Хозяин теней 6 (СИ) - Демина Карина

— И?

— И только давить начали, как прорыв случился. Прям на месте. Много народу там полегло. И ссыльных, и солдатиков. А потом… такие твари полезли, что… в общем, там и Синодники закрывали, и Охотников потянули, какие были только. Как-то с Божьей помощью управились, — и про Божью помощь он сказал вполне серьёзно. — Вот. Да только трёх дней не прошло, как по городу начали открываться. То тут, то там. Мелкие, но тоже беспокойство… и слух пополз, что это всё — неспроста. Что вроде как то ли жиды шалят, то ли ещё кто. Народец снова заволновался. Сам понимаешь, в наших местах лихого люду хватает… ну и тут же, следом, слушок, что надобно, стало быть, петуха пустить, что это всё родовитые да дарники виноваты, они заветы Господни рушат, оттуда все и беды. Да только и наши знают, что да как… войска сразу ввели. Отец гвардию поднял. Да и прочие, кто там, не стали бунтов с погромами ждать. Скоренько всех горлопанов обсадили. Казачий полк подтянулся опять же. Они дорогу стерегут так-то, железную, а тут и на ней вроде кого с динамитом взяли. Вот…

— А Каравайцев при чём?

— При том, что только оно всё притихло, как пришли к отцу посыльные, от мастеров, значит. Что появились людишки, которые рабочих баламутят. И что кто-то этих людишек узнал, что видел их аккурат на Ветляцких шахтах. Отец… он не любит, чтоб сгоряча. Велел не трогать, но приглядывать. А сам кликнул сведущего человека. Ну и мастера подсобили. Мир-то горнорудный не так и велик. Нашли, и у кого эти пришлые на постой встали, и к кому ходили… баб порасспрашивали. Они многое чуют… вот, думали взять, допросить. Да эти сами нарвались. Полезли к стачке призывать. Речь, что, мол, надобно скидывать власть и в свои руки брать, тогда всем счастье будет. А… у нас был один, подмастерьем. У него братец аккурат на бунте том и полёг. Вот и признал говоруна. И драться полез. Заорал, что он прорыв устроил. Там и другие подтянулись. Едва-едва отбили… ну, как… двоих отбили, а третий, как я и сказал, отошёл, — Демидов широко перекрестился.

Слушали его молча.

— Тут уж иная речь пошла. Рабочие что? Они в морду дать могут, а вот суда не хотят. И живо сообразили, что дело тут может политическое, а может и нет. Может, ещё так выкрутят, что сами виноватыми останутся да на каторгу пойдут. Вон, есть же ж покойник… ну и отец тоже решил не лезть. Говорить поговорил. В больничке. Сказал, мол, студентики. Дураки, как есть, которые наслушались. И что не чует он в них силы, да и вреда… ни листовок, ни прокламаций, ни другого чего при них не нашлось. Велел подлечить и выпровадить подальше, да так, чтоб не вздумали возвращаться. Я с отцом туда заглядывал. В госпиталь. И помню… знаешь, странно так. Я б не сказал, что он похож. Совсем даже нет. Тот был светлым и конопатым, а… всё одно чувство такое, будто бы он.

— А имя запомнил?

— Я — нет. У отца спросить могу.

— Пока не стоит.

В конце концов, имя Ворона нам без надобности.

— А ты откуда его знаешь?

— Знаю… — я глянул на Метельку.

На Призрака.

На этих вот… верить? Нет, дело даже не в доверии. Дело в самой этой истории, в которую они медленно, но неотвратимо вляпываются.

— Клятву дать, да? — Орлов понял всё верно.

— Клятву, — согласился я. — И… Дим, а ты покойника допросить сможешь? Ну… очень давнего? И что для этого понадобится?

— Чую, клятва того стоит… — Орлов прищурился и головой мотнул. — Не знаю, как вы, а я готов душой поклясться…

— Не болтай, — оборвал его Шувалов. — Такими словами не бросаются.

— Это точно, — я кивнул. — И не надо мне душа. Просто силой вот… тут… только хорошо подумай. Дело дерьмовое. И я даже н уверен, что вас в него втягивать надо. Хотя… вы уже… но если уедете, то…

— Не дождёшься, — Орлов хлопнул в ладоши, а вот Демидов лишь голову склонил.

— Отец… сказал, что я должен тебе помогать. Всем, чем смогу, — произнёс Шувалов, глядя в сторону. — И я готов. Но с покойником я не уверен. Обряд очень…

— Сложный?

