Княжич Юра V (СИ) - Француз Михаил

Алина не стала отвечать что-то вроде: «А то!», но я прекрасно чувствовал, что она горда собой, и ей моя похвала приятна. Иногда, Менталистом быть удобно.

Постепенно, за разговорами о том о сём, о чем говорят давно не видевшиеся люди, мы сместились к трейлеру, возле которого было обустроено настоящее уличное кафе. Я ведь уже говорил, что Аристократы не привыкли себе в чём-то отказывать или снижать уровень привычного комфорта? Так вот: и кафе, где можно совместно посидеть, перекусить, пропустить по коктейльчику тут тоже было. Вот туда мы и перешли. И именно туда к нам пришла Мари.

Пришла, остановилась возле нашего столика, но садиться не стала. Выглядела она… подавленной, виноватой и сердитой одновременно. Она остановилась и не начинала говорить довольно долго. Настолько, что пауза начинала становиться неприличной. Особенно, учитывая, что пока она тут стояла и молчала, наш разговор тоже прервался.

— Прощай, Юра, — решилась и произнесла, наконец, она. — Я уезжаю.

— «Прощай»? — осторожно уточнил я, хотя нутро уже болезненно полоснуло это слово и нехорошее предчувствие. Хотя? Какое ещё «предчувствие»? Банальная логика. И так ведь было совершенно прозрачно всё, когда прибыл Фёдор Борятинский лично, а отец не прибыл. Да и то, как Фёдор Юванович отвёл взгляд… Только дебил не понял бы и не прочитал ситуации. Дебилом я не был, но так не хотелось верить и признавать свои выводы. Так не хотелось…

— Наша помолвка… мы освобождены от неё, — всё ж не хватило ей духу произнести «расторгнута» или «разорвана». — Я уезжаю с отцом… домой.

— А Император? Завод? — не то, чтобы мне действительно были важны ответы на эти вопросы, ведь и так всё уже понятно, но задать их следовало. Ну, хотя бы для того, чтобы ответы просто прозвучали. Что бы появилась определённость.

— Император дал своё позволение. И Завод уже строится. Аннулирование помолвки не повлияет на проект, можешь не беспокоиться. Мы теперь свободны…

— Вот как, — тяжело вздохнул я. И ведь действительно тяжело. Очень тяжело мне было в этот момент. И больно: проклятое Юрино наследие. Он ведь, на самом деле, любил эту девочку. Я… я люблю жену. Но Юрий Петрович Долгорукий Витязь Огня и Воды, Княжич Долгорукий — это не только я, но и старый Юра. Нельзя этого не признать. — Мы отойдём? — обратился я к брату и Алине, поднимаясь с кресла. Вопрос ответа не требовал, но оба вежливо кивнули в знак согласия.

Я поднялся, и мы с Мари молча отошли в сторону метров на двадцать — при всей огромности тоннеля, особенно в нём не разгуляешься.

Остановившись и повернувшись друг к другу, мы посмотрели друг на друга. Вот только, Мари тут же опустила взгляд.

— Ты… уезжаешь? — произнёс я, разрывая гнетущую тишину.

— Да, — не поднимая взгляда, ответила она и кивнула.

— Отец забирает?

— Да, — кивнула она.

— Требует?

— Да, — и новый кивок.

— Он объяснил, почему? — задал я вопрос. Очень острый и неприятный вопрос, который, наверное, не надо было бы задавать. Скажем так, не честно было бы задавать. Не по-джентльменски.

Она не ответила, лишь прикусила губу и отвернула голову в сторону, не поднимая на меня взгляда.

— Значит, объяснил, — кивнул самому себе я. — А, если бы не это, если бы не опасность, уехала бы?

Она снова не ответила, только сильнее прикусила губу и ниже опустила голову.

— А ждать будешь? — совсем тихо спросил я.

Видимо, передавил, так как она вскинулась и вспыхнула, но встретившись со мной взглядом… не смогла ничего, из того, что уже заготовила, ответить. Только покраснела и вновь опустила взгляд, отвернув в сторону голову.

— Наша помолвка расторгнута, — выдала она, отделавшись этой фразой, прикрывшись ей от меня, словно щитом. Не ответила на прямой заданный вопрос. — Отец приехал за мной.

Повисла гнетущая тишина. Только лёгкий ветерок, который постоянно гулял в этой гигантской каменной трубе, слегка гудел в ушах, каждый раз, как колыхал её светлые локоны.

