Ворожея: Лёд и Пламень (СИ) - Шмидт Тося

— Ты это кого с собой привёз, друже, никак нашёл ту, что постель по ночам греть стала? — посмотрев на друга, спросил воевода.

— Суженая-то моя, — отведя взгляд, ответил Светозар.

Суженая, ну-ну, пронеслось в его голове, только она на тебя глядеть даже не хочет, отталкивает. А вот его сердце и сейчас к ней тянулось, хотелось бросить всё и бежать туда, обхватить крепко и не отпускать уже боле. Но помнил он их уговор, а потому решил, что потом станет с ней о свадьбе говорить, может, оттает сердце девичье. Но воеводе то знать незачем, видел князь, какие взгляды бросал тот на Вильфриду, вспомнил, и вскипела кровь, но виду не показал, незачем им сейчас ссориться. Тот тоже кивнул, сделав вид, что не заметил, как потемнело лицо княжеское при слове «суженая», видать, не всё так гладко, как показать он то хочет, но, может, то ему и на руку. Приглянулась черноволосая девка Елизару. Вслух же другое сказал:

— Сыскал, значит, её всё-таки, как же до того-то просмотрел?

Князь рассказал, как отыскал свою ладу, задумался воевода, ведьма — это тебе не сенная девка аль горожанка, с такой ухо востро держать надобно, не пойдёт в наложницы такая ради мехов да «глазок», тут иной подход надобен. Но то всё потом, сперва надо насущное решить, от зимы избавиться. А тут и баня подоспела, поднялись да париться пошли. Долго парились, о делах говорили, квас пили ледяной. Опосля бани переоделся Светозар и отправился в горницу, приказал к нему семью Гостомысла привести.

Миларада вошла с гордо поднятой головой, потемневшая лицом, постаревшая, меж тем держалась она хорошо, как и старшая Красимила, а вот Неждана едва вошла, сразу как змея зашипела, даже плюнула в князя, начала кричать, что всё равно изведет его со свету. Не хотел он баб да девок казнить, но такое спускать нельзя было, приказал вывести Нежданку, да обратно в острог поместить. Красимиле же с матерью сесть предложил. Начал их расспрашивать. Мила отпираться не стала, рассказала, как муж задумал подлость да предательство. Себя тоже не выгораживала, лишь сказала, что младшая по глупости да злобе, что князь на ней не женился, такое творит, но просить за неё не стала, понимала, не простит Светозар такое. Лишь Красимилу попросила не губить, ничего не ведала девка.

Кивнул князь, дескать, услышал я тебя. Красимилу попросил рассказать, та что знала, тоже как есть поведала. Замолчал Светозар, думать стал, как ему поступить, решил, что мать с дочкой зазря губить незачем, оставит им жизни их. А вот Неждану ждала берёза, поутру принесут её в жертву богам, привяжут за ноги, за руки и раздерут деревьями. Казнь страшная, но предательство своего правителя страшнее будет, все то понимали.

Отпустил женщин князь, приказал сперва дружиннику дом им сыскать, где они смогут жить, но затем остановил их да отправил к ведьме своей в услужение. Вильфрида незлоблива, но и спуску бабам не даст. Будут ежели служить ей верно, то и жить хорошо станут, о том и сказал им. Отправив баб, лёг спать.

Вила уже тоже спала, сенная девка, доведя семью наместника, указала им на клетушку, где теперь тем жить предстояло, и тоже прочь отправилась. Мила обняла дочь и устроилась с ней на узкой койке: живы остались, и то хлеб. Нежданке с мужем повезло меньше. Вытерла слезы: какая б ни была, а всё дочь, да забылась тяжким сном.

Утром она проснулась от шума в горнице. Выйдя из клети, она обомлела: посреди комнаты дрались двое небольшого росточка — мужичок, весь тёмной шерсткой поросший, да такая ж баба, только шерсть рыжая. Женщина таскала мужчину за волосы, громко крича, чтобы он убирался из ее дома. Это что ж, их хозяйка новая? Не иначе как о челяди она о них с дочерью уже и не думала. Но чтоб к такой в услужение попасть — она ж на человека-то мало похожа.

Позади раздался громкий, но приятный женский голос:

— Это вы что тут снова устроили? — и тут же обратился к Милараде: — А вы ещё кто такие?

Обернувшись, Мила увидела статную черноволосую девушку.

— Так мы это, князь нас послал, сказал: «Вильфриде служить станем». Я жена Гостомыслова, наместника Любича, а это дочь наша старшая, — она притянула ту к себе за плечи. — Красимила.

