Старый, но крепкий 4 (СИ) - Крынов Макс

Я внимательно смотрел на него и видел, как в его груди начинают вспыхивать эмоции. Они были разными по цвету и интенсивности: при упоминании денег глубоко внутри мелькала темно-золотая жадность. Привязанность к старому дому, к вещам, к прошлому и к сыну. Но поверх этого зеленого клубка медленно разгоралась густая синяя грусть, окутывающая его сердце плотным облаком.

— Первый год я думал, что помиримся. А потом узнал, что женился он там, завел детей. Потом он переехал, и его след потерялся. А про старика своего будто забыл совсем…

Чем больше он говорил, тем ярче становились эмоции внутри него. На последнем слове его голос дрогнул, но Игнат быстро взял себя в руки. Горько усмехнулся и покачал головой.

— Гордость моя. Дурацкая гордость. Писал пару писем, он не ответил. И вот так месяц за месяцем и потеряли связь.

Я следил за его словами и одновременно за эмоциями и эссенциями внутри него. Грусть становилась всё более насыщенной, но вдруг проблеск светлого золотистого света мелькнул где-то глубоко в его груди. Надежда? Да, это была надежда — слабая, почти угасшая, но всё же живая.

— Хотел бы вернуться туда? В тот самый год? — спросил я осторожно.

Он поднял на меня глаза, и в них мелькнула темная тоска по прошлому, по тому времени, когда всё ещё можно было исправить.

Эта эмоция была сильнее всех остальных. Она заполняла его грудь темной тучей, съедающей все прочие эмоции. Она буквально кричала, что Игнату не хватает того дома, того времени и тех людей, которых он потерял.

— Хотел бы, — прошептал он наконец. Его голос дрогнул снова. — Только вернуть ничего нельзя, господин практик.

Бутыль с эликсиром из черепоцвета стояла на столе. Я провел пальцем по холодному стеклу, посмотрел на старика и подумал: если лишить его этой тоски, ничего страшного не произойдёт ведь? Ну правда, что может случиться? Это всего лишь эмоция, которая давно уже стала привычной, частью его повседневной жизни. Она не исчезнет совсем — просто станет слабее, менее ощутимой, а через пару дней всё вернётся в норму. У растений, из которых я извлекал эссенцию, именно так и происходило. Они восстанавливались, как будто ничего и не было.

Но нужно ли мне зелье тоски? Единственное применение, которое могу придумать — споить его Ян Стапу, чтобы тот себе вены перепилил.

Шучу.

— Вспомни, Игнат. — Начал я мягко, почти шёпотом. — Вспомни тот день, когда ты с ним поссорился. Что ты тогда сказал? Что он сказал тебе?

Старик взглянул на меня, его глаза сузились от напряжения. Он явно не хотел возвращаться к этим воспоминаниям, но я видел, что слова пробуждают в нём что-то.

— Я назвал его неблагодарным щенком. — Игнат замолчал, стиснув зубы. Его руки дрожали. — Я говорил, что знаю, как лучше. А он смотрел на меня так, словно я уже был для него чужим.

— Ладно, давай отпустим эти воспоминания. А до этого? Ты помнишь, как вы вместе работали в саду, или в поле? Как строили что-то вместе, или как ты учил его траву косить или полоть грядки.

Взгляд Игната потеплел.

— Расскажи мне о том дне, когда вы были счастливы. Наверняка у тебя есть такое воспоминание.

Игнат не спрашивал, зачем мне это. Может, сыграло его нежелание прощаться с деньгами, или вера, что практики близки к более сакральным материям, и если для Игната что-то непонятно, то это не его ума дело.

Он закрыл глаза и заговорил медленно, словно боялся разрушить хрупкую картину в своей голове.

— Помню, как не помнить, господин. Мы тогда ещё не знали бед. Он был мальчишкой, лет десять ему было. Я сделал ему деревянную лошадку размером с ладонь, сам вырезал из старого дуба. Он так радовался, господин практик, так радовался, бегал по двору с этой игрушкой весь день. А потом, следующим месяцем мы пошли к реке. Ловили рыбу. Помню, он поймал своего первого карася и кричал от радости так громко, что все в окрестностях слышали…

Его голос упал до шёпота.

