Княжич Юра V (СИ) - Француз Михаил

И знаете, что? Огонь меня не обжёг!

Пусть я был полностью мокрый, пусть это «мокрый» было не просто так, а контролируемым «Стихийным покровом» Витязя, и обычный, пусть и керосиновый огонь не имел ни малейшего шанса нанести мне реальный вред, не хватило бы ему ни силы, ни мощи, ни температуры… однако, он же и не пытался!

Он облизывал моё тело… ластился… словно, и правда был моей Стихией, такой же, как и Вода…

Я никому не стал об этом говорить. Да никто и не понял бы: для всех, я и так Одарённый двух Стихий. Для других! Но не для себя! Сам-то я себя считал жуликом, фокусником, создавшим лишь видимость того, что огнём управляю…

Это было шокирующее открытие. Яркое, шокирующее, но которым ни с кем и не поделишься толком — не поймут.

В общем, одним дублем эту сцену снимали.

А вот следующую крутили долго, пока Алина и нанятые ей профессиональные операторы выбирали самый лучший и удачный ракурс для съёмки.

Точнее, не прямо следующую. После падения моста шла нарезка из кадров моего вышагивания по воздуху и более ранних: тех, где я выполняю комплекс… а ещё кадров, взятых из официальных хроник: празднования моего дня рождения в Московском Кремле, празднования Нового Солнца в Зимнем Дворце. Кадров, где мы с Мари танцуем и улыбаемся… Этого я тоже не планировал. Не давал команду и не вписывал в сценарий.

С другой стороны, вот сейчас, просматривая получившийся результат, я уже и не мог представить этот клип без этих вставок, настолько органично и к месту они были тут вплетены.

— 'Я бы мог с тобою быть,

Я бы мог про все забыть,

Я бы мог тебя любить,

Но это лишь игра.

В шуме ветра за спиной

Я забуду голос твой,

И о той любви земной,

Что нас сжигала в прах,

И я сходил с ума…' — я на экране, меж тем, поднимался всё выше и выше, уже перешагнул край стены и возвысился вознёсся над ней. Я перестал шагать и, разведя руки в стороны, просто полетел вверх и вперёд, создавая движением встречный воздушный поток, который принялся нещадно трепать расстегнувшийся китель и ворошить коротенькие волоски на моей голове.

— 'В моей душе нет больше места для тебя!..

Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен, я забыл, что значит страх.

Я свободен с диким ветром наравне,

Я свободен наяву, а не во сне!' — наконец, впервые с начала песни, на экране я просто пел. Эмоционально, с активной жестикуляцией, артистично, возможно, заметно переигрывая, но… искренне. Ведь, когда это снималось, я душу вкладывал в это пение! Всё, что болело внутри, всё, что копилось долгими месяцами… и даже то, что копилось десятками лет в мире писателя. Ведь там жизнь тоже не всегда текла так уж ровно, безоблачно и «скучно», как сейчас. Чтобы добиться такой «скуки», мне пришлось много чего преодолеть, много где помотаться, много чего пережить, много через что пройти… В общем, было чего выплеснуть. Не даром же это была моя любимая песня, которую я знал наизусть всегда, в «постоянном» режиме, на ряду с «Одинокой птицей» Бутусова и «Пусть мир прогнётся под нас» «Машины времени». Не так, как сейчас: к выступлению, а всегда. И мурлыкал её себе под нос в… разных обстоятельствах своей жизни.

А дальше кадр закончился, сменившись новой сценой в новых декорациях. Теперь, той самой, над которой мы работали несколько часов подряд, переснимая и переснимая её снова и снова.

Теперь я на экране снова был в своей тренировочной форме Кунг-фу. Стоял на той же тренировочной площадке. И снова смотрел в небо.

В небо, в котором распускались огненные цветы и разливались пламенные озёра, постепенно складывающиеся в очертания огромной, распахнувшей титанические крылья птицы.

Ох, и пришлось мне над ней потрудиться! Пусть, конечно, я уже понимал, что «ж-ж-ж-ж» про две Стихии в моём случае, это не с проста, и, скорее всего, с Огнём у меня сродство тоже есть, но… опыта нет. Тем более, для таких сложных, затратных и масштабных работ, как с этой птичкой, такой, какой она должна была получиться по моей задумке. Так что, пришлось действовать прежним «опосредованным» способом, через Воду и её разложение на составляющие газы и обратный процесс быстрого окисления.