— И это тоже. Там нужны такие вещи, которых просто не достать. У отца что-то будет, но…

— Он задаст вопросы?

— Да.

Что ж, пускай задаёт. Может, и вправду проще к старшему? Но с другой стороны очень уж его не хочется туда вести. Я и Димку не потащу, пока та белая хреновина стоит. Однако старшему и обломки показывать боязно.

— Дело даже не в компонентах. Самое главное — живой якорь.

— Жертва? — осведомился Орлов с придыханием.

— Иди ты… Никит, вот ты как ляпнешь… кто сейчас жертвы приносит? Нет, это скорее своего рода маяк для души. Кто-то близкий. Обычно родня, дети там, если выросли уже, или жена, муж, родители. Но опять же, человек должен быть готов поделиться жизненной силой. А это очень неприятно. И затратно. И… опасно, если силы мало.

— Не кровная родня? — мысль, которая не отпускала меня уже не первый день, окончательно оформилась.

— Нет. Но и случайный знакомый не подойдёт. Плюс человек должен быть готов. Нужно действительно добровольное согласие. Кроме того, здоровье, повторюсь. Силы. Нервы крепкие…

Есть у меня такой кандидат.

И он не откажется.

— Сав? — уточнил Орлов. — А… кого мы призывать станем?

— Клятва, — я покачал головой. — Сначала клятва.

[1] Прокламация «Земли и воли» «К рабочим всех фабрик и заводов». Март 1878

[2] В Российской Империи существовало всего 3 сорта папирос. Самым престижным считался 1 сорт (высший сорт). Это сигареты марок «Герцеговина Флор», «Герольд», «Дессертъ» и др., ценой в 20–30 копеек. Папиросы второго сорта также производились из хорошего табака, но много дешевле. Так упомянутые папиросы «Самсон» стоили 3 копейки за 10 шт.

[3] В нашей реальности большая часть об ужасах, чинимых Демидовыми на заводах, не нашла реального подтверждения. Наибольшую жестокость проявлял Акинфий Никитич, прозванный Грозным. А уже его сыновья придерживались другой политики. При них был введен запрет на телесные наказания и начали выплачивать жалование. Прокофий Акинфиевич своим сыновьям писал: «Плетьми да батогами народ не калечить! Помните, што медный звон завсегда доходит лучше, чем лоза. За малыя проступки да грешки в заводском деле с виновных брать деньгой иль работой. А ежели кто порядки батюшки моего поминать буде, так отвечайте, што то по глупости своей и упрямости он творил, о чём я ему не раз говаривал, да он не слушал».

Глава 22

Глава 22

…рабочему предоставляется требовать расторжения договора вследствие побоев, тяжких оскорблений и вообще дурного обращения со стороны хозяина, его семейства или лиц, коим вверен надзор за рабочими… [1]

Из проекта Правил о надзоре за заведениями фабричной промышленности и о взаимных отношениях фабрикантов и рабочих

— … и в госпиталь он приходил именно затем, чтобы своими глазами всё увидеть. Охрану там, наблюдение. Оценить обстановку. И понял, что как раньше, когда можно было просто подойти, уже не выйдет. Вот и устроил отвлекающий манёвр.

Слушали меня превнимательно.

— А это дело такое… госпиталь же. Больные, раненые. И посетители. И люду там полно было. Вся охрана и бросилась помогать. Спасать, значит. Они же моментом воспользовались, чтобы боевую группу запустить. И если бы Слышнев не… в общем, могли и положить так-то. Кто ж знал, что он такой вот.

Сиятельный и благословенный. Но вслух это не произносят.

— Так что, прорывы они устраивать умеют, — завершил я. — Как я понял, там сочетание артефакта и добровольной жертвы. Вот.

Нет, рассказал я не всё.

Про фабрику.

Про больницу.

Про поместье Громовское, папеньку своего и лабораторию не стал. Её скорее показывать надо, чем рассказывать. А прежде чем показывать, порядок навести, потому что не всё там показывать можно. Даже детям. Мало ли, что эти дети запомнят и кому расскажут. Так что как-нибудь потом.

Позже.

Если тут всё нормально пойдёт.

— Николя нас ещё после фабрики лечил. А Татьяне тоже помощь нужна была. Она сильно руки обожгла, сейчас вот почти незаметно, и шрамов не останется, тогда же… кстати, — я хлопнул себя по лбу. — Извини, Дим, совсем из головы вылетело с этой суетой. Вот.