Поместье для брошенной жены (СИ) - Белова Екатерина

Только в отличие от меня делал это успешно.

— Наверняка, — сказал он тихо, когда я шлепнула пропитанную зельем повязку ему на рану. — На юге действительно не водятся снежные волки.

Я даже не сразу поняла, пытаясь отыскать в его словах сарказм или подвох, но.… Ральфар просто искренне не хотел со мной ссориться. Или просто нашел в себе смелость не насмехаться над женским упрямством.

На короткий миг я словно увидела его целиком, объективно. Истинно.

Своеобразный нрав, язвительная меткость, присущие его статусу жесткость и закрытость, и смелое, горячее и, кажется, очень доброе сердце.

И ведь достанется кому-то эта девичья погибель. Это сердце, бархат ресниц, взгляд, потемневший до античного золота.

Поневоле мои движения стали ласковыми. Я помокнула закровившую рану и прислушалась к собственным ощущениям. Отметина от темного источника почти зажила, но в центре еще мокла кровавой звездочкой, из которой сочилась темнота.

Я помогла генералу стянуть сапоги и бестрепетно уложила в собственную постель, подтянув до пояса покрывало. Потом заложила рану пропитанным зельем хлопком и замотала бинт, сосредоточившись на гладких мышцах и тонких нитях шрамов, полосующих генеральскую спину.

Правда, для этого ему пришлось привстать, а мне практически обнять его.

Откуда у него столько шрамов? Как кошки располосовали.

Раздражение поднялось к горлу.

— Вам нужен постельный режим. На неделю, а то и на две, — голос у меня дрогнул. — Зачем вообще нужно было мечом махать с такой раной!

— Вейра переживает за меня? — голос у Ральфара стал совсем сахарным.

Казалось, вот-вот рассыплется блестящей крошкой.

Я все еще обнимала генерала, пряча узелок бинта с левого бока, и автоматически отдернулась назад, среагировав на голос. Но Ральфар, успел первым. Перехватил за локоть, не позволяя отклониться. Вынуждая упираться руками ему в грудь.

Сердце подскочило у меня куда-то к горлу и застряло там ватным комком. Я вдруг поняла, что давным-давно разучилась очаровывать противоположный пол, а последний раз флиртовала аж с собственным сыном. Ему как раз исполнилось семь, и он с серьезным видом затребовал мастер класс по покорению юных барышень.

Вместо того чтобы сказать что-то милое и остроумное, я застыла кроликом, глядя в совершенно черные от страсти глаза. Внутри дрожала невидимая туго натянутая нить.

Ральфар уверенно скользнул пальцами по моей щеке, коснулся губ, а после опрокинул меня на постель, как если бы я была тряпичной куклой. Подмял под себя одним рывком. Впился непреклонным поцелуем в рот.

На краю сознания мелькнула дурацкая мысль, что Берн всегда был нежен. Словно сомневался в моем согласии. Всегда спрашивал разрешение на…

Неважно.

Оказывается, разрешения дают и забирают на совсем другом языке. На языке тела. Что губы говорят друг с другом без посредников, не используя слов. Что секс находится не в пресловутой точке джи, открытой в конце второго тысячелетия, а в голове.

Желание, выгнувшее тело до ломоты вспыхнуло гораздо раньше, чем руки Ральфара добрались до бедер.

И в то же время я чувствовала, что ситуацией полностью управляю я, а не этот, самый сильный из существующих драконов. Что стоит мне оттолкнуть его, и он подчинится, подобно тому, как меч подчиняется своему хозяину.

— Так ведь обед, вейры! — раздался за дверью возмущенный голос Лоте. — А вы мне не стучите, да не стучите. А вот постучу!

В дверь было дробно заколотили, но следом звук резко прервался.

Мы с Ральфаром на несколько секунд застыли, как любовники, застигнутые на месте преступления. Он навис надо мной, тяжело дыша и не сводя черных от желания глаз. И я тоже не могла отвести от него взгляда. Платье у меня окончательно съехало до колен не без вмешательства генерала, из волос вылетела заколка, и теперь они беспорядочно рассыпались по простыни.

— … а она ему, чтоб шел в постель, а не то… чик. И все, — зашипели за дверью.

— И генерал пошел! — вторил еще один ликующий шепот. — Вот суровая баба, а?!