— Это были хорошие деньки, да…

Если раньше спектр эмоций Игната плавал между тоской, виной, стыдом и грустью, то теперь плавно сменился нежностью с проблесками радости и надежды. Именно тогда я скороговоркой и произнес заклинание и оказался в его памяти, минуя слабенькие двадцатиуровневые умения вроде скотоводства, ухаживания за полями и скорняжничества.

Я увидел тот самый день у реки — воспоминание светилось так ярко, что я не мог его не заметить.

Глазами Игната я увидел прозрачную водную гладь, блестящую на солнце, качающуюся траву на берегу и, конечно, его сына с трепещущей рыбиной в руках. Паренек смеялся звонко и искренне. Его лицо лучилось счастьем.

Я подумал, что если могу сжечь воспоминания, то и укрепить у меня получиться. И поделился своей Ци. Цвета сразу стали ярче, шелест травы на ветру — громче, а карась — больше. Каждый миг этого дня стал насыщенным и живым, а подсознание Игната сейчас полыхало радостью и надеждой.

Я попытался сразу же вернуться обратно в реальность, но что-то удерживало меня здесь. Это было похоже на невидимую сеть, которая опутала меня и не давала двигаться.

Видимо, вернуться из памяти подопытного без того, чтобы что-то забрать с собой, невозможно. «Кража памяти» не работала по-другому. Я должен был изъять что-то из его сознания.

Я начал искать подходящее воспоминание. Наконец нашёл одно старое, почти затёртое временем — прогулка по Циншую. Воспоминание было блеклым, едва различимым. Ещё месяц-два — и Игнат сам бы забыл о нём.

Аккуратно вытягиваю это воспоминание из его сознания и сжигаю — оно мне тоже не требуется.

Теперь нужно выйти в реальность и забрать себе эмоцию. Зелье из надежды и радости явно будет лучше, чем из тоски.

Но стоило мне покинуть память Игната, как его эмоции полыхнули ярко-ярко и за пару секунд сменились страхом. Я едва успел бутылочку взять.

Игнат лежал на кровати. Его лицо было мокрым от слёз.

— Я передумал, — прошептал он хрипло. Его голос был слабым и надломленным. — Я не хочу забывать это! Прошу, оставь мне память о сегодняшнем дне, господин.

Он сел на кровати, протянул руку с распухшими от работы суставами и ухватил меня за ладонь. Другой рукой полез под матрас.

— Вот деньги… — шарил он под соломенным тюфяком и горячо дребезжал в полголоса. — Не нужно мне серебра! Эти воспоминания — это всё, что у меня есть, и я давно уже не чувствовал ничего столь же светлого! Когда вы показали мне их, поколдовничали, у меня с души камень свалился, который я не замечал вот уже десять лет. Жизнь здесь, старость здесь — пустота! Вы не знаете, господин, каково это — доживать свой век в ненужности, когда тебя забывают самые родные, когда внук деда ни разу не видел! Когда ты уже никому не нужен! Родной сын ушел, понимаете? А я остался здесь один, с этими стенами, с тишиной, соседничать с людьми, на которых положиться нельзя! Только эти воспоминания держат меня! Если вы заберёте их, я сгорю без их света, умру с тоски!

Его голос сорвался на плач. Слёзы текли по его щетинистым щекам ручьями.

— Прошу, не лишайте меня их! Оставьте!

Я смотрел на старика и видел себя прошлого. Только если я прятался за маской язвительности, если показывал миру, что я до сих пор есть, если лез в соседский щиток и ходил в библиотеку к тамошним девчонкам, то он доживал свой век здесь, среди таких же людей.

Я сосредоточился. Мои пальцы, окутанные тонким слоем духовной энергии, дернулись к груди Игната и ухватили его страх.

Игнат напрягся, выгнулся, беззвучно закричал.

С усилием я начал вытягивать страх из его груди. Это было похоже на борьбу с невидимой силой: эссенция сопротивлялась, не хотела покидать своего хозяина. Я расщепил ее надвое, но даже так она сопротивлялась.

Духовная энергия в комнате завибрировала.

— Спокойно, — прошептал я, больше себе, чем ему.

Боль и страх Игната смешались с отчаянием и с желанием жить. Сконцентрировавшись, я направил больше Ци в пальцы и окончательно вытащил эссенцию наружу, а потом — быстро запихнул в горлышко бутылки. Старик обмяк на кровати.