Вишневый сад для изгнанной жены дракона (СИ) - Влади Мира

И… Айрис. Я никогда не признаюсь ей. Никогда не скажу, насколько я сожалею. О том, как рвал её волю, как считал её собственностью. Как думал, что ребёнок сделает меня достойным. Как искал в её теле оправдание для своей ничтожности. Я не дракон, я — порождение своей гордыни, своего страха, своей вечной жажды признания.

И вот теперь… я хочу измениться. Не для того, чтобы заслужить прощение. Нет.

Для того, чтобы хоть раз в жизни поступить правильно. Потому что я больше не могу жить в этой шкуре. В этих поступках. В этом теле, где каждый шрам — это не рана от меча, а зарубка от собственной подлости.

Но у нас больше не было времени на самобичевание.

Враги не ждали. А кое-кто из них всё ещё шагал по коридорам дворца на тонких каблуках, распуская запах роз и гнили. Варина. Моя тень. Моё проклятие. Моё отражение. Я не знаю, кем она была на самом деле. Но я знаю точно: если она и не убила отца рукой, то наточила тот кинжал. Словами. Лаской. Ядом под языком.

Поэтому я и предложил помощь, в очередной раз явившись на порог к брату.

Раэль посмотрел на меня долго. Сквозь. Словно искал ложь — и не нашёл. Он кивнул. Сдержанно. Но кивнул. И это был мой шанс.

Мы начали с архивов. Я знал, где искать. Я — ведь сам открывал эти двери. Сам впустил в свою канцелярию женщину, которую считал своим спасением. Дал ей пропуска, доверил людям. Тогда мне казалось, это нормально.

Власть делят не только через приказы, но и через постель. Я сам вырос в этом дворе, где всё покупается — телами, лестью, страхом. Где женщины были утешением, а не союзниками. Где каждый, кто прикасался к тебе, хотел чего-то. И я привык к этому.

Я думал, что Варина — из той же игры. Играла в мою. Я считал, что управляю ею.

Теперь же я ощущал это как пощёчину самому себе.

Каждый её шёпот, каждое лёгкое касание, каждое слово — не были лаской. Были крючками, что вонзались в плоть, пока я сам не стал марионеткой. Она не просто играла — она вылепила меня изнутри, как глина лепит кувшин.

А я позволил ей сделать это с собой.

Среди пыльных бумаг, помеченных пестрыми печатями и выцветшими подписями, мы нашли имя — алхимик Мергор. Служащий при дворе. Мелкая сошка, о которой я прежде даже не думал. Его подпись стояла на нескольких запросах к складским ведомостям: редкие компоненты, опасные растения, вытяжки из ядовитых корней… Всё это могло быть частью сложного яда.

И все это прошло через мой кабинет. Через мою канцелярскую печать.

Раэль, стоявший рядом, выдернул страницу из связки пергаментов и швырнул её на стол, словно хотел испепелить взглядом.

— Он выдал их на твоё имя, — сказал он тихо. Слишком тихо. Но я слышал, как гудит в его голосе ярость — холодная, сосредоточенная, как перед ударом меча.

Я остолбенел. Губы не сразу послушались, когда попытался выдавить ответ:

— Я… не знал. Варина… она пользовалась моей печатью. Я… я давал её ей, когда улетал по делам… когда был на востоке… когда… — я осёкся.

Горло сжалось. Руки сжались в кулаки, побелели костяшки. Я не смог продолжить. Слова резали изнутри, как осколки стекла.

Я дал ей доступ. Сам протянул ей ключ от всех дверей. И думал, что это близость. Что это доверие. Что это — «любовь»?

Внутри всё скрежетало — гнев, стыд, омерзение. К себе. Только к себе.

Мы вызвали Мергора на допрос. Тот вошёл в кабинет, низенький, худой, глаза бегают, как у зверька, которого загнали в угол. Он трясся всем телом, даже воздух возле него казался дрожащим.

Сначала врал. Улыбался, лепетал что-то про распоряжения из канцелярии. Потом — не выдержал. Заплакал. Жалко, судорожно, как плачут только те, кто знает, что кара близка.

— Мне сказали… что это для Императора, — всхлипывал он. — Что нужно для стимуляции крови, для тонуса… Для укрепления сердца! Я не знал, клянусь, не знал…

Раэль не сказал ни слова. Он просто прошёлся по комнате, неторопливо, будто охотник по следу. Его магия шептала, гудела в каменных стенах. Даже свет в лампах задрожал. И я увидел, как алхимик начал задыхаться от собственного страха. Словно сам воздух судил его.