Столько сложных структур пришлось перебрать, пока начало получаться хоть что-то похожее на то, что мне было нужно…

А операторы всё это время бегали вокруг меня и «подбирали лучшие кадр и ракурс».

Парень в тренировочной форме, тем временем, задрав голову, смотрел в небо и, как бы, умывался тем светом, блики которого причудливо играли на его лице. Что ж: операторы не зря суетились — у них действительно получилось передать и настроение момента, и выдержать настроение песни, и показать масштабность происходящего. Как раз под льющиеся из скрытых динамиков слова.

— 'Надо мною — тишина,

Небо, полное огня,

Свет проходит сквозь меня,

И я свободен вновь.'

И следующий кадр: я стою у основания «норы» необработанного нового участка тоннеля. Стою спиной к тупику. Стою, чуть ссутулив спину и засунув руки в карманы, с хмурым выражением лица.

— 'Я свободен от любви,

От вражды и от молвы,

От предсказанной судьбы…' — камера неторопливо отползала назад, беря в кадр всё больше и больше стены, что за моей спиной. Отъезжала, показывая, насколько она высокая и огромная. Насколько я маленький на её фоне. Не больше муравья…

— 'И от земных оков,

От зла и от добра…' — камера остановилась лишь в тот момент, когда в верхнем краю её поля видимости появилась тоненькая светлая полоска неба. Меня уже видно и вовсе не было.

— «В моей душе нет больше места для тебя!» — прозвучала фраза, как приговор. И, стоило ей прозвучать, как вся эта махина стены дрогнула разом и полетела вниз, ко мне, к муравью, которого и не видно даже.

— 'Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен, я забыл, что значит страх.

Я свободен с диким ветром наравне,

Я свободен наяву, а не во сне!

Выглядело действительно впечатляюще. Даже не думал, что окажется настолько сильно и мощно. Мне-то, снизу, из непосредственной близости, всего настоящего масштаба происшествия было не разглядеть и не оценить, а вот так, на экране — пробирало. Я даже поёжился.

На экране же успел смениться кадр. Я снова пел, надрывался, выводя мощный Кипеловский припев. Снова и снова.

Потом кадр рывком-вставкой сменился, показывая тот же самый обвал-обрушение уже с другой позиции, поближе. Оттуда, откуда меня было видно отчётливо. И моё равнодушие к обвалу, и то, что камни до меня не долетают, и то, что даже пыль не садится, не касается моих волос и одежды, она расходится по обе стороны от меня, огибая и не смея приблизиться, не решаясь пересечь невидимую черту.

Что ж, пафос — наше всё! Мы же шоумены! Мы делаем шоу! А какое шоу без пафоса?

Отзвучал последний припев. Вокал затих. Стихли музыкальные инструменты. Остались лишь тихие мелодичные звуки, такие же, как в начале клипа. И снова на экране я, выполняющий комплекс кунг-фу на вершине горы. Спокойствие и безмятежность.

И под самый конец в кадре, на этой площадке появляется Алина, одетая в такую же, как у меня форму, только более «женственную» и золотую с белым по расцветке. К её цвету волос и лица очень подходило.

Появляется Алина и мы переплетаем пальцы рук на высоте плеча, глядя друг другу в глаза. Она на левой руке, ближней к камере, я, соответственно на правой…

И всё. Песня закончилась. Тут же на экране выскакивает заставка музыкальной программы, потом появляется ведущая и начинает лопотать на языке, которого я не понимаю.

— Вот ведь, — вздыхаю я. — Своего не упустит… — после чего поправил кепку на голове и подвинул поближе стакан со свежевыжатым соком, кажется, фейхоа, с трубочкой и зонтиком. Вкусный он здесь.

Глава 24

Нельзя спеть «Я свободен!» и не измениться. Невозможно, так не бывает. Даже, просто услышать эту песню, и остаться прежним — проблематично. Слишком уж она эмоционально насыщена для этого.