— С ребёнком вопрос решили, — дежурным голосом произнесла я. — Что-то ещё? Или всё?
Мой тон, моя интонация мгновенно отразились на лице бывшего мужа. Он смотрел на меня и где-то в глубине души понимал. Всё бесполезно. Я не вернусь.
Он развернулся и вышел вслед за слугами. Я с радостью закрыла за ним дверь, словно отрезая прошлое от настоящего.
Доктор тем временем ходил по приёмной с малышом на руках.
Мальчик плакал — тихо, жалобно, голодно.
— Вот куда его девать? — вздохнул доктор, доставая бутылочку с магической смесью. — Уже сбегал, купил. Кормилиц в округе — как честных людей в парламенте: ни одной. А в приют… жалко. Такой крошечный. Невинный.
Я посмотрела на него.
На крошечные кулачки, сжатые в ярости.
На лицо, ещё не испорченное ложью и предательством.
— Может… оставим его? — спросила я, голос дрогнул. — Вы сами хотели кому-то передать своё дело. А я… Я на это не гожусь. Мало того, что в шахматы играть не умею, так ещё и лечить не могу. Так, зельями да компрессами…
Доктор долго смотрел на меня. Потом усмехнулся.
— Тогда ему нужно имя.
Он прижал мальчика к груди, будто защищая от всего мира.
— Пусть будет… Элиан. «Свет во тьме», — добавил он тихо. — Подходит, не правда ли?
День прошёл в весёлых хлопотах. Доктор съездил за какой-то магической смесью, и теперь малыш радостно чмокал бутылочкой.
Элиан кочевал с рук на руки: то доктор баюкал, то я пела ему колыбельную, которую сама придумала на ходу.
Он смотрел на нас большими глазами, будто пытался запомнить каждое лицо, каждый жест, каждый вздох.
К вечеру набралось столько испачканных пелёнок, что я взяла корыто и вышла во двор.
Холодный ветер хлестнул по лицу, но я не почувствовала холода.
Только усталость.
Только покой.
Я опустила пелёнки в воду, насыпала щёлоку…
И вдруг — рука.
Жёсткая. В перчатке.
Зажала мне рот, прежде чем я успела крикнуть.
Вторая обхватила талию, будто железный обруч. Я попыталась крикнуть, но вместо крика послышалось лишь мычание. А следом наступила темнота.
Я очнулась в спальне, в которой ещё витал запах духов Мелинды. В спальне поместья, которая долгих десять лет принадлежала мне.
Я попыталась встать, видя, как Абертон, стоящий возле окна, обернулся ко мне.
— И что это значит? — спросила я, глядя на бывшего мужа. — Решил опуститься до похищения?
— Это не похищение, — сказал он, не оборачиваясь. — Это возвращение. Ты сама не захотела идти добром. Пришлось выбрать силу. Однажды ты мне скажешь спасибо за то, что вытащил тебя из нищеты.
Он прошёлся по комнате.
— Я понимаю. В тебе взыграла гордость и обида. И ты готова была остаться в нищете лишь бы не возвращаться. Справедливо, — произнёс он. — Заслужил. Но я решил, что хватит. Поэтому сделал выбор за тебя.
— Нищета? Ты называешь нищетой дом, где меня не продают? Где я не мебель, а человек? — произнесла я, ни капельки не испугавшись.
Я уже своё отбоялась. Поэтому его властный тон меня не пугал. Так говорят те, кто потерял контроль.
Но я знаю нечто куда более могущественное, чем дракон. Того, в чьих руках сосредоточена вся власть в этом мире. Перед которым преклоняются даже короли.
— Я сказал «забыли об этом», — произнёс Абертон. — И больше никогда не поднимаем эту тему. Я сказал, что никто не посмеет тебе ничего сказать или даже намекнуть. Я своё слово сдержу.
— Абертон, очнись, пожалуйста! — сказала я, глядя прямо в его ледяные глаза, где теперь плескалась не власть, а отчаяние. — Я больше не твоя жена.
Он усмехнулся. Не злобно. Не насмешливо.
А с той жуткой уверенностью, что принадлежу ему по праву крови.
— Но скоро ей будешь. Снова.
Эпилог. Невидима и свободна
Я не успела ответить. Дверь захлопнулась. Ключ повернулся в замке.
Я осталась одна. Как ребёнок, которому решили: «Ты будешь счастлива. Хоть ты и не просила. Мы знаем как. Сейчас покажем!».
Через час ключ провернулся в замке, и в комнату вошли служанки — чужие, незнакомые, с холодными глазами и ещё более холодными руками. Я смотрю, тут поменялся весь штат прислуги.
Они не спрашивали. Не советовались. Просто делали своё дело: расчёсывали, душили корсетом.
А потом торжественно, как знамя на параде, в комнату внесли роскошное белоснежное платье. Мне на шею водрузили ожерелье с золотым драконом — будто напоминание: «Ты — его. Всегда была. Всегда будешь». В уши вдели серьги с золотыми драконами. На руки надели золотые браслеты с драконами. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, кто тут любимая жена.
Когда они ушли, я осталась перед зеркалом в опустевшей комнате.
Свечи уже оплывали, капая воском на мраморный пол, как слёзы времени.
Я сидела на пуфике, обхватив колени, и смотрела на своё отражение — на женщину в чужом теле, в чужой судьбе.
А потом резко встала и сорвала колье — не как драгоценность, а как ярмо. Оно упало с глухим звоном, будто цепь, что держала меня десять лет, наконец лопнула.
Я сделала шаг к окну, бросая на пол серёжки. Об пол звякнули браслеты, словно с меня спали оковы. Я выдернула шпильку за шпилькой, разрушив причёску. Волосы упали вниз, а я тряхнула головой.
И в этот миг — воздух изменился.
Не дрогнул. Не задрожал.
Изменился.
— Забери! — произнесла я вслух.
Не шёпотом. Не с дрожью в голосе, как тогда, в зале.
Розы.
Пепел.
Озон после грозы.
Словно сама вечность вдохнула в комнату — тихо, но так, что кожа покрылась мурашками, а сердце перестало биться на мгновение.
И я с улыбкой шагнула ей навстречу.
Босиком, в этом белом платье, в полумраке.
Ветер ворвался, как вор, вырвавшийся из тюрьмы.
Задул свечи.
Погасил свет.
Остались только луна и тень на полу позади меня — высокая, чёрная, величественная.
Я не обернулась. Я лишь закрыла глаза, чтобы почувствовать его рядом.
Его пальцы коснулись моих плеч — не через ткань, нет.
Он сдвинул бретельки.
Медленно.
Бережно.
Как будто раздевал не тело, а мою боль.
И только тогда я обернулась.
Он стоял за моей спиной. Не как тень. Не как гость.
Как тот, кто ждал этого мгновения с самого аукциона.
Я посмотрела в его глаза — чёрные, с серебряными искрами вечности — и впервые за всю жизнь сказала то, что хотела сказать с самого начала:
