Наперегонки с ветром. Идеальный шторм (СИ) - Виннер Лера

Еще секунда или две, и обратной дороги для нас уже не будет.

– Ты этого хотела.

Его голос прозвучал так восхитительно хрипло, с таким затаенным нетерпением, которое невозможно было перепутать ни с чем.

Приняв капитуляцию, он не был намерен позволить мне передумать.

Точно так же, как прекрасно обошелся бы без меня. И сегодня, и в целом.

Не хуже, чем я без него.

Как будто угадав ход моих мыслей, – или просто нанося последний, уже не нужный, но сокрушительный удар, – Кайл перехватил мою правую руку и с нажимом растер шрам большим пальцем.

Медленно, чтобы я успела прочувствовать и понять, поднёс запястье к глазам и провёл по нему языком. Потом ещё раз в обратную сторону, а после мягко и ласково накрыл рубец губами.

Воздух из лёгких выбило, и мне потребовалось не меньше минуты, чтобы унять головокружение.

Спорить с ним или с собой после этого было уже невозможно.

Утопая в черноте его глаз, я пропустила момент, когда давление на бедра вместе со всеми прочими ограничителями пропало.

Кусая губы, чтобы не быть пока красноречиво громкой, я стала двигаться свободнее и, наконец, вдохнула полной грудью, когда ничего кроме не осталось. Только прямой, затягивающий, как черная воронка, взгляд, его тихие довольные стоны, и ощущение наполненности.

Во всех возможных смыслах разом.

Он не стал торопить, позволил мне прочувствовать до конца, но не дал отстраниться после.

Тяжело дыша, так же еще не осознав, на каком свете очутился, развернул на спину и навалился сверху без оглядки и мысли о том, что мне может быть тяжело.

Теперь стало можно стянуть с него рубашку – неловко и медленно, потому что руки дрожали.

Не больно и не оставляя следа, но сжать зубами так удачно оказавшийся в зоне досягаемости сосок – просто чтобы прикосновение чувствовалось острее.

Чулки сползли, и первым моим чувством стало раздражение на них.

Коротко и пьяно, но так многообещающе улыбнувшись, Кайл снова с пугающей точностью скопировал чужое прикосновение, проведя ладонью по моей ноге до бедра и обратно, снял левый с таким спокойствием, что мне сделалось не по себе.

Мы в самом деле еще даже не начинали, хотя в груди уже было так благословенно пусто.

Как если бы я наконец прокричалась всласть, долго-долго не имея возможности это сделать.

Одного ослепительного и обескураживающего раза оказалось мало, чтобы забыть и оставить безо внимания.

Я вздрогнула от предвкушения и тянущего тепла, разлившегося внизу живота. Смехотворно и почти нереально быстро. А он тем временем избавился ото второго чулка и медленно повел раскрытыми ладонями выше. Заставляя выгнуться и забыть обо всем, чего я хотела или опасалась не так давно.

Когда рубашка полетела вслед за его одеждой прямо на пол, я первым делом потянула его обратно – без изысков, без полутонов и уже без отчаянной спешки, но абсолютно однозначно.

Волна мурашек по еще не остывшей коже была всего лишь реакцией, потому что, – глупость или нет, – это вдруг оказалось больше, чем просто снять все, что на мне было.

Кайл продолжал смотреть в глаза, – как будто испытывал или пытался таким образом наказать, заставить потеряться, выбить иллюзорную почву из-под ног. Не зажмурился, даже целуя, и я сжала его бедра коленями, приглашая, поощряя.

– Иди ко мне.

Не было нужды говорить вслух, переступая последнюю границу, вытаскивая на свет давно похороненную в памяти старую фразу.

Почти что кодовое слово, неизбежно и однозначно трактуемое как то самое «Ты мне нужен», произнести которое казалось мне смерти подобно.

Много больше, чем просто физическое желание.

Потребность в близости, в миллиарды раз превосходящей физическую.

Второй поцелуй оказался мягче, до вставшего в горле кома нежным.

Он был не просто рядом, а всем своим существом настроен на меня. Гладил неспешно, как если бы вспоминал и привыкал заново.

