И тут я увидела чудовище (СИ) - Началова Екатерина

— Имеется и такой период в моей биографии. О, у меня был мудрый наставник, Ри. Старый тысячелетний Дракон. Каждое его слово звучало как истина... Я не знал никого мудрее, слушал его часами, практически боготворил его. Наставник сказал, что я должен убрать искушения, а для этого надо обратиться к природе. Тогда она исцелит меня.

— Порядок мудр, — брякнула я, имея в виду природу. Ингренс глянул на меня снисходительно.

— Мудр, — не стал отрицать. — Вот только нам не всегда дано постичь его мудрость. Я обратился к природе. Годами я никого не трогал, жил среди зелени лесов, коричневых стволов деревьев, под разноцветным небом. Я состриг волосы, а то, что осталось, обмазывал рыжей глиной; носил только тряпье на бедра, чтобы прикрыться. Одной травой я не питался, но охотиться мне было запрещено, чтобы не стимулировать мои сложные инстинкты. Мне приносили вареное мясо раз в неделю. Если бы ты встретила меня в то время, то увидела бы не Дракона. Я был подобен кроткому лесному оленю, который смиренно кланяется каплям росы и собирает губами ягоды.

Ингренс опять закрыл свои почти прозрачные глаза, а я живо представила его там, в лесу.

— Занимательный опыт... — он продолжал неспешно говорить. — Все вокруг преображалось, меняло краски, а я был частью круговорота. Я почти не обращался, не видел крови, никого не трогал, искренне желая достигнуть мудрости учителя и желая измениться. Читал, слушал деревья, наставника, пение птиц, ход воды... Часами сидел под дождем, воспитывал тело до изнеможения. И, знаешь... На пятый год получилось: я достиг просветления.

Я только хлопнула глазами, стараясь не удивляться.

«Да?!»

— ... я понял, что я — убийца, который жаждет крови, и ничто этого не изменит, — легко завершил рассказ Ингренс, и все мои вопросы испарились. — Я пошел к учителю, и насадил его на когти. Затем полетел на охоту... Мне попалось стадо оленей. Я сожрал сразу трех сырыми вместе с кишками, остальных втер в деревья и зелень, смешал с землей и растворил в воде. Я окрасил все в красный. После... Х-м-м, пожалуй, не буду рассказывать, чтобы не пугать, — Ингренс быстро кровожадно облизнул губы, на секунду оскалившись, но тут же сменил оскал на обычное сдержанное лицо. — Это был самый счастливый день за те проклятые годы. С тех пор я больше не изменял себе.

Мы помолчали. Я — ошарашенно переваривая рассказ, Ингренс — мечтательно улыбаясь. Он первым нарушил тишину.

— Мое воздержание попросту опасно для окружающих, — голос опять лился ровной серебряной рекой. — Я теряю самообладание, если долго не получаю того, в чем нуждаюсь. Конечно, я сожалею, что убил учителя. Зато очень хорошо, что тогда мне попались олени, а не невинные люди или великородные.

— Да... Славно, — только и смогла вымолвить я.

Перед глазами у меня еще алел звонкий лесной ручей и чернели открытые глаза мертвых оленей, на которые, довольно жужжа, садились ненасытные мухи.

— После я установил cебе рамки и ритуал, — Ингренс говорил без смущения. — Теперь я убиваю только преступников, только в саду. Никакой крови вне сада. Так продолжается давно... Я уже привык рассматривать тех, кто попадает в сад, как расходный материал. Поэтому тебе нельзя заходить туда, Ри. Никогда.

— Поняла... — пискнула я, вычеркивая белый сад из списка «к посещению».

— У нас есть то, что мы приобрели, а есть то, с чем мы родились. Боюсь, изменить второе практически невозможно, — Ингренс внимательно посмотрел на меня. — Думаешь, почему я рассказываю тебе это?

Вопрос застал меня врасплох.

«Чтобы я ни на что не надеялась?» — умоляюще глянула на него.

— Чтобы ты понимала, что существует то, что не изменить. И отличала это от того, что можно попробовать исправить.

— Но как отличить одно от другого?!

Ингренс чуть приподнял пепельную бровь.

— Естественно для понимания нужно достичь некоторого просветления.

Глянув на белоснежного убийцу, я фыркнула, не сдержав смеха. Он повел уголком рта, показывая, что пошутил намеренно.

