Под елкой лежала гора подарков для слуг. Все-таки я выполнила свое обещание. И от этого на душе стало легче.
Карета тронулась, я сжимала гвоздь, понимая, что гвоздем сегодняшнего королевского бала будем мы.
Рука генерала легла на мою руку, и я почувствовала голос зверя.
— Да ладно, я не паникую, - выдохнула я. - Да, мне самой нравится это платье…
Эллинер посмотрел на меня с удивлением.
— Я ничего вслух не говорил, - произнес он, глядя мне в глаза. — Как ты это узнала?
И вот тут наступил мой черед удивляться.
— Я… я просто… ну как бы это сказать? Почувствовала. Вот ты касаешься меня рукой, а я… я слышу, - сглотнула я. - Нет, правильнее сказать, чувствую его голос.
— Так, давай попробуем еще раз, - прошептал Эллинер.
— Ты сказал, что у меня красивая грудь, - произнесла я, кожей чувствуя голос зверя. - А потом добавил, что карета тащится слишком медленно…
— Да. Так и есть, - прошептал Эллинер.
— Это хорошо или плохо? - спросила я.
— Это… странно, - заметил он. - Я видел такое один раз. Бабушка сказала, что это приходит с годами.
Я не хотела выходить из кареты.
Не из-за платья. Не из-за короны.
А потому что за дверью — сотни глаз, которые до сих пор видят во мне убийцу, несмотря на опровержения в газетах, официальные документы, признания виновных.
Потому что первое слово всегда звучит громче последнего — и моё имя уже навсегда вписано в чужую память чернилами позора.
— О, вы выглядите шикарно, - со всей лестью в голосе произнесла какая-то пара.
— Угу, - кивнул Эллинер, сжимая мою руку.
Я почувствовала, как зверь фыркает, что обошелся бы без их комментариев. И чтобы проваливали, куда шли.
— Угу, - кивал Эллинер, когда к нам подходили люди.
Я едва сдерживала смех, слыша мнение зверя о каждом из гостей.
— Альгейда! - послышался голос, и мне вдруг стало не до смеха.
Я не обернулась, зная, кому принадлежит этот голос.
Мне хотелось затеряться в толпе, спрятаться и больше никогда в жизни не видеть этого человека. Моего бывшего мужа.
— Альгейда, - послышался голос совсем рядом, а внутри все взорвалось раздражением: “О, нет!”.
Передо мной стоял Альбин. Его волосы, которые раньше он носил зачесанными назад, теперь были зачесаны на один бок.
Я молчала. Мне нечего было сказать ему.
Тогда, когда я хотела, чтобы меня услышали, он не дал мне права говорить.
— Я хотел бы извиниться, - прошептал он.
Я молчала. Словно все слова кончились.
— Мне жаль, что так получилось.
“Тебе не жаль. Если бы было жаль, то твоя рука бы дрогнула!”, - пронеслось в голове.
Мне сейчас реально было жаль тратить слова на этого человека.
— Я ужасно виноват перед тобой. И мне тяжело жить с этой виной, - произнес Альбин.
“Так не живи. Я при чем?”, - с раздражением подумала я.
В этот момент я поняла, что извинения трогают только сердце, в котором для тебя осталась еще капелька чувств. Но у меня не осталось ничего. И сейчас передо мной пытался извиниться тот, на кого было плевать.
Мое молчание не нравилось ему. Он ждал, ждал, что я что-то скажу. Брошу упрек, обвинение, хотя бы слово горечи. Для него это будет знак, что во мне что-то еще теплится. То, за что можно зацепиться.
Но я продолжала молчать.
— Я все осознал, - прошептал он. - Все… И то, насколько был к тебе несправедлив.
“Конечно, осознал!”, - пронеслось в голове, когда я вспомнила, как его прибили гвоздем к камину.
— Я понимаю, что прошлое уже не вернуть, - произнес он, но в его голосе затеплилась надежда, что это не так. - Но…
Альбин посмотрел на меня.
— Я бы постарался все исправить, если бы ты дала мне шанс, - выдохнул он. - Я прошу тебя…
Я молча развернула руку и показала ему гвоздь. Тот самый гвоздь.
Он вздрогнул, как будто вновь вбивал его в дерево — и в этот раз чувствовал боль сам.
А потом сжала ее снова, сверкнув помолвочным кольцом с гербом семьи Моравиа.
— Но он же… Ты хоть знаешь, какая у него репутация! - произнес Альбин.
— У меня теперь не лучше. Благодаря тебе, - произнесла я спокойным голосом.
Это были единственные слова, которые он услышал от меня.
Вот и весь мой ответ.
Больше добавить нечего.
Когда-то ему жалко было милосердия и нескольких минут, чтобы выслушать. Сейчас мне жалко слов и прощения, которое ему так необходимо.
Он отошел и затерялся в толпе.
Наутро после бала Столица взорвалась слухами.
«Они помолвлены! Эллинер Моравиа и та самая графиня!»
А на следующий день все ювелиры получили заказы на новые серёжки.
Их назвали “Триптих”.
Теперь все атакуют докторов и целителей, чтобы те прокололи им ухо в еще одном месте. Некоторые попытались сделать это дома самостоятельно. Новая мода на три серёжки просто взорвала Столицу.
Дерзко. Красиво. И лишний повод выгулять еще один фамильный бриллиант.
Так что теперь все уважающие себя дамы выглядят так, словно мужья прибили их к каминной полке. Моралисты хватаются за голову, предрекая, что новая мода станет причиной гибели всего устоявшегося уклада и началом разложения всеобщей морали.
И если мой позор стал их украшением — значит, я победила.
— Угу, - услышала я, чувствуя, как зверь тоже высказал мнение по этому поводу.
— Тебе не надоело угукать? - спросила я, поглаживая его руку.
— Мне кажется, это даже забавно. Всегда завидовал ба Эвриклее и дедушке Угу, как они понимают друг друга без слов. И теперь, кажется, секрет вот-вот раскроется. Я просто был уверен в детстве, что бабушка досконально знает драконий язык. А вот теперь, кажется, понимаю, как они это делают.
Сибил остался жить с отцом. И порадовал отца тем, что собирается стать военным.
Видимо, игра в солдатики оставила свой отпечаток. Добрые люди сказали мальчику, кто виноват в его трагедии. И что-то мне подсказывает, что без генерала это не обошлось.
Он прожил долгую жизнь. Дослужился до майора, женился, даже стал отцом двух девочек. Майор Вестфален вышел в отставку в преклонном возрасте, пристроив замуж обеих дочерей.
Женна уехала в свое поместье. И закончила жизнь там. В одиночестве. И нищете.
Брошенная и забытая всеми.
Когда-то меня прибили к камину, как новогодний носок, не дав даже шанса оправдаться. Больно. Обидно. Унизительно.
Теперь же в зеркало смотрит герцогиня Моравиа.
Теперь у меня — своё собственное имя.
И любовь, за которую не стыдно.
