Соломенное сердце (СИ) - Алатова Тата

У Дани взметнулось под ложечкой, как будто на качелях. Он женится! По-настоящему женится на дикой лесной девчонке!

Он засмеялся, не в силах справиться с переполохом в груди, нетерпеливая жажда движения охватила его руки и ноги, захотелось бежать, не разбирая дороги, но не от Поли, а вместе с ней.

— Венки сплелись, пусть теперь сплетутся руки и судьбы, — торжественно провозгласил хор голосов. Им поднесли крошечные лепешки — сладкие, кислые, соленые, горькие, простые и политые сиропом, посыпанные орешками и перцем. Даня пытался выбрать вкусные, а Поля с невероятным азартом пробовала все, без разбора.

— Разные дни, — сказала она, — как увлекательно.

Даня затаил дыхание, глядя на ее довольное лицо, а потом легко поцеловал — малиновый сироп, и перец, и соль, все смешалось на ее губах, и впервые за долгое-долгое время Дане не стало больно после поцелуя.

Поля боялась, что они так и не смогут снять венки, и Даня, кажется, опасался того же. По крайней мере, после того как свадебные обряды завершились и они оказались в брачной пещере, оба первым делом потянулись к листве на своих волосах. На этот раз венки буквально слетели, будто и не капризничали прежде, прикидываясь приклеенными.

— Ура, — с облегчением воскликнул Даня, оглядываясь.

Поля видела только расстеленные на каменном полу перины, такие пышные, такие пестрые.

Когда-то она уже знала мужчин, уже целовала их — молодых и старых землепашцев, и это было предназначением, волей ушедшей богов. Тьерры отвечали за плодородие, как и другие духи, они служили людям. Горты защищали человеческие дома, анки дарили огонь, вьеры растили лес, вассы несли прохладу и воду, итры подпирали собой небо, тодисы лечили, а шайны убивали. И только мунны бестолково носились по свету, сея смуту и ссоры.

Поля не помнила, что чувствовала тогда, но была твердо уверена: ничего особо трудного в любви с мужчиной нет. И тем не менее ее словно скручивало в сложный узел, напряжение отдавалось в позвонках, плечи каменели.

Она не смела повернуть голову, посмотреть на Даню, так и глазея, как деревенская дурочка на скомороха, на перины.

— И чего ты? — Даня вдруг оказался прямо за ее спиной, его руки обняли ее за талию, и Поля совсем уже превратилась в итра. — Иди сюда.

Он тоже был немного натянутым, нервозность выдавалась срывающимся дыханием, порывистыми движениями.

Даня усадил Полю на перины, устроился рядом, касаясь ее колена своим. Потянулся к круглому столу, подал ягодной браги, отдающей мятой. Подвинул тарелку с пересыпанным черной смородиной сыром.

— Я так испугался, когда они сказали «ни то ни се», — простодушно признался он, сверкая ямочками на щеках. — Ну все, думаю, сейчас нас как попрут неженатыми прочь. А смотри-ка, обошлось. Все-таки я везучий.

Поля отпила из бронзовой посудины, удивляясь тому, что он решил поговорить, а не набросился со страстными поцелуями. Это успокаивало.

— А ты молодец, мастерица проклятий, — продолжал Даня одобрительно-ободрительно, — так и зарядила им. Я прям восхитился. А перины-то мягкие, набиты, пухом, да? Я уж думал, нас положат на звериные шкуры.

Поля прыснула.

— Я тоже, — ответила она и подцепила пальцем монетки на его рукавах. — У тебя в ушах не звенит от этой красоты?

Даня подрыгал руками, отчего они на минуту оглохли.

— Ненастоящие, — сказал он с сожалением, — сколько рун на тебе нарисовано?

— Девять.

— Размалевали всю мою Полюшку, — протянул он с непонятными интонациями и легко коснулся ее лодыжки. — Что означает эта?

— Не помню. Вроде пожелания легких путей.

— А эта? — теперь он коснулся ее повыше локтя.

— Пусть мои руки никогда не знают тяжелой работы.

— А что еще?

Она допила чарку до конца, положила его ладонь себе на живот.

— Здесь руна плодородия… то есть плодовитости.