— ...требуются усилия, мудрость. Наставник, годы. Порой не помешает провести их в лесу.

— Предлагаешь мне отправиться в лес?

— В лесу было бы легче проявлять безумие.

Кивнула, соглашаясь. Вести себя безумно, будучи спутницей короля, я не могла. В рамках комнаты я могла ходить хоть на ушах, но этого было недостаточно.

Услышав что-то, ведомое только ему, Ингренс поднялся, лениво нащупывая халат.

— Время, одевайся. Нам снова пора жениться.

Он поднялся, собираясь удалиться.

— Подожди! — Я остановила его. — Что стало с Драконом, который убил твою мать?

Уже подходя к стене, Ингренс безмятежно оглянулся.

— С тем? Когда подрос, я нашел его. Вырезал весь его род, самого оставил. Кстати, он еще жив.

— Что?! И где он? — спросила я с нехорошим предчувствием.

— Держу в выгребной яме под замком, — Ингренс отвечал ровно. — Думаю, его жизни хватит еще лет на пятьдесят.

Поймав мой округлившийся до размеров блюдца взгляд, метнувшийся вниз, а затем на него, Ингренс от души расхохотался.

— Шучу! Он сдох еще до твоего рождения. Я держу в выгребных ямах других нехороших убийц.

Выдохнув, возмущенно бросила в него подушкой. Ингренс увернулся и удалился, продолжая посмеиваться.

Через пятнадцать минут мы встретились уже в кабинете. Ингренс был уже серьезен, в тон отцу, что стоял рядом со мной, мрачный и молчаливый как каменный утес. Я снова проколола ладонь, замечая, как Ингренс отводит глаза, стараясь не смотреть на кровь, как задерживает дыхание, стараясь не вдыхать запах.

— Клянусь быть вам добрым мужем, леди, — голос звучал спокойно. Мы смешивали кровь третий раз.

Я смотрела новыми глазами на белого Дракона, которого мне выпал жребий полюбить. Видела мальчика, познавшего смерть; юношу, ставшего убийцей; мужчину, вечно борящегося с собой; короля, любящего кровь, но не желающего войн.

Так вот ты какой, Ингренс...

— Клянусь быть вам понимающей спутницей, мой король.

Он сжал мою руку. В серебряных глазах мелькнули коварные искорки. Я совершенно не уверена, торчит ли у него кто-то в выгребной яме под замком или...

Глава 25. Двадцать пятый день замужем

Обрушившаяся любовь сочилась из каждой поры моей кожи. Удержать ее в себе я категорически не могла. Не знаю, сколько уже раз я признавалась Ингренсу в чувствах. Даже нет, не «признавалась» — это слишком тяжелое слово, усилие, вырванные из груди слова. Я же просто сообщала, что люблю, и не ждала ответа. Надеялась, конечно, но не ждала.

«Я люблю тебя», — бормотала, борясь со сном, когда обнимала его мокрая после изнурительного сексуального марафона, который он устроил, обозленный на некоторых недалеких подданных.

«Люблю», — однозначно сообщала, когда он спокойно открывал книгу. Делал это Ингренс строго каждый вечер. Совершенно на пустом месте, с книги, однажды схваченной наугад, у нас образовался маленький уютный ритуал, которому Ингренс педантично следовал. Иногда ему не хватало времени, иногда он уставал — но все равно находил время появиться, открыть книгу, выразительно посмотреть в мою сторону — от меня требовалось немедленно превратиться во внимание — и начать читать.

«Любимый», — иногда я обращалась к нему, забыв про имена и титулы.

На «люблю» Ингренс не особенно реагировал. «Я мало способен на чувства» — его единственные слова, сказанные еще на осмотре. С тех пор о чувствах он не говорил. Вряд ли Ингренс читал женские романы, судя по которым на признание в любви, нужно немедленно признаваться в ответ. Но он и не смущался, не краснел, не суровел, не пытался перевести тему. О том, что он услышал приятное, можно было судить по нескольким признакам.

Первым признаком были довольно жмурящиеся веки. Жмурился Дракон один раз — так что момент нужно было еще успеть обнаружить. Я сама распознала его не сразу, а когда уловила, что в ответ на мое «люблю», веки вдруг удовлетворенно сожмурились, старалась не пропустить ни раза.