Такие моменты были на вес золота, и в том клятом прошлом их было бесконечно много, – он чувствовал меня, а я его, и это удовольствием передавалось от одного к другому и обратно, многократно усиливаясь, становясь особенно темным. Или наоборот, непривычно легким и радостным.

Неодолимая сила крови и добровольного согласия.

Искреннего желания, воспламеняющего кровь и почти пугающего, заставляющего чувствовать себя так, словно вышла на мороз голой.

Сейчас он был целиком и полностью моим, – как в тот момент, когда вломился ко мне после моего забега через пылающее поле.

Ни посторонних людей, ни уязвленной гордости, не отравляющей каждый вздох памяти, – ничего не осталось.

Мне всегда нравилось, как он улыбался в нашей общей постели, – как никогда и никому кроме, – но сейчас Кайл был убийственно серьёзен.

Не решал в процессе, нужно ли ему всё это, не думал о сторонних вещах.

Просто точно так же даже не хотел касаться, – только слиться в одно целое и оставить нюансы на потом.

Теперь уже глупо стало отрицать, что всё ещё успеется.

Такая тяга начинала походить на обречённость, но в этот раз не хотелось ни прощаться не плакать.

Только потянуться и поймать губами мочку его уха в тот момент, когда он толкнулся внутрь.

Даже физической разрядки было мало, – всё ещё недостаточно, и неизвестно, когда теперь станет.

Простынь соскользнула под спиной, и я стиснула её пальцами, чтобы нам обоим было удобнее, потому что жалеть меня сегодня он точно не намеревался.

Не потому что оказалось тяжело или больно, а потому что он продолжал смотреть, а я – задыхаться от того, как много в этом было.

Больше, чем он когда-либо себе позволял.

Точно зная, как правильно, он лишь немного сместился, меняя угол, и поймал губами очередной мой стон, позволил ему слиться с собственным.

Та мутная чёрная нежность, в которой я успела потеряться, которую вдыхала с каждым мимолетным поцелуем, начинала переплавляться во что-то новое.

Заставив меня смотреть, он увидел и понял достаточно, и теперь азарт и злость, и собственнический инстинкт, которому он в силу характера и опыта не давал воли, – все вместе оказалось сильнее, выплеснулось на поверхность, как будто плотину прорвало.

Я никогда не посмела бы, – никогда и не смела, – перечить ему в постели. Как минимум, потому что с лёгкостью смогла бы остановить, если бы мне что-то не понравилось. Как максимум, потому что ничего, что мне не нравилось бы, он никогда не делал.

Кайл отстранился, вышел из меня и приподнялся, резким, подчеркнуто грубым движением развернул лицом вниз, заставляя прогнуться. Точно зная, что это – понравится.

Я дернулась инстинктивно, превращая происходящее почти в принуждение, – ровно на той грани, за которой уместно стало с силой надавить ладонью мне на загривок, заставляя потерять опору на подогнувшихся локтях, уткнуться в подушку лбом, а после навалиться сверху, лишая способности сопротивляться и двигаться.

Очередная волна дрожи оказалась почти болезненной. Настолько очевидной, что, кажется, была разделена на двоих.

Самое верное доказательство тому, что теперь всё правильно.

Кайл медленно, дразня, провел языком по моей спине вверх вдоль позвоночника, прикусил отчетливо обозначившуюся в основании шеи косточку, и губами – обратно. Аккуратным и в меру болезненным укусом оставил синяк на бедре.

И только после прижался всем телом снова, запустил руку в волосы, ероша, перебирая, сжимая так, чтобы сделать больно, заставить ощутить захват, от которого уже не удастся увернуться.

Я все-таки зажмурилась снова, просто от удовольствия, расслабившись и предвкушая, а потом охнула, потому что Кайл отстранился.

Кровать промялась, а потом в раскалённом воздухе поплыл запах трав.

Расслабляющая мышцы мазь, которую мы использовали для единственной цели, и аромат которой я узнала безошибочно.

Мазь, которую он ещё должен был успеть когда-то приготовить, – в непоколебимой уверенности, что рано или поздно она нам понадобится.