Первый среди равных. Книга XVI (СИ) - Бор Жорж

Каждое испытание Пути для меня превращалось в схватку. В прошлой жизни и в этой я ещё ни разу не сталкивался с ситуацией, когда мог свободно и без проблем находиться в похожем месте, без угрозы для себя. Обычно сил хватало исключительно для того, чтобы добраться до перехода к следующему этапу Пути. А сейчас я даже не знал, куда вообще двигаться дальше. Да и двигаться не мог.

Струи тёмной воды незаметно проникли к моему телу и намертво сковали меня по рукам и ногам. Это была ошибка. Если Атлас сумел отправить на план воды несколько десятков своих последователей, то нужно было подумать о том, что не только Владыка Юга мог так сделать. Наконец мне стал понятен источник ненависти вокруг. Тьма ожила, и я увидел, как напротив меня формируются два чернильно-чёрных пятна глаз.

— Ты ошибся, Элрог, — ласково прошептала темнота и в то же мгновение всё моё тело пронзила острая боль. Вырываться было бесполезно. В этом месте силы Тьмы было едва ли не больше, чем Воды. Странно, что Хорхе выбрал именно это направление. — Нужно было раньше подумать над моим предложением.

— Каждый ошибается, — хрипло ответил я и зло оскалился. В груди, там, где находилось ядро моего дара, медленно растекалось болезненное жжение. — Но не каждый может сделать выводы из своих ошибок.

Северная резиденция рода Быстряковых

Тверь

В воздухе чувствовалась влага, хотя дождя вроде не ожидалось, да и утренняя роса уже успела высохнуть под лучами солнца. Осенний холод ещё не вошёл в дом, но тени в коридорах уже были длиннее обычного. Граф Игорь Олегович Быстряков сидел у себя в кабинете и ждал. Чашка кофе перед ним остыла. Сколько времени прошло с того момента, как его сын вернулся? Полчаса? Больше?

Он слышал, как открылась входная дверь. Слышал, как скрипнули ботинки по мрамору, как зашипела душевая кабина на втором этаже. Сын вернулся из очередной вылазки в аномалию. Молча пройдя мимо кабинета отца. И это вошло уже в привычку.

Когда Костя только начал уходить в аномалии, он возвращался возбужденным. Говорил, спорил, кидал отчёты на стол с таким выражением лица, будто был легендарным героем из прошлого. Но со временем в нём что-то изменилось. Как будто каждый новый поход отрывал от него что-то важное — не плоть, не магию, а что-то человеческое.

Причем, изначально, он ходил в аномалии с родовой гвардией. Да, род Быстряковых не был владетелем угодий при аномальных зонах, но у них были связи. И родовая гвардия не зря ела свой хлеб, периодически выходя в зону по договоренностям с дружескими родами-владетелями. И у графа была информация от верных ему людей.

Но, постепенно, количество гвардейцев, которых брал Константин с собой, уменьшалось. Причем, это было напрямую связано со странной отстраненностью, которая возникала у его сына. И в один момент он стал ходить в зону самостоятельно. Всё в более и более длительные рейды. Каждый раз возвращаясь без добычи, но с новой толикой силы.

В какой-то момент сил графа уже стало не хватать, чтобы определить правильно потенциал сына, и он попытался завести на эту тему разговор, уговаривая Константина заглянуть в МАМИ, которое он единоличным решением бросил. Тогда еще Костя был более-менее адекватен, и он просто отшутился, уверив отца, что «он знает, что он делает».

А потом… Связь сына и отца порвалась окончательно.

И граф Быстряков знал, кто виноват. Кто посеял в душе его сына это странное, тяжёлое молчание. Кто направил его на путь силы, но не дал дороги обратно. Разумовский. Ярослав. Проклятый мальчишка с невероятной силой. Мальчишка, которого когда-то можно было стереть с политической карты одним звонком.

Граф сидел в кожаном кресле и наливал себе третью порцию коньяка, который раньше пил только по большим праздникам. Горло сжало, когда он вспомнил, как всё начиналось. Когда имя Разумовских было вычеркнуто из списков аристократии, когда их имущество делили, как трофеи.

Всего несколько лет назад, когда род Разумовских потерпел крах, казалось, что карта легла идеально. Константина обвинили в государственной измене, его и двух его сыновей казнили на площади, а третий — младший, совсем еще мальчишка, превратился в овощ после неудачного покушения.