Когда Мергора вывели, я остался стоять, вцепившись пальцами в край стола. Меня трясло.

И тогда воспоминание хлынуло, как удар.

Шкатулки. Те, что Варина вечно дарила отцу. Маленькие, искусно вырезанные, со сладкими настоями. Пахнущие травами, лавандой, корицей. Он пил их каждый вечер. Говорил, что Варина заботится, хочет, чтобы он чувствовал себя моложе. А я… я радовался. Думал: наконец-то она нашла с ним общий язык. Наконец-то она поможет мне завоевать его признание.

Я сжал челюсти.

— Она убила его, — прошептал я. Голос дрожал, как в лихорадке. — Медленно. Капля за каплей. Месяцами убивала. В венах отца был не тонус, а яд.

Раэль кивнул. Он не радовался. Не торжествовал. Его лицо было сосредоточенным, мрачным.

— И использовала тебя как оружие. Как щит. Как пропуск ко всему, что было ей нужно. Ты открыл ей двери. А она выбрала, что через них войдёт.

Я поднял взгляд. На губах горел металлический привкус крови.

— Проклятье! Я был идиотом, — слова вырвались, как приговор. — Я не достоин ни трона. Ни этого имени. Ни… ничьей веры.

Он молчал. Смотрел. Не как брат. Не как враг. А как человек, который когда-то стоял на дне и знает, каково это — глотать собственную вину.

— Ты сделал первый шаг, — наконец проговорил Раэль. — Это уже больше, чем сделал кто-либо в этом дворце.

И эти простые, как глоток воды, слова ударили сильнее, чем обвинения. Я чуть не выдохнул вслух от того, как больно стало от этой искренности. Потому что я понимал — он верит мне. И отныне… я не имел права предать это его доверие.

Мы заключили негласный союз. Не из любви, её между нами никогда не было. И даже не из прощения, слишком многое сделали друг другу, чтобы простить. Мы объединились из понимания. Из холодной, выверенной до боли истины: у нас общий враг. И если мы хотим выжить — и сами, и сохранить Империю, — нам придётся встать плечом к плечу, как братья, какими должны были быть с самого начала.

Раэль рассказал мне всё, без прикрас, о магии, что пульсирует в нём, как живая кровь. О метке Истинности, что способна появляться неоднократно по воле богов. О вишнёвом саде, в котором живёт дух древней силы, и который выбрал Айрис.

О ней он говорил с таким благоговением, что я едва мог дышать.

Айрис… Она не просто выжила, но и стала кем-то большим. Не жертвой или игрушкой. А силой. Живым корнем Империи.

Он говорил — а я слушал. И не верил. Всё во мне кричало, что это чушь, сказки, утешения для слабых. Часть меня, та, что была воспитана в презрении ко всему «магическому», хотела усмехнуться. Хотела перебить, насмешкой задушить сомнение. Но не смог.

Потому что чувствовал это.

Магия в нём пульсировала, как жар перед бурей. Слова его были не просто речью — они были дыханием чего-то древнего. И сад… Кажется, неспроста мне так полюбился вишневый морс.

— Это она, — сказал он тогда, глядя на пламя в камине. Его голос был твёрд. — Это из-за таких, как она, маги в Империи считают проклятием. Мы должны покончить с этим, Сэйвер. Покончить с ней.

Я сжал кулаки. Пальцы побелели от ярости, но ярость была направлена уже не на неё. А на себя и свою слепоту. На годы, потраченные на борьбу за титулы, за признание, за тень отца, тогда как настоящий враг Империи наращивал свою власть, учиняя козни.

И в тот момент я вспомнил… слова Айрис. Как она тогда дрожала, стоя передо мной на коленях, дрожа, и отчаянно громко, стараясь докричаться до моего разума, твердила: «Это ложь!», «Я не знала, что это был за отвар!», «Варина… она подсунула его мне!», «Почему ты мне не веришь, Сэйвер⁈»

А я? Я рассмеялся, заклеймил её детоубийцей, предательницей, изгоем.

А теперь понимаю: Айрис уже тогда узнала истинную натуру Варины. И если бы я тогда поверил ей, этого бы всего не произошло.

Варина тогда уже травила всех, кто стоял на пути. Всех, кто не кланялся её взгляду. Может, и меня бы в конце прикончила бы — как бесполезного. Или послала бы на верную смерть. А я бы, ослеплённый, ещё защищал её…