Содрогнулся, вспоминая вчерашнюю суматоху. Все так похоже: Ясмина в окружении тех повитух, Катя в окружении этих повитух... Знаю, что в случившемся с первой женой нет вины принимавших роды, я их досконально изучил, пока искал, кто и когда ошибся... О, я искал, копал, мечтал возложить на кого-то вину, но виноватых не нашел. Пришлось принять смерти моих родных как трагичную случайность, исключение, которое выпало им... мне.
А сейчас сделал ли я все, что мог? Я не просто опросил, а по косточкам перебрал этих повитух, у обеих по три десятка лет опыта, сотни принятых детей, единицы смертей, каждую из которых я рассмотрел под лупой и удовлетворился, признав, что они сделали, что могли. Что мне еще сделать, чтобы быть уверенным? ЧТО?
Ясмина была другой, хрупкой. Катя сильнее, но этот сон... Просто кошмар? Или не просто? И главное, поможет ли мне Сила, если в опасности вовсе не я?
Представив, как ее заводят в натопленную комнату и разбрасывают травы, я вспомнил запах и с трудом сглотнул дурноту.
— Ай-й... — смущенно пикнула Катя, прерывая мои мысли. — У меня тут что-то...
Приподнявшись, она недоуменно прижала руку к бедрам и тут же поспешно вскочила, побежав в отхожее место. На ткани тонкой ночной рубашки расплывалось мокрое пятно.
А вот теперь началось...
Глава 27. Не может быть
Глава 27. Не может быть
Катя
— Все это еще ничего не значит. Может это тренировочные подтекания! А живот сводят тренировочные схватки. Да, Кора? — я говорила вслух с мантикорой, потому что Яр слушать про тренировочные подтекания не стал, собрался секунд за десять и на скорости ракеты «земля-воздух» улетел за подмогой. Кора же лениво зевала, ловила каждое слово и согласно высовывала язык.
Но я действительно ничего особенного не чувствовала! Ну да, живот порой каменел сжимаясь в комочек, а затем вновь расслаблялся. Но не особенно и часто он сжимался. Вчера было то же самое, и благополучно прекратилось. А воды... Не факт, что это они. Есть же вероятность, что я просто немного опростоволосилась? Есть. На меня внутренне давят ежеминутно!
Я погладила живот, в котором располагался источник давления
К тому же мне ничего не приснилось, тоже фактор. Там, наверху у меня серьезные покровители, перед важными событиями всегда что-то снится. А сегодня я спала как сурок без вещих снов. Значит «что»? Значит у нас простой тренировочный день, не вижу причин для волнений.
В общем, меня ничего не беспокоило. На месте не сиделось, так что я ходила и впитывала в себя красоту.
В наших горах похолодало настолько, что каждую веточку каждого дерева обильно покрыл густой белоснежный иней. И мороз поднялся трескучий, хватал, щипал за щеки. Кажется, даже птицы летали, похрустывая крыльями. Думалось, что собственное дыхание на лету вот-вот замерзнет, да и осыпется вниз тоненькой узорчатой льдинкой.
Я остановилась и, схватившись за черную шерсть, прикрыла глаза. Живот опять заболел. Одновременно к груди подступила тошнота. Кора подняла уши и вопросительно фыркнула мне в живот, словно задавая вопрос: «Это чего с тобой, хозяйка?». Она чувствовала мои ощущения, беспокойно ворча каждый раз.
— Похоже та голубая икра... — с трудом произнесла, и меня стошнило.
«Разумеется, икра!»
Сразу стало легче.
Я немного поела снег и вернулась домой довольно бодрой. Солнце улыбалось ослепительно ярко, а небо распростерлось над горами бесконечной океанской гладью без единого облачка. Чудный день!
На кухне царил хаос. Заботливо укутав чайник в теплую грелку, чтобы не остыл, Джа ходила по кухне, методично распахивая дверцы шкафов, открывая пробки бутылок, крышки банок...
Присев на стул, я переждала очередной спазм и налила себе чаю, следя за неугомонной черной фигурой в вязаной шали. Наклонившись и что-то неразборчиво бормоча, Джа развязывала полотняный мешок с крупой. По вороньим обычаям в доме, где рожают, не должно быть ничего закрытого и завязанного.
«Как бы она шаль не начала распускать...»
— Кстати, я ещё не рожаю, — непринужденно уведомила, грея ладони о теплую керамическую кружку с такими чудными пупырышками, которые свидетельствовали о том, что эту кружку когда-то сделали чьи-то добрые руки.
— Угу, — буркнула Джа, развязывая мешок с семечками. — Кашу варить?
Скептически посмотрела на бабушку.
— Нет... Я не скоро проголодаюсь, — вздохнула, вспомнив про наш вчерашний обед. — Ты пробовала голубую икру?
— Я не ем рыбьи яица. Тем более голубые, — презрительно хмыкнула Джа, начав открывать свои бесконечные бутылки с настойками. Подперев голову рукой, я наблюдала за крючковатыми ловкими пальцами. На каждом сантиметре истончившейся от времени кожи сидела морщинка.
Джа была Наяру больше, чем бабкой — прапрабабкой, которая ухитрилась пережить всю остальную родню. У моего Ворона родственников толком и не было: отец с матерью ушли в последний полет рано, а он у них был единственным. С оставшейся дальней родней Яр отношения не поддерживал. Всеведущие не особенно общительны.
— Тоже недалекая в молодости была, — Джа заговорила как всегда с полуслова, будто продолжала беседу. — С рассвета, помню, началось, а я не хотела, боялась до жути. Всё думала, авось пройдет, виду не показывала. Так до вечера и дотянула, муж мой в отлете был. Вернулся, а я, дура, лежу и одеяло в рот пхаю, чтобы не беспокоить его. Не охать уже не могла.
Она скрипуче расхохоталась, вспоминая, я тоже улыбнулась, поняв, что Джа рассказывает мне о своих родах.
Нет, ну я не такая.
— Он-то сразу понял, пальцем у виска покрутил, давай повитух вызывать. Те еле успели.
— А твой муж помогал? Был при рождении? — заинтересовалась.
Джа поджала губы.
— Всё свое гнешь... У нас иной Порядок. Рожать — дело женское. Мужчины к нему не подпускаются, чтобы не помешали, не напугали, женскую силу своей не перебили. Вороны крыло держат, защищают, охраняют. У каждого дело свое. Да и не надо им наше видеть, — она помолчала и усмехнулась. — Мало ли, упадет чего...
Я фыркнула, окончательно осознавая, что Яра на роды вряд ли заманю. Всплывают иногда у нас неожиданные различия в менталитете... Джа продолжала, как ни в чем не бывало:
— ...прилетели бабы, а я уже готовенькая концы отдать. Те скорей давай песни петь, да меня по углам водить. А у меня уже и ножки не ходют, под руки потащили. Ну потом разродилась кое-как.
Вспомнив про песни, я вздохнула. Джа смешливо глянула на меня.
— Песни поют, чтобы успокоить, да настроить, глупая. Не замечала что ли эффекту? Поешь печальные песни — печалишься. Поешь веселые — веселишься. А родовые будут петь — будешь рожать.
На такое заявление у меня возражений не нашлось.