Люди болтали всякое. Были те, кто хотел избавиться от пацана окончательно, Но Быстряков был среди тех, кто сказал:

— Пусть живёт. Всё равно бесполезный теперь. Без силы. Без влияния.

А потом, совместно с аристократами, один из которых был целым светлейшим князем, они вошли в офис корпорации «Вега», принадлежавшей роду Разумовских, как в пустующий особняк. Официально — реструктуризация активов семьи, запятнавшей себя изменой. По факту — чистый и циничный отжим. Конкретно Быстряковы забрали весь транспортный отдел корпорации: логистические узлы, ремонтные станции, автопарки, весь подвижной состав, базы во всех областях.

Граф тогда не чувствовал стыда. Наоборот — гордость. Он обеспечил своему роду подъём. Поднял флаг рода Быстрякова над зданием «Веги», на котором вчера ещё висел герб изменников. Подписал бумаги. Перевёл счета.

А сейчас…

Сейчас всё изменилось. Разумовский-младший буквально переродился, как мифический Феникс. Не как мальчик-калека, без роду и племени. Не как мститель, не бунтарь, не политик. А как князь, полководец, полубог. Это были не его слова — именно такие эпитеты употреблялись сейчас в высшем обществе, когда речь заходила о молодом князе.

И Быстряков больше не понимал, кто они с его сыном — союзники? Вассалы? Свидетели конца эпохи? Одно он понимал, что непонятные отношения молодого князя и его Константина — как минимум, гарантия того, что Разумовский не будет припоминать старые обиды. Пока не будет.

Но стоило ли это того? Ведь теперь его сын — Константин, мальчик с аспектом Воздуха, под чутким контролем князя. Уже не мальчик, а воин. Уже не сын, а…

Граф залпом допил бокал и прошептал в темноту:

— А ведь тогда мы думали, что победили.

Затем посмотрел на часы. Было 06:47.

— Пора, — пробормотал он и поднялся.

Лестница скрипнула под тяжестью его шагов. Дом молчал. Домашние не вмешивались — по старому приказу: не тревожить Константина, если он «в режиме восстановления». Режим… А по сути — медитация. Замкнутость. Отчуждение.

Граф дошёл до двери комнаты сына, постучал.

— Костя, — тихо.

Тишина.

— Костя, завтрак остывает. Я жду.

Молчание.

Граф нахмурился, открыл дверь и вошёл. Уже хотел сказать что-то строгое — но замер.

Сын сидел на полу в свежевыстиранном боевом камуфляже. Спина прямая, глаза закрыты, ладони на коленях. Волосы еще мокрые после душа, аккуратно зачесаны назад. Дышит ровно. Над ним плавно колыхался лёгкий ветер, будто воздух сам скользил вдоль его тела, подчиняясь ритму дыхания. Под ногами — подушка воздуха, на которой он сидит как на перине, не касаясь пола.

— Костя, — снова сказал граф, громче.

Сын не шелохнулся.

Граф подождал. Потом шагнул ближе, нахмурился. Нервная дрожь пробежала по позвоночнику. Что ты с собой делаешь, мальчишка?..

Он протянул руку, чтобы дотронуться до плеча сына.

— Хватит этих игр, — раздражённо бросил он. — Я твой отец.

Он почти коснулся плеча — и тут воздух резко сжал его ладонь, перехватив движение. Не причиняя боли. Просто остановил.

Сын открыл глаза… и граф отпрянул на шаг!

Глаза Константина сияли. Не просто светились — в них плескался сам аспект Воздуха, живой, холодный, отстраненный, слегка безумный.

— Никогда больше не трогай меня, — тихо сказал Константин. Голос был чужой. Не злой. Не добрый. Не уставший. Какой-то… нечеловеческий.

Граф почувствовал, как внутри него нарастает липкий страх.

— Но… но я… я твой отец…

— Вон, — сказал Константин.

Коротко взвыл порыв ветра. И в следующий миг графа подхватил неизвестно откуда взявшийся в замкнутом помещении поток воздуха и мягко, но уверенно буквально вынеся из комнаты. Его спина ударилась о стену в коридоре, не больно, но унизительно точно. Дверь за ним захлопнулась — а щелчок замка был словно приговор.