— Зато красивая, — уже намного тише заметила Лоте, но стучать не стала.

— Очень, — согласились шепоты. — Вот я бы ради такой вейры.…

Вот что он или они ради такой вейры хотели бы, я не узнала.

Не отрывая от меня взгляда, Ральфар глухо рыкнул:

— Вон пошли.

Мягко, почти неслышно, чтобы не напугать меня, но его голос каким-то образом прокатился дрожью по всему дому. Даже меня встряхнуло, прошлось по коже покалыванием, словно от статики.

За дверью резко настала тишина, а после раздался поспешный топот.

— Купол, — голос Ральфара снова стал нежным.

Мягкая вспышка обожгла стены и пропала, сделав тишину насыщенной и очень уютной. Кажется, она замкнула нас в магическом контуре, отгородив от остального мира.

Несколько секунд мы с Ральфаром смотрели друг на друга, словно играя в странную игру, где проигравший уступает победителю. Никто из нас не двигался первым, позволяя физическому напряжению взять верх над разумом.

Если учесть, что из нас двоих без одежды осталась именно я, по шаблону всех женских романов именно мне надлежало уступить. Что-то сказать, сдвинуться, привстать или хотя бы моргнуть. Но тело, словно окунули в теплый мед, таким плавным и ленивом оно стало. Ему нравилось оставаться в сильной позиции, изводя любовника бездействием.

И Ральфар сдался.

Набросился поцелуями, касаниями, лаской.

Со стороны это выглядело как непрерывная огневая атака на давно сдавшуюся и разоренную крепость. Не для того, чтобы окончательно разрушить эти стены, а лишь освободить дорогу. Выжечь прошлое дотла. Очистить сосуд от скверны сомнений огнем — так беспощадно и так… правильно.

Чтобы однажды на этом пепелище проросли новые цветы.

24. Больше не дом. Часть 1

Берн не хотел себе признаваться, но покидал столицу с огромным облегчением. Это было дурное, тайное чувство, которое он не мог позволить себе обналичить перед женой, детьми или слугами. Он и себе не сразу признался.

Но всё-таки признался.

Это Риш придумала. Когда дела не шли или намечался провал в производстве, она запиралась с ним в спальне и заставляла проговаривать вслух все свалившиеся на голову неприятности. Самое глупое, что странная уловка, принесенная из другого мира, обычно действовала. Безотказно.

Действовала даже сейчас, когда Риш ушла.

Только теперь ему приходилось говорить все это не заперевшись в спальне, а сидя в трясущейся карете, уносившей его семью на юг.

— «Поцелуй» провалился, объемы продаж не отвечают графику производства, — сказал он глухо. — «Маленький сон» снят с производства из-за брака, «Верность девы» снята с производства из-за возможной ошибки в технологии производства! А как?! Как это возможно?!!

Он с размаху долбанул по дверце и та, жалобно затрещав, автоматически раскрыла шторки и распахнула окно. В карету ворвался запах сладких трав, игривый ветер и веселый клик драконов, взмывающих в небо.

В небе вертелись два дракона, рея по воздушным волнам. Дан и Талье.

Талье перекинулась в первородную форму сразу, как они выехали за пределы столицы, отказавшись мучаться в душной карете, а следом перекинулся и Дан.

— Моему сыну семнадцать, а он пробудил дракона, — глухо вытолкнул он через высохшие губы. — Полную первичную ипостась. А мне почти сорок, и я едва держусь во вторичной форме с ограничением в полчаса. Это мой предел.

Когда Берн расписывался в своей беспомощности перед Риш, это работало. Работало! А теперь перестало. Он проговаривал все свои беды вслух, но легче не становилось.

Остановившийся взгляд смотрел в окно, отстраненно фиксируя картинку по ту сторону стекла.

Вот Талье, вьющаяся игривым ужом возле Дана. Сам Дан двигающийся строго по прямой, игнорируя развеселившуюся мачеху, но изредка спускающийся чуть ниже. К сестре. Дафне, весело гарцующей на лошадке, на которую сменила кайрана, когда они решили ехать обозом, чтобы Дан и Талье могли размяться. И отвратительный черноволосый вей, крутящийся около его дочери. Тоже уселся в седло, как высокородный. Хохочет, откинув красивую голову.