— Ты меня бросаешь. Опять… — не сдержался и произнёс я. Хотя, наверное, как «сильный и гордый мужчина», как «Альфа-самец», не должен был такого говорить. Хотя… логично — ведь настоящих Альфа-самцов и не бросают. Но мне было больно. Юре во мне было больно. Его сердце, а значит, и наше с ним общее сердце, просто истекало кровью от того, что происходило. Ведь, она, та, кого Юра любил, снова бросала его. И даже хуже, чем в прошлый раз, когда она бросала его, оставляя продолжать жить за пределами их Аристократического круга. Оставляла жить. Без неё, но жить. Сейчас же…

Сейчас она оставляла Юру умирать.

Она не могла, ей не откуда было знать, что я, по сути своей, бессмертен. Что, это не я здесь буду умирать, а все те, кто придут за мной. Пусть, кто-то не с первого раза, и даже не с десятого, но все.

Она не могла знать. Она и не знала. Поэтому именно оставляла, именно умирать. И, ладно бы, она сейчас сказала, что не может противиться решению отца, но будет меня ждать, предупредила бы, попросила бежать. Сказала бы, что не может мне помочь (а она действительно не может помочь), поэтому вынуждена уйти, что ей приходится это делать, да хоть руки бы коснулась. Взяла бы мою руку двумя своими… Да хоть что-нибудь бы сказала в этом ключе! Хоть что-нибудь!

Но нет. Она сказала другое.

— Ты сам виноват! — вспыхнула она, повернувшись ко мне всем телом и даже уперев мне в грудь указательный палец. — Ты сам говорил, что будешь требовать расторжения этой помолвки! Что отец и Император тебе не указ! Ты сам виноват!.. Ты! Сам виноват! Ты притащил эту свою патаскуху-простолюдинку! Ты сам везде её с собой таскал! Ты пел ей песни на всю страну и признавался в любви! Ты опозорил меня! Ты всё время меня позорил! Ты издевался надо мной в своих песнях! Особенно, в этом проклятом Берлине! Снова и снова! Ты…

— Я понял тебя, — мрачно прервал поток её обвинений я. — Иди. Ты права — ты свободна, а я сам виноват, что не понял всего раньше.

Кто бы знал, как рвалась на части та частица моей души, которая досталась в наследство от Юры. Кто бы знал, как больно мне было в этот момент.

Да, я мог бы сказать ей сейчас, что не говорил, что буду требовать расторжения помолвки. Что я спрашивал её: хочет ли она быть со мной, если эту помолвку убрать, вынести за скобки. Хочет ли сама? Мог бы.

Но, к чему всё это? Такие слова выглядели бы жалко. Я выглядел бы жалко. Она запомнила бы меня жалким. А у меня, да и у Юры есть гордость. Он и в прошлый-то раз в ногах у неё не валялся, когда она его бросала, притом, что тогда ситуация была хуже, тогда жизнь Юры действительно оканчивалась катастрофой, разрушавшей весь его мир. И тогда он не сломался. Опустился, замкнулся — да. Но не сломался. Он не молил ни отца, ни мать, ни… её.

И в этот раз, я молить не буду. И уговаривать не буду.

— Я… — вспыхнула она снова. Но я не дал ей сказать — остановил жестом.

— Иди. Тебя отец ждёт.

— Ты… — успокоилась она. — Сам виноват. Прощай, Юра.

— Прощай, Мари, — мрачно ответил ей. — Я любил тебя. Прощай. Снова.

— Ты сам виноват! — снова сказала она, словно у неё пластинку заело.

— Иди, — повторил и я. У меня, в этот момент, лексика тоже не отличалась особым разнообразием.

— Ты сам виноват! — ещё раз сказала она, гордо развернулась на каблучках и ушла.

— Сам, — тихо пробормотал ей в след. — Конечно, сам. Разве, когда-то было иначе?

«Прощай, Мари!» — отправил я ей в след послание, неуловимое, как шёпот ночного ветра. Даже не знаю, каким именно способом отправил — нынче у меня в арсенале их много. Но девочка дернулась. Замерла на полушаге. Остановилась. Постояла. Но не обернулась. А потом решительно зашагала дальше, к автомобилям и ждущему её там отцу. А я зашагал обратно к столику. К по-настоящему, как выяснилось, близким мне людям. К людям, назначенным сильными мира сего быть убитыми вместе со мной. Сильными… одним из которых являлся мой здешний биологический отец.