— Правда? — Даня склонился ниже, будто надеясь что-то разглядеть сквозь ткань. Поля посмотрела на безжалостный узел на его макушке, сжалилась, и потянула за ленточки, освобождая длинную темную гриву.

— Хорошо, — блаженно выдохнул Даня. — У меня даже глаза стали узкими от такого безобразия! Стали, да?

Она покачала головой, перебирая его волосы.

— Я думаю, — он опять перешел мурлыканье, — что на жениха цепляют монеты для того же, для чего колокольчик на корову.

— Чтобы не потерялся? — развеселилась она. — А я уж решила, чтобы жених не мог подкрасться незаметно к зазевавшейся невесте.

Даня потерся головой об ее руку, как кошка, а потом не выдержал:

— Нет, сил моих больше нету. Можно я сниму эту систему оповещения?

Поля кивнула, сосредоточившись на жареной тыкве. Звон-перезвон-звон, тишина. Интересно, он там совсем нагишом или хоть набедренную повязку тетки в сарафанах ему оставили?

— Или эти монетки нужны для того, — шепнул Даня, снова обнимая ее сзади, — чтобы невеста побыстрее раздела жениха.

Она подумала и решила, что в этом есть смысл.

Не оставили Дане никакой повязки.

Глава 24

Поля оказалась права: в любви с мужчиной не было ничего особенно трудного. А было — смущение, Данино гибкое обнаженное тело, ее платье снималось через голову, неудобно и неловко. Он собирал губами ее руны — щекотно и жарко, хотелось спрятаться, но оставалось только закрыть глаза, укутаться в темноту.

Были поцелуи — много. Совсем не те, что два прежних. Поля представляла себе знойный полдень, колодец с ледяной водой — и как после изматывающей жажды ты пьешь и пьешь, и не можешь напиться.

Было даже немного боли, но она же решила любить и страдать, так что не очень-то удивилась. Не зря мертвая хозяйка ее оберегала: мужчины ранят, такова природа вещей.

А потом пришло ощущение: она больше не одна. Удивительное чувство слияния, как будто Даня стал очень близким, ближе некуда, дальше только кости. И это перетрясло Полю, ее соломенное сердце набухло, потяжелело, напиталось кровью.

Расширенными зрачками она ловила выражения Даниного лица, капельки пота над его губой, они падали ей на кожу, обжигали. Он растерял всю дурашливость, всю улыбчивость, казался таким серьезным, таким красивым и пронзительно молодым, что его хотелось утешить. И Поля утешала, гладила по узкой спине, убирала волосы со лба, целовала, целовала.

Ночь не заканчивалась. В пещеру не попадало солнечного света, и время перестало отсчитывать часы и минуты. Они спускались по скользким камням в горячие источники, пар оседал на волосах неуловимым запахом тины. Ели и спали, перепутываясь руками и ногами, мало разговаривали, боясь нарушить ранимую хрупкость происходящего. Подолгу вглядывались друг в друга, удивленные тем, как же так вышло. Был Даня, который шнырял по всему свету, избегая знакомиться с другими всерьез и надолго. Была Поля, которой в целом жилось неплохо, потому что она ни в ком и ни в чем не нуждалась. А потом беззаботная и даже безответственная идея привела их сюда — и, наверное, все изменилось навсегда. Не могло не измениться.

Но пришли женщины в зеленых сарафанах и сообщили, что их время истекло. Пора на выход.

В мире был рассвет. Даня прищурился, ослепнув даже в этом сером мареве, поежился от прохлады, повернулся к Поле, чтобы накинуть ей на плечи свой свитер, и остолбенел, встретив доброжелательное равнодушие, которое прежде ему так нравилось. И сразу онемели губы, приняв на себя злополучное проклятие, которое снова вернулось как ни в чем не бывало.

Все оставалось прежним. Пещеры богини Дары не принесли им обоим исцеления, а только короткую передышку.

Потапыч, пошатываясь, выбрался на свободу следом за ними. От него ядрено несло перегаром.

— Долгие лета! — выдохнул он измученно и едва не рухнул. В четыре руки они с Полей уложили его на заднем сиденье автомобиля, откуда немедленно раздался оглушительный храп.