретики — мол, бесят Крайслеров. Ходили жуткие слухи про то, что эти молитвы хулят богов и прославляют демонов-óни. Но оно и понятно — эффект сломанного телефона во всей красе.

Я думал, что появись в Циншуе молитвы, под прицел в первую очередь попала бы секта, но предъявить мне, Альфу или Сталевару без доказательств никто ничего не смог бы — я уверен, что в Циншуе втихую занимается зельеварением минимум человек десять. В Вейдаде Барт учил алхимию, травник занимался зельеварением, целитель у себя дома вообще лабораторию организовал. Но вышло куда удобнее — молитвы потихонечку появлялись в самых разных городах.

В общем, люди предусмотрительнее меня исправили мой недочет до того, как он стал недочетом. А я понял, что с храмами и жрицами можно работать.

Умылся, переоделся и пошел быстрым шагом по коридорам дома учеников, а потом и по дорожкам секты.

Внутри меня разливалось приятное волнение. Хотя нет, даже не волнение — то был азарт, настоящий научный азарт! Сердце стучало чуть быстрее обычного, а пальцы непроизвольно сжимали кожаную обложку блокнота для записей (я могу запоминать информацию, но иногда приятнее структурировать ее на бумаге). Впереди меня ждали часы кропотливой работы, а потом еще копание в чужой памяти, но именно это мне и нравится. Новые рецепты, новые вызовы, опыты.

В читальном зале мне и воздух показался другим — пахнущим старыми страницами, пылью и древними тайнами. Здесь царила особая тишина, нарушаемая лишь шорохом переворачиваемых страниц и редким скрипом пера по бумаге, шорохом карандашей.

Я выбрал стол у окна. Здесь дневной свет падал мягко, но достаточно ярко, чтобы не приходилось напрягать глаза, и быстро натаскал туда с ближайших полок стопку книг — едва не с десяток фолиантов, которые я собрал за последние дни. Их потрепанные корешки и пожелтевшие страницы были настоящим кладезем знаний. Большинство из них были трактатами по алхимии, но среди них затесались и книги по философии и даже древние мифы. В прошлый раз я не прочел их до конца, но сейчас, думаю, осилю.

Я сел, аккуратно разложил свои записи рядом с книгами и открыл блокнот. Все мои заметки написаны на русском языке — личная предосторожность. Даже если кто-то «случайно» наткнется на них, посетив комнату в мое отсутствие, вряд ли сможет что-то понять. Я не собирался делиться своими мыслями.

Листая старые трактаты, я искал упоминания об экспериментах с эссенцией или зельях любви. Эти рецепты всегда были окутаны ореолом загадочности и романтизма, но меня интересовало совсем другое. Любовь как эмоция была лишь примером того, что можно запечатать в пробирку. Если можно поместить во флакон любовь, то почему бы не попробовать сделать то же самое с другими чувствами? Например, с верностью. Зелье верности было бы просто идеальным для дракона. Но прежде чем переходить к сложным эмоциям, мне нужно было разобраться с основами. Как запереть любую эмоцию в банке я уже знал — основа для зелья у меня была готова — сварил на днях из бутона черепоцвета — того самого, из которого изъял семена. Но как варить зелье, и главное — как извлечь само чувство?

За прошедшие дни я изучал книги, пытаясь понять природу эмоций. Какие из них фундаментальны? Какие являются лишь оттенками?

Вчерашний день был особенно показательным. Я наблюдал за двумя соперниками, фехтующими на деревянных мечах. Картина была захватывающей: стук дерева о дерево, быстрые движения, напряженные мышцы, оскаленные лица. Один из поединщиков — высокий парень с короткими темными волосами — двигался быстро и уверенно, дразнил противника. Второй — крепкий блондин с ярко-синими глазами — атаковал с яростью. Его движения были менее точными, но зато мощными и резкими.

Тогда я закрыл глаза и сосредоточился на ощущениях сущности, исходящих от них. Это было похоже на настройку тонкого инструмента — я ловил вибрации их эмоций, сущностей, бушующих внутри них. Первый соперник ощущался, как теплый огонь: ровный, но сильный. Второй был в ярости и его эмоции напоминали бурю: хаотичную и разрушительную.

Обе эмоции были достаточно сильны, чтобы я попробовал их извлечь, только вот незадача: практики вряд ли хорошо восприняли бы, если бы я вмешался в тренировочный бой и попытался сделать что-то непонятное. Мне нужно было ставить опыты на обычном человеке, который вдобавок будет не против этого.

И вот сегодня я снова здесь, в библиотеке, пытаюсь найти ответ на свои вопросы. Я перелистываю страницы одного из трактатов и нахожу упоминание о «сущности любви», которая может быть извлечена «токмо из переживания любови на грани, на пике».

Ставлю в блокноте пометки, записываю пару мыслей себе на будущее.

Закончив с фолиантами, я аккуратно сложил книги в стопку, проверяя, чтобы страницы ни в одной книге не помялись. Пергаментные страницы были хрупкими, а госпожа Лань — излишне строгой женщиной, для которой каждая из этих книг была настоящим сокровищем.

Расставив книги по местам, я направился к стойке госпожи Лань. Ее строгий взгляд скользнул по мне, когда я подошел.

— Всё вернул? — спросила она равнодушно, поднимая на меня взгляд.

Она всегда знала, какие книги я брал и когда их возвращал, так что не удивлюсь, если вопрос для проформы.

— Всё до последнего свитка, — ответил я с легкой улыбкой. — Всего доброго, госпожа.

Она молча кивнула, и я, не задерживаясь, направился к выходу. Меня ждали дела в бедной части города.

Стоило выйти, и ветер поприветствовал меня, швырнув в лицо горсть мороси. Ну да, сезон дождей. Повезло, что с Шаломом успели пофехтовать на свежем воздухе.

Я прошел мимо стражников на воротах, только направился не прямо, а налево, выходя с центральной улицы.

Город начал меняться. Пара улиц, и вокруг уже нет вымощенных камнем улиц и аккуратных домов с резными ставнями. Дорога здесь «вымощена» комьями земли и размокшей от дождей грязью, дома вокруг всё проще: деревянные, двухэтажные, с покосившимися крышами и облупившейся краской.

Но откровенной нищеты, как в Вейдаде, здесь нет. Эти дома напоминали мне старые бараки с окраин земных городов: скромные, но вполне пригодные для жизни.

На улицах тихо. Люди здесь живут иначе — без суеты и лишнего шума. В основном я вижу стариков, которые сидят у домов на низких лавках или прямо на ступеньках крыльца. Лица изрезаны глубокими морщинами, глаза смотрят куда-то вдаль с усталой отрешенностью. Одежда потрепанная, но почти у всех чистая; видно, что они стараются поддерживать порядок даже в таких условиях.

Детей здесь почти нет. То есть, живут, конечно, но дети постарше цепляются за любую возможность заработать и выбраться отсюда. Кто-то уходит на рынок в поисках работы, кто-то нанимается подмастерьем к ремесленникам в более благополучные районы, чтобы заработать денег и снять жилье получше. А те, кому повезло больше других, даже забирают своих стариков с собой.

Но большинство стариков оставались здесь и доживали свой век среди таких же. Их лица рассказывали истории о прожитых годах: о тяжелом труде, о потерях и редких радостях.