— Эвона как, — протянула девица, обходя их. Дерущиеся карлы тоже притихли и сверкали глазами-бусинами исподлобья. — Я вас ещё раз спрашиваю, что вы тут устроили? — Девушка села на лавку и отломила кусок лепёшки.

— А я чего, я Вилька ничего, — затараторил мужичок. Ага, вот она, значит, Вильфрида, а это тогда кто? — Это она всё!

— А чего он в моём дому хозяйничает?! — вскинулась баба.

— А ну цыть оба. Не домовые, а ичетки какие будто!

Миларада охнула: домовые, и она с ними вот запросто — да куда ж они с Краськой попали-то? Но виду не подала, а как что сделаешь не то. Вила перевела взгляд на стоящих столбом, теперь уже её, баб. Вздохнула, удружил князь, спихнул свою заботу на неё.

— Я Вильфрида, ведьма, а это мои домочадцы. Эти двое — домовые Прошка и Фёкла, как с ними быть, после решу. Это, — она кивнула на стоящую на пороге бабу. — Граня, можно сказать, тётка моя, кикимора болотная. Упыря Тишкой звать, — на этих словах Мила грохнулась в обморок: ещё и упырь, точно князь их со свету сжить решил.

Придя в себя, увидела оскаленную морду упыря прямо перед собой, и сызнова свет померк. Наконец очухалась, смотрит, а на полу заяц сидит.

— А это Торяшка, коловерша он. Да ты не бойся, они смирные, ну, окромя домовых, но и их усмирю, — успокоила её ведьма.

Да только вот спокойнее не стало. Придя в себя, Миларада спросила хозяйку, чем им в дому заняться. Та предложила на торги сходить, продуктов закупить, да утвари какой не достаёт, даже целую куну дала на это дело. Туда они с Красимилой и отправились, всё не рядом с нечистью быть, но жить им теперь с ними.

А Вильфрида тем временем принялась распекать домовых, те словно два барана на своём стояли, но наконец удалось сговориться, что они поделят обязанности: Фёкла станет за чистоту да кухню отвечать, а Прошка — за безопасность домочадцев.

Граньку Вила найти не сумела, Тишка сказал, что та платок цветной повязала и куда-то в городище ушла. Ведьма вздохнула, ну вот как так можно?

Вскоре в ворота постучали, пришёл мастер, князем обещанный. Знал он, кого учить станет, но страху, в отличие от баб, не выказывал, спросил, где жить станет, и тут же отведённую ему клетушку занял, да Тишку позвал, расспрашивать стал, чего тот умеет.

Торька на печи спал, котом оборотившись, понравилось ему в таком обличии. Кажется, жизнь в Искоростени налаживалась. Оставалось сыскать кикимору, куда ту бесы унесли.

А бесы её на торжки снесли: решила Гранька послушать, что люди говорят о возвращении князя, да о том, кого он привёз. Две дородных бабы, что отозвались о Вильке как о девке какой, что так и норовит в княжескую постель заползти, аки змея какая, долго потом гадали, как оказались на отшибе городища, сами не помнили, как туда пришли, да чуть в отхожее место не сверзились. Кикимора ж, глядя, как они туда пошли, довольно потерла сухонькие ручки — а неча про её Вилу всякое языком чесать.

Пакости она, как и любая другая порядочная кикимора, любила, а оттого и на торги пошла, знала, что там досужих пересудов найдёт много. Но большая часть горожан была рада, что Светозар вернулся, да и не один, считали, пора ему уже семью заводить и наследника иметь. А то, что дева пришлая, то князю виднее, кого рядом на престол садить. Да и про суженую, что сама Макошь выбрала, знали многие, оттого и не роптали.

Но и недовольные были, в основном жёнки мужей княжьих, которые своих дочерей в тереме видеть хотели. Вот на них-то Гранька свои пакости и испытала: кому дорожку спутала, кому пряжу, на торгах купленную, кто на ровном месте споткнулся да нос расквасил, одной, самой болтливой, так и вовсе птицы весь повой изгадили, долго плевалась. Купив яблочко наливное да стакан сбитня у коробейника, что меж рядов шастал, хотела уже было домой идти, как сотник её увидал. Ещё вчера приметил он бабу, что рядом с суженой князя, а то, что дева та князева, никто и не сомневался, хороша была, хоть и худая. А он уже третий год обабком ходил, как жена его померла родами, один с тех пор дочь воспитывал, и баба в дому